Архив

Высшая мера

В России имя Олега Гордиевского давно стало нарицательным. Каин равняется предатель. Гордиевский равняется изменник. С 1985 года он заочно приговорен к смертной казни. И приговор до сих пор в силе.

1 сентября 2003 04:00
2278
0

В России имя Олега Гордиевского давно стало нарицательным. Каин равняется предатель. Гордиевский равняется изменник. С 1985 года он заочно приговорен к смертной казни.

И приговор до сих пор в силе.

Но сегодня речь не о Гордиевском. Его отношения с родиной и честью офицера оставим за скобками. Все эти годы клеймо предателя вряд ли обжигало его сердце. Cтрадания, ему причитавшиеся, достались его жене.

О Лиле Гордиевской многие сказали бы: да минует меня чаша сия. Пока ее муж воевал с химерами коммунизма в далеком сытом Лондоне, она глотала слезы ожидания, одиночества и страха. Людской низости и презрения. Он носил венец мученика, а к ней приклеили ярлык «жена шпиона».

Судьба этой женщины волновала руководителей сверхдержав. Сильные мира сего пытались взять ее под покровительство. Но в итоге судьбу свою она вершила сама. Сегодня Лиля с дочками снова в Москве. Вот уже долгие годы она хранит молчание.

Это первое ее интервью за десять лет.



Начиналась эта история как шекспировский сонет. История жены шпиона? Ни в коем случае.

История о любви и о «сбыче мечт». О предательстве, о прощении и непрощении. О песочных часах судьбы. И снова о любви. О ее поворотах и бесповоротности.

Вот цитаты из двух писем одного и того же мужчины: «Моей жене Лиле. Самой умной, мужественной и красивой женщине в мире с любовью, нежностью и благодарностью. Олег».

Второе письмо обращено к дочери: «…Но выше всех, величайший монстр, из всех кого ты знаешь, — это твоя мама. Мне уже 62 года, но я еще не встречал человека, настолько отталкивающего, как она. В семье, в которой она росла, она превратилась в мерзкую, вредную интриганку, и она отравляет своих дочерей и британскую общественность своим ядом».

Между этими строчками чуть больше десяти лет. И пропасть, на дне которой — осколки разбитого счастья.

Напомню: Олег Гордиевский, и. о. резидента советской разведки в Лондоне, более десяти лет работавший на британские спецслужбы. Его бегство из Москвы в Англию до сих пор считается одной из самых фантастических и технически блестящих операций. Детали побега до конца не выяснены. На волне перестройки Гордиевский сделал себе имя, став одним из первых «разоблачителей» КГБ на Западе…

Конец семидесятых, русская колония в Копенгагене, маленький, насквозь прозрачный мирок. Когда из Союза в город приезжают новые женщины, в советском посольстве традиционно устраивают для них чай. Однажды после чая к супруге посла подошла одна из новеньких, черноглазая молодая особа, и спросила — кто мог бы помочь ей в подготовке публикаций о Дании для советской прессы. Жена посла была так любезна, что подвела девушку к Олегу Гордиевскому, пресс-атташе посольства СССР. Она, робея, подняла глаза, и ему показалось, что он чувствует ожог. Потом Гордиевский скажет, что влюбился в Лилю с первого взгляда. Но она ничего подобного не заметила, да и долго еще не замечала.

Лиля — коренная москвичка, полукровка. Родители ее работали в КГБ, там и познакомились. Мама русская, отец азербайджанец. Они прожили душа в душу больше пятидесяти лет, вырастили троих детей — двух мальчиков и девочку. Рядовая советская семья, ничто в биографии Лили не предвещало никаких катаклизмов.

В юности она мечтала о журналистике. Сначала пошла в училище учиться машинописи. Потом устроилась на работу в «МК», начала публиковаться, поступила в МГУ. Однажды по дороге в редакцию встретила знакомую по училищу, профессиональную машинистку. Тогда, в середине 70-х, народ одевался бедненько, а ее подруга шокировала всю улицу шикарным нарядом. Оказалось, она работает за границей. Лиля спросила в шутку: «Ой, а нельзя меня туда устроить?» И благополучно забыла о разговоре. Подруга нашла ее сама: «Срочно приезжай на собеседование!» Требовалась машинистка в европейский центр Всемирной организации здравоохранения в Копенгагене. Людей брали только по рекомендации, проверяли до десятого колена. Но у Лили мама и папа в КГБ, какие уж тут вопросы! Она не успела опомниться, как на руках был подписанный контракт на два года и билет в Данию.

Так непредсказуемо-стремительно началась для Лили новая заграничная жизнь. Песочные часы ее судьбы в тот момент пропустили сквозь себя последнюю, легчайшую песчинку прошлого. На секунду воцарилась пустота, потом мир вокруг перевернулся с ног на голову, и поток времени с новой силой понес ее вперед.

Машинистки ВОЗ зарабатывали большие деньги. Правда, три четверти своего оклада они ежемесячно относили в советское посольство. Тогда так поступали все совслужащие за границей. Считалось, что доходы на Западе слишком высоки для советского человека. Психологически это было довольно изощренное издевательство. Лиля получала восемь тысяч крон. И шесть из них добровольно должна была отдать в чужой карман.

Когда она ехала в свой первый отпуск в Москву, двухместное купе от пола до потолка было забито коробками. Потому что на 2000 крон можно было купить все! А в Москве царили времена тотального дефицита. Друзья смотрели на нее как на бога. Лиля всем везла подарки: от шерстяных ниток до баночного пива. Это была эпоха джинсов, платформ и миди. Без маминых обедов Лиля сразу похудела, все обновки сидели на ней идеально. У нее появилась новая красивая одежда, светлые надежды и легкое дыхание.

Там, в Копенгагене, Лиля познакомилась со своим будущим мужем. Его официальная должность в посольстве называлась пресс-атташе. Она их и свела. Друзья с журфака просили ее присылать материалы о Дании. Языка она не знала, а Олег Антонович владел датским почти как родным. Лиле тогда исполнилось 27. Гордиевский старше ее на 11 лет, 1 месяц и 11 дней. Что самое удивительное — у его родителей точно такая же разница в возрасте. Позже он любил повторять, что это знак.

Полтора года их отношения развивались по нарастающей.

Он — человек энциклопедических знаний: о политике мог говорить часами, блестяще знал историю и языки. Лиле хотелось слушать его и слушать. Одна беда — встречаться приходилось тайно. О нарождающемся романе никто из коллег не должен был знать.

Лиля: «Меня ничего не связывало, а вот Олег был женат. Но детей у них не было. Любви особой тоже не наблюдалось. Просто жили вместе два человека, которых эта жизнь устраивала. Там и разваливать было нечего — только пальцем ткнуть. К тому же Олегу близилось сорок, захотелось детей, настоящую семью.

Когда его командировка подходила к концу, стало ясно, что пора принимать решение. Мы уже не могли друг без друга. Я осталась в Дании, он уехал в Москву и там развелся. Во время моего последнего отпуска он встал передо мной на колени и преподнес кольцо и серьги с бриллиантиками. Это было официальное предложение руки и сердца. Я вернулась в Копенгаген с кольцом на пальце, и в посольстве все ахнули. Только тогда они поняли, что к чему. Это был такой удар! Ведь колония крохотная, все знают, кто сколько раз чихнул. А нас проворонили! Меня вызвал начальник — мол, ходят разговоры… Это правда? Я сказала — да, правда".


«НЕОСТОРОЖНОЕ СЛОВО — И ВСЕ, СМЕРТЬ…»

Развод мог здорово подпортить карьеру Гордиевского. Но он довольно умно себя повел — не стал ничего доказывать, а просто тихо ушел в тень, сохранив за собой статус специалиста высочайшего уровня. Вскоре у Лили тоже закончился контракт, она вернулась в Москву, и почти сразу они поженились. Олег оставил первой жене все имущество и двухкомнатную квартиру. Новая семья начинала свою жизнь почти с нуля. Тем более что, еще оставаясь за границей, Лиля знала, что им предстоит обустраивать семейное гнездо. ВОЗ по окончании контракта предоставлял своим сотрудникам бесплатный транспорт и контейнер на пять тонн. Она купила мебель, ковры, посуду. Их квартира напоминала выставку, друзья приходили как на экскурсию. Ведь люди в Москве никогда не видели даже обычной металлической мойки…

Она уже знала, что никакой он не пресс-атташе. Олег рассказал, что работает в Первом Главном Управлении, то есть в разведке. Лиля абсолютно спокойно отнеслась к тому, что муж служит в органах. Она ведь росла в этом мире. В анкетах всегда писала: отец — сотрудник КГБ. В ее семье разговоры о работе находились под строжайшим запретом. Она с детства усвоила: лишние вопросы — это табу. Поэтому мужу тоже никогда не задавала вопросов. Знала: что нужно, он расскажет сам.

Лиля: «Разумеется, он не обсуждал со мной профессиональные тайны, но в принципе мы были очень близки. Он понимал, что мне можно верить. Настоящих друзей у него не было. Сейчас-то я понимаю почему! Он не имел права заводить друзей, потому что уже в то время он был двойной агент. Ему нельзя было никого к себе подпускать из элементарного чувства самосохранения. Неосторожное слово, жест — и все, смерть.

«Раздвоение» произошло задолго до моего появления в его жизни, еще в начале 70-х. По версии советской стороны, англичане подловили Гордиевского на компромате и завербовали. По версии Олега, он сам искал связей с английской разведкой, вышел на нужного человека и начал сотрудничество.

Журналисты часто задавали мне один нелепый вопрос. Все равно что спросить — почему крокодил зеленый? Вопрос такой: как вы думаете, почему он вам ничего не рассказал? Это абсурд! Такие вещи не рас-ска-зы-ва-ют. Представьте, что у вас в душе есть нечто, чего не должен знать даже господь бог. Открывая эту информацию другому, вы вручаете ему свою судьбу. С этого момента ваша жизнь в чужих руках, из вас можно вить веревки. Конечно, ничего подобного я никогда не совершила бы. Но ему было достаточно одной потенциальной возможности… Олег не дурак, чтобы доверять свою жизнь кому бы то ни было. Когда шло следствие, я поняла — слава богу, что я ничего не знала и могла смело смотреть людям в глаза. Я не знала! Я невинна, товарищи! Я чиста".


«ТАКАЯ КЛОАКА ЭТО ПОСОЛЬСТВО!..»

Разумеется, ни один разведчик работу на дом не приносит. Они жили в кооперативном доме для сотрудников КГБ на Ленинском проспекте. Утром автобус забирал возле дома всех сотрудников, а вечером привозил. Его работа оставалась там. А за порогом их чудесной квартиры начиналось неприкосновенное — дом, семья. Сначала родилась одна дочка, потом вторая… Олег был прекрасным отцом, каждую свободную минуту отдавал девочкам.

Когда наверху поняли, что семья крепкая, Гордиевского снова стали готовить к отправке за границу. Как раз в тот период нужен был человек в Англию. Наши предлагали одного кандидата за другим, но англичане зарубали все визы. И так до тех пор, пока кто-то не предложил Олега… К отъезду их подготовили молниеносно, Лиля буквально охнуть не успела. Младшей дочке Анюте тогда едва исполнилось восемь месяцев, старшей Маше — два годика.

Жен разведчиков тоже обычно готовят к поездке: все-таки на их плечи ложится большая психологическая нагрузка. Но Лиля уже знала большинство неписаных правил: с иностранцами надо общаться крайне осторожно, одной в город выходить нельзя, только в компании. И как маму двух малышек ее освободили от подготовки. Тем более что уезжали они в жуткой спешке — лишь бы англичане не передумали с визой! Похоже, тогда никого не насторожило поведение английской стороны.

В Лондоне Гордиевский занял должность советника посольства. А жизнь Лили не сильно изменилась, все свои заботы она привезла с собою, и все они были о детях. Разве что молоко для девочек можно было купить в любое время суток, не то что в Москве.

Лиля: «Если посол — совсем на облаках, то советник — там, где обычно сидят архангелы. И хотя по воинскому званию Олег был не самого высокого ранга, то тут вдруг вознесся выше своих начальников. Это многим не нравилось. Там любого нового человека принимают настороженно, такая клоака это посольство! Помню, к нам приехал внук Брежнева с молодой женой. Он был совсем сопляк, мальчишка, но даже пожилые дипломаты обращались к нему, полусогнув спины. Такая профессиональная поза… Через пару дней Брежнев умер. И я никогда не забуду лица его внука. Те же люди, которые вчера лизали следы его ног, теперь смотрели сквозь него. Он стал для них никем. Под белы руки его посадили в самолет и выпроводили из страны. КГБ боялся, как бы чего не вышло… Мы пережили в Англии смерть Брежнева, смерть Андропова, смерть Черненко. Приезжал туда Горбачев, еще будучи членом Политбюро, — посольство и резидентура стояли на ушах.

Часто устраивались собрания, которые все обязаны были посещать — все, как в Союзе. Были у нас и общие семейные вечера с аккордеоном, мы пели советские песни. Мне как жене советника и маме двух маленьких детей разрешали одной выходить в город. Сначала, конечно, шли разговорчики, но потом улеглись — я человек миролюбивый, со всеми поддерживала нормальные отношения. Иногда мы ходили на приемы, если Олег обязан был присутствовать там по статусу. Честно говоря, сначала я страшно боялась общаться на английском: это все закомплексованность наша советская. Когда ко мне обращались иностранцы, я предпочитала молчать, мило улыбаясь. Для приемов нужны были соответствующие наряды, приходилось ходить по магазинам, хотя я совершенно равнодушна к тряпкам. Но у мужа вкус европейский, он любил покупать мне красивые вещи, прекрасно знал, что мне идет.

Наши отношения строились на взаимном обожании. Правда, Олег жутко комплексовал по поводу своей внешности. Считал, что я его стесняюсь, что я намного моложе, я красива. А он обычный, серенький… Он ведь с меня ростом, даже чуть пониже. Одно время он даже пытался носить платформы, чтоб казаться выше. Я сказала: «Не валяй дурака. Зачем? Люблю и такого!» Естественно, из деликатности я никогда не носила каблуков. Но на всех приемах я моментально оставалась в одиночестве, потому что он сразу же упархивал. Он просто стеснялся стоять рядом со мной! Я считала, что это такой бред! Ну ты уже муж, у нас двое детей, чего смущаться? Мне его внешность казалась абсолютно нормальной. Тогда он был для меня настолько высоко — сразу после бога шел он. Все, что он делал, было изумительно, все, что говорил, — гениально. Я смотрела ему в рот, он вел меня по жизни, и я с удовольствием ему подчинялась. Никогда не оспаривала его первенство, наоборот. Но у меня был свой пьедестал, чуть повыше. Он сам меня на него водрузил. Хотя я говорила ему — не надо меня боготворить, я живой человек, я могу ошибаться. Я ужасно боялась пьедесталов, потому что с них всегда больно падать. Нет, он возносил меня до небес. Так мы и жили. А потом все бабахнуло…


ШПИОНСКИЕ ИГРЫ

Что значит — бабахнуло? Это значит, что песочные часы ее судьбы снова сделали кувырок.

Лиля: «Позже меня часто спрашивали — что было больнее всего? Пожалуй, то, что рухнул мой замок, который я сама придумала.

Я уже не сомневалась, что все это раз и навсегда: у меня есть семья, она со мною навеки. Ведь для женщины главное в жизни — стабильность. Я видела идиллическую картину светлого будущего — выросли дети, муж ушел на пенсию, у нас обеспеченная старость. Оставалось только благодарить бога. И вдруг… Все не просто рухнуло, а полетело в такую бездонную и страшную пропасть! После его бегства за каждый день своего счастья — тех шести лет, что я была замужем, — я расплачивалась ровно шесть лет".

Англичане обвинили советского резидента в шпионаже, объявили его персоной нон-грата и выслали из страны. Должность оказалась вакантна, и Гордиевский стал одним из основных претендентов на нее. Место главы разведки в Англии настолько престижное и высокое — почти как член Политбюро. Из сынков и племянников всех мастей выстроилась очередь — зубами грызли друг друга. Гордиевский относился к этому философски. Похоже, он знал ситуацию изнутри, от англичан, и спокойно ждал своего назначения. Все шло как по маслу, руководство действительно склонялось к его кандидатуре. Но перед назначением такого уровня он должен был пройти утверждение в кабинете председателя КГБ. Под этим соусом его и пригласили в Москву. И он поехал. Конечно, будучи двойным агентом более десяти лет, он не мог не подозревать подвоха. Он обязан был ждать провала постоянно.

Лиля: «Обыватель представляет себе жизнь разведчика на уровне фильмов о Никите. Там все так романтично-наивно! На самом деле шпионские игры — это не Джеймс Бонд и даже не Штирлиц: все куда более серьезно, цинично и буднично. Человек продумывает свои действия не на десять шагов вперед, а на сто. У него глаза везде, он должен видеть на 360 градусов. Это колоссальная, непрерывная работа мозга. Лишь потом я поняла — господи, как же ты, бедненький, жил! Как выдерживал такую психологическую нагрузку! Каждый раз возвращаться на родину, зная, что любой приезд может оказаться последним. Ведь пока ты за кордоном, всегда есть возможность убежать, но из Союза уже не убежишь. Теперь я представляю, скольких нервных клеток стоил ему каждый наш отпуск!»

Когда Гордиевский приехал в Москву, ему предъявили обвинение. Вернее подозрение: прямых улик не было. Он описывает в своей книге, как его вызвали на «дачу» в Ясеневе, в здание внешней разведки, подмешали в коньяк психотропные вещества, которые развязывают язык. Как он осознавал, что болтает без удержу, а где-то в затылке тлел последний огонек самоконтроля. Другие участники той встречи утверждали, что они пили просто коньяк, у них была задача напоить Гордиевского. Однако сложно поверить, что человек с таким стажем двойной жизни мог напиться в Ясеневе, да еще находясь под подозрением.

Лиля: «Михаил Иванович Любимов (писатель, бывший советский разведчик. — прим. ред.) напишет позже, как в тот период к нему приезжал Олег: «Я никогда не видел, чтоб у него тряслись руки и он из горлышка пил водку». Это настолько не похоже на Олега, я такого даже представить не могу! Но и Любимову не могу не верить. Точно так я не верила глазам, когда читала книгу Гордиевского «Следующая остановка — расстрел». Там он описывает свой побег. По его версии, он ехал на поезде до Ленинграда, добрался до финской границы, оттуда его переправили в Англию. И в поезде он напился так, что свалился с полки. Какой же дурак! Ты на крючке, ты должен максимально собраться, а ты водку хлещешь. Абсурд…

В это время я как ни в чем не бывало ждала его возвращения в Лондоне. Но ко мне пришли из посольства и сказали: «Лиля, пожалуйста, Олегу в Москву не звоните. Собирайтесь: вы с детьми едете в отпуск. У Олега плохо с сердцем, ему надо подлечиться». Конечно, в душе заскребло. Но выбора не было. Мы вылетели налегке, почти без вещей, стояла жара, я была уверена, что мы скоро вернемся. Нас проводили аж до места в салоне и дождались, пока самолет взлетит, — и тут я поняла, что дело дрянь. На советской границе у меня отняли паспорт. Но когда в толпе встречающих я увидела Олега, сразу отлегло от сердца. По дороге домой он сказал: «Готовься, что обратно в Лондон мы не вернемся. Место резидента слишком лакомое. Похоже, я встал кому-то поперек дороги, меня оклеветали». Он как-то слегка виновато это говорил, и я ответила: «О чем ты говоришь! За границей или здесь — главное, что мы вместе. Бог с ней, с Англией.» Вскоре ему предложили поехать в санаторий, а я с детьми стала собираться на Кавказ, к родственникам.


«У МЕНЯ ПРОПАЛ МУЖ…»

До отъезда на юг я виделась с Олегом два раза. Сначала мы с девочками приехали к нему в санаторий, много гуляли, он бегал, подкидывал их. И был один момент, страшный… Мы уезжали, уже сели в электричку, девчонки прилипли к окну, а я стояла в тамбуре. Помню словно в замедленной съемке: двери закрываются, мы с ним смотрим друг на друга, и вдруг он эти двери пытается открыть, разжать в последний миг. Как будто что-то хотел сказать! И не сказал… И не сказал бы! Но это усилие, его последнее движение мне навстречу я помню… Помню его искаженное лицо. Я еще подумала — что ж ты будто навек прощаешься! Мелодрама показалась неуместной, но я списала все на стресс.

Ему же больше запомнилась вторая встреча. Он приехал из санатория, чтоб увидеться со мной и помыться дома. Думаю, просто нужен был предлог, чтоб появиться в Москве. Я оставила девочек на даче со свекровью, мы встретились в нашей квартире на Ленинском, потом он посадил меня в автобус… Он так драматично описал в книге, как смотрит мне вслед, а я уезжаю в автобусе. Он уже тогда знал, что эта встреча — последняя. Я, естественно, ничего не подозревала. Позже журналисты много раз спрашивали: неужели у вас внутри ничего не екнуло? Я бы очень хотела им подыграть — будто я что-то почувствовала. Не почувствовала. Я просто села в автобус, буднично и прозаично".

Лиля с детьми отправилась на юг, Олег звонил почти каждый день, отрабатывая легенду для тех, кто прослушивал телефон: говорил, что скоро присоединится к семье. На самом деле шла интенсивная подготовка к побегу. В тот день, когда должен был приехать, он даже не позвонил. У Лили сжалось сердце! Она знала его болезненную пунктуальность, он жил буквально по курантам. Сразу вспомнилось, как неважно он выглядел последнее время. Перед глазами встала картина: ему плохо, он лежит на полу, ключей от квартиры ни у кого нет. Она срочно вылетела в Москву. Подкатила к подъезду, оставила детей вахтерше, взлетела на восьмой этаж. В квартире стояла душная, вязкая тишина. И тогда она начала рассуждать: куда он мог пропасть.

Когда-то он сам проинструктировал Лилю, что должна делать жена офицера КГБ, если с офицером что-то случится. Дал телефоны дежурных по управлению. Она обязана была сообщить о любом происшествии. Что она и сделала. Позвонила, сказала — у меня пропал муж. Информация пошла по инстанциям. То, что Гордиевский сбежал, никому даже в голову не пришло. Это казалось немыслимым: исчезнуть из Москвы, находясь под подозрением, под неусыпным наблюдением «наружки»!

Лиля: «Мне лезло в голову самое страшное: что его тюкнули по голове и лежит он где-то в канаве. И некому помочь… Прежде чем объявлять всесоюзный розыск, комитетчики решили отмести все бытовые варианты. Ведь в СССР всесоюзный розыск — как рентген. В тоталитарном государстве человеку спрятаться невозможно. И они не хотели выглядеть глупо: Гордиевский где-то загулял, а мы его во всесоюзный розыск объявляем.

К нам домой приехали криминалисты, я впервые в жизни наблюдала их работу. Помню, как они пылесосили его кепку — вдруг там волосок невидимый остался. Такого даже в фильмах не показывают! Когда отпали версии «загулял», объявили всесоюзный розыск. Но Олега не нашли. Это означало, что на территории страны его нет ни живым, ни мертвым. Тогда в КГБ поняли, что дело серьезно. Из-за кордона просочились слухи, что якобы Олег там. Уже в «Лефортово» во время следствия мне показали первую полосу газеты на арабском языке, я ни слова не понимала. Помню только его фотографию, разорванную надвое, — вроде как двойной агент.

И его, и моя семья думали, что идут какие-то неведомые нам игры. Что он где-то сидит, его держат. Но для всех надо объявить, что он сбежал. В общем, интриги, в которых мы все равно не разберемся. Нам надо только ждать".

И Лиля приготовилась ждать. Не устанавливала сроков, не строила предположений. Однажды свекровь, глядя на осунувшееся лицо невестки, сказала: «Что-то ты давно в парикмахерской не была. Волосы вон как отрасли…» «А я решила их не стричь, пока Олега не увижу», — ответила Лиля почти механически. Смысл сказанного дошел до нее позже, но она решила не нарушать свой спонтанный обет. Она действительно не стригла волосы. Не стригла так долго, что отрастила косу ниже талии…


РАССТРЕЛ С КОНФИСКАЦИЕЙ

Лиля: «Я заявила всем: «Не поверю ни газетам, ни слухам. Не поверю, пока он не скажет мне сам». Я поверить, конечно, не могла! И знаете почему? Даже не потому, что он предал какие-то идеалы. У меня другое не укладывалось в голове: если ты двойной агент, зачем ты женился? Я задавала ему этот вопрос много лет спустя, уже когда приехала в Англию. Он объяснял — мол, я влюбился, не мог без тебя жить. Но по-моему, в любви все должно быть наоборот. Представьте, что человек прокаженный или больной СПИДом вдруг влюбился. Он будет отталкивать от себя любимого, чтобы тот не заразился. Он будет его спасать! Я говорила: «Ты должен был меня ногами и руками от себя отпихивать. Ты же подвергал меня смертельному риску. Как ты мог?! Ты знал, что ходишь по лезвию бритвы каждый день, ты выбрал свой путь сознательно. Но при чем здесь мы? Допустим, ты не мог без меня, но ты родил одну дочь, вторую… Ты разведчик, ты должен был просчитывать все варианты своей жизни. В том числе и провал — что будет тогда с твоей семьей?» Но похоже, на каком-то этапе он уверовал, что неуязвим.

Я задавала ему и другой вопрос: «Хорошо, тебя вызвали в Москву. Я с детьми оставалась в Лондоне, ты еще мог нас спасти, дать знак. Если уж ты так нас любил…» Но, видимо, ему это и в голову не пришло, он думал только, как свою шкуру спасти. Все твердил, что уже началась перестройка, и он знал, что со мной ничего не сделают. Но что значит «ничего не сделают»? Да, меня не расстреляли и даже не сослали в Сибирь как члена семьи изменника родины…

Здесь уже идет другой Гордиевский, который мне непонятен. Когда в одном интервью его спросили: а почему вы не признались жене, что вы двойной агент? Он ответил — она бы меня заложила тут же. Она была такая комсомолка, такая советская… Тогда я подумала: ну ты и поганка! Ты же прекрасно знаешь, что я бы такого не сделала никогда. И дело не в «советскости», я по натуре не могу предать. Ты просто приписал мне свои качества…"

Пока шло следствие, в ее доме делали обыски, все простукивали, перетряхивали вещи. Впрочем, работали аккуратно, перья из подушек не летели. Информацию собирали по крупицам. Лиля ездила в «Лефортово» как на службу, с ней часами беседовал следователь, они вдвоем пытались найти — где, как, что упущено. Как-то раз следователь спросил: «Давайте на секунду допустим, что в последние дни он вам признался — мол, надо мной висит меч, скоро он опустится и я принял решение бежать. Ваши действия?» Лиля честно сказала: «Я бы дала ему уйти, потому что речь шла о жизни и смерти. А дня через три пришла бы в органы…» Следователь выслушал ее, помолчал и сказал: «В протокол мы это вносить не будем».

Лиля: «Следователь мне попался совершенно замечательный, мы с ним часто говорили не для протокола. Помню, однажды он меня подловил. Мы тихо беседовали, как вдруг в соседнем кабинете раздался истерический вскрик. Я напряглась, все-таки «Лефортово». А он спокойно говорит: «Да, у нас тут пытают по соседству». Посмотрел, как я спала с лица, а потом добавил: «Шутка, там просто над анекдотом смеялись».

Большинство сотрудников КГБ, с которыми я общалась, пытались мне внушить — как же ты не заметила? Ты столько лет с ним прожила… Я была возмущена: а вы куда смотрели? Есть огромная служба контрразведки, которая получает зарплату за то, чтобы вычислять таких, как он. Вы профессионалы. А я жена. Моя роль — накормить, проводить на работу, рожать детей. Я свои обязанности выполняла хорошо. А вы? Вы передо мной виноваты. Я выходила замуж за офицера КГБ, блестящего работника, которого все уважали. Они мне: «Ну Лиля, вы и рассуждаете…»

Когда следствие закончилось, Лиля позвонила адвокату, и он спокойным, почти ласковым голосом зачитал приговор — измена родине, расстрел с конфискацией. А еще через пару дней судебные исполнители пришли описывать имущество. Вплоть до последней иголки. Ей сообщили, что в случае развода она вправе оспаривать половину в суде.

Лиля: «Я никак не могла понять, какое отношение имеет мебель к шпионским делам! Ладно он был бы директором магазина, наворовал — вот и конфискуют. Мне твердили: такая формулировка в приговоре. Статья такая-то, пункт такой-то, измена родине — вместе с расстрелом автоматически идет конфискация. Но чем, скажите, вы накажете Гордиевского, отняв у меня табуретки? Ему плевать, он убежал, ему мебель не нужна. Почему я должна расплачиваться не только морально, но и материально. Я сама — жертва. Разве мало я наказана? Где здравый смысл? Приговор вынесли ему, а караете меня с детьми. Какое преступление я совершила?

На меня нахлынуло такое черное, беспросветное отчаяние. Я понимала, что надо решиться на какой-то шаг. Тогда я нашла записную книжку с телефонами сильных мира сего. Все-таки я знала многих крупных чинов в КГБ. Выбрала самого важного начальника, набрала номер, собралась с духом и медленно, чеканно произнесла: «Имейте в виду — свои табуретки я никому не отдам! Если вы лишите меня средств к существованию, я отравлю дочерей, а сама повешусь». Видимо, что-то было в моем голосе такое, что он поверил. На самом деле мысль о суициде мне никогда не приходила, просто от отчаяния я шла ва-банк и фактически выдвигала ультиматум. Как ни странно, он подействовал. Нас оставили в покое…"


ЗАКЛЯТЫЕ ДРУЗЬЯ

Самое страшное осталось позади, началась рутина. По пятам ходила слежка. Работу она найти не могла, не брали. Первое время Лиля тратила старые сбережения, потом кое-что продала. Денег не хватало катастрофически. В КГБ ей сказали: «Спокойно воспитывайте детей, вас не тронут. Вот контактные телефоны, будут проблемы — звоните». Когда пришло время, девочек бесплатно устроили в комитетский садик, и ей стало полегче. Сама Лиля научилась жить на 25 рублей в месяц.

Лиля: «Я жила среди людей, но словно под стеклянным колпаком. Я иду, и со мной этот «колпак"движется. Как ни кричи, люди меня видят, но никто не услышит. Кое-кто продолжал осторожно здороваться. Но их единицы. Другие переходили на другую сторону улицы. Были такие эпизоды: соседи выстроились в очередь у лифта, я — в конце. Лифт открывается, но все стоят. Я вхожу в пустую кабину, с улыбкой выглядываю: «Что, никто не едет?», и нажимаю на свой этаж… Многих я могу понять, ведь по тем временам общение со мной было опасно. Но некоторые опустились уж совсем низко. Например, одна семья, с которой мы дружили… Они не очень обеспеченно жили, мы старались им помогать. Они охотно брали ненужные вещи — куртки, джинсы, обувь… Помню, я вбежала в закрывающийся лифт, там стоял глава того семейства, и он был одет во все Олегово. Этот человек, с которым мы выпили ванну водки, все праздники справляли вместе, дети наши вместе росли — он на меня не смотрел. Я видела, что он весь потный, он зажат в узком пространстве, ему бы выскользнуть ужом через вентиляцию. И думала: боже мой, если ты меня так презираешь, выброси тогда эту одежду, она же должна тебе кожу жечь!»

Лиля почти сжилась с ролью изгоя, но в одночасье прозвучал последний звонок. Старшая дочка Маша очень дружила с девочкой из той самой семьи. Однажды вахтерша сообщила Лиле: «Знаешь, сегодня они шли гулять, девочка спросила — ой, а Маша выйдет? И мама резко одернула пятилетнюю дочь: «А про Машу забудь!»

Лиля: «Я понимала, что дети растут, им надо общаться. А в школу они пойдут? А у них фамилия — Гордиевские? Эта фамилия бьет пулей в лоб. Плюс дом ведомственный, все ходят в одну школу. Тогда я согласилась на развод, поменяла фамилию. Хотя я прекрасно знала, что развод — это формальность. Я останусь его женой до гроба. Хоть я сто раз отрекусь, все равно буду нести этот крест до конца жизни: жена Гордиевского.

Наверное, я выжила во многом благодаря своей семье. Мой папа Али Алиевич и братья Ариф и Алик заменили детям отца, они не чувствовали себя брошенными. Постепенно мы перебрались в родительскую квартиру в Давыдково. Там девочки и пошли в школу."


НА КРЮЧКЕ У КРЮЧКОВА

Когда Лиля впервые заметила слежку, она взбунтовалась: вы что, с ума сошли?! В Комитете ее выслушали и вежливо сообщили: «Лиля, не беспокойтесь, это ваша охрана…» Она не боялась ходить по ночной Москве — следом всегда двигались здоровенные лбы. Родные иногда предлагали: «Куда ты на ночь глядя, оставайся ночевать». А потом — ах, ну да… Машины стояли под окнами днем и ночью, зимой не глушили моторы. Маша с Анютой, возвращаясь из школы, твердо знали — если машин нет, значит, мамы нет дома, мама по магазинам ходит…

Лиля: «Однажды ночью во дворе началась пьяная драка. А мои ребята, как всегда, стояли, замаскированные в кустах. Смотрю: они как лупанули фарами, шпана и разбежалась. Я высунулась в окно и слышу: «Ой, наши, наши…«То есть их уже весь дом знал! Был еще один забавный эпизод. К маме пришла соседка и говорит: «Мария Иосифовна, ваша дочь-то — мафия, она главарь банды, ее охраняют сутками». Мама, бедная, не знала, что ответить. Соседи думали, что я крутая бабенка, у которой не менее крутые вертухаи.

Детям тоже надо было как-то объяснить, что за дяди за нами ходят. Лица-то одни и те же! Ведь они жен своих не видели столько, сколько меня — круглые сутки. Годы, годы… Ну как нам было не здороваться? Здоровались, конечно. Иногда до смешного доходило: когда в магазине давали одну курицу в руки, я просила ребят и они брали для меня кур — все равно же рядом стояли! Они мне часто помогали: велосипед спустить или маму на коляске

вынести во двор. Я чувствовала их человеческое отношение. Сначала, конечно, был страх — еще бы, жена шпиона! А потом они стали понимать, что нет за мной ничего".

Но порой ей казалось, что силы ее уже на исходе. Сложно не сойти с ума, каждую секунду находясь под прицелом посторонних взглядов. Когда квартира и телефон прослушиваются… Когда чулок на улице нельзя поправить, потому что за тобой постоянно следят мужские глаза.

В 1989-м, спустя четыре года после побега, Гордиевский написал Лиле письмо. Ее вызвали в КГБ и вручили коричневый конверт, обмотанный скотчем. Объяснили, что письмо пришло по таким каналам, что вскрыть его нельзя. И будет лучше, если она сама сообщит в Комитет интересующую их информацию. Лиля перепечатала почти три четверти того письма — оно было трибуной Гордиевского, с которой он обращался к КГБ! Короткие заверения в адрес семьи: я вас люблю, вы мои самые дорогие, я делаю все, чтобы вас освободили… А дальше — лозунги, лозунги: меня оклеветали! я советский офицер! интриги вынудили меня бежать! но я остался советским! Он писал это в те времена, когда даже Лиля уже поняла, что он двойной агент. Она читала бегущие строчки, совершенно раздавленная: неужели это первое письмо жене, написанное мужчиной, которого она боготворила?

Впрочем, из письма она узнала, что от Олега и раньше приходили посылки и телеграммы. Он отправлял их на адрес своей сестры: «Для Лили и девочек». А сестра пять лет хранила молчание: как член партии, она сообщала в КГБ об очередной посылке и отправляла ее обратно.

Лиля: «Гордиевский думал, что все заворачивает КГБ. Наивный, кому там нужны твои посылки? Поблагодари свою родную сестру. Свекровь позже объясняла: „Лиля, пойми, иначе она лишилась бы партбилета“. Хорошо, пусть она отправляла назад барахло. Но разве не могла она просто сказать мне, что он жив, что помнит о нас!»

Вскоре пришло второе письмо, третье, наладилась связь. А потом умерла мать Олега. Лиля позвонила в КГБ и сказала: «Мой долг сообщить сыну о смерти матери». За ней приехал мужчина на черной машине, повез ее на почтамт. Она написала: «Олег, скончалась мама, хороним такого-то числа, если можешь… Ты уж выбирай». Глупо, конечно, бессмысленно, по-женски. Она ведь понимала, что ни при каких обстоятельствах он не приедет. Никогда. Он знал, что приговорен. Более того, давая интервью, он ужасно гордился, что приговорен к смертной казни.

В день похорон пришла ответная телеграмма: скорблю вместе с вами. А дальше снова лозунги: борьба за светлое будущее не закончена! не далек тот день, когда мы встретимся за границей!


СЛОВО ДЖЕНТЛЬМЕНА

Однажды в дверь позвонили. За порогом стоял приятный молодой человек. На хорошем русском, но с легким акцентом, он сообщил, что зовут его Родерик Лайн, он дипломат из английского посольства и привез ей посылочку от Олега. В конце разговора он вдруг пригласил ее к себе домой на чашку чая. Лиля была, конечно, тронута, но заявила напрямую, что все не так просто, могут быть неприятности. Дипломат настаивал: «Сейчас иные времена! Никто не посмеет вам запретить, слово джентльмена.» Призвав на помощь все ресурсы вежливости, она продолжала отказываться. Но дипломат не унимался. Он был так убежден в своей правоте, что решил письменно оформить приглашение: «Я, Родерик Лайн, имею честь пригласить на чай…» И Лиля решила — а почему бы не попытаться? Может, и впрямь наступили иные времена. Но в назначенный день раздался телефонный звонок: ее попросили приехать на Лубянку. Там два товарища в мышиных костюмах твердо заявили: «Мы знаем, куда вы сегодня собираетесь. Стоит ли обсуждать, что вы туда не пойдете?» И тут Лилю захлестнула волна протеста: «А почему собственно? У меня есть официальное приглашение. Что может мне помешать? Вы меня свяжете?» Мужчины в сером опешили, явно не ожидая такого напора. Беседа длилась больше часа — не помогли ни увещевания, ни угрозы. Лилю отпустили домой. Она была горда собой — она выстояла! Но торжествовала она недолго: за полчаса до выхода раздался звонок — сдавленным голосом мистер Лайн сообщил ей, что отменяет приглашение. Ей было обидно до слез: она, простая женщина, выдержала все и настояла на своем. А он, так громко вещавший о новых временах, он, гражданин свободной страны, защищенный дипломатической неприкосновенностью — так бездарно сломался: «Где оно, слово джентльмена?»

Уже потом, в 1991 году, они встретились снова. Лиля приехала в Англию, в честь нее был устроен пышный прием. В разгар вечера Олег Гордиевский шепнул на ухо: «Родерик Лайн здесь. И он боится к тебе подойти». — «Пусть не боится!» Родерик подошел, напряженно улыбаясь, и Лиля решила проявить великодушие: «А! Вы должны мне чашку чая. Теперь у вас есть возможность вернуть мне долг,»-сказала с улыбкой. Обстановка сразу разрядилась, англичанин расправил плечи. За светской беседой он рассказал Лиле, что после того опрометчивого приглашения его выслали из страны «за поведение, несовместимое со статусом дипломата». Международная карьера была практически перечеркнута. Ее сердце растаяло, расстались они почти друзьями.

А еще несколько лет спустя Лиле позвонил брат: «Знаешь, что я в газете прочел? Догадайся, как зовут нового посла Англии в России? Сэр Родерик Лайн!"В один из ее приездов в Москву сэр Родерик наконец вернул Лиле свой долг. Она была официально приглашена в посольство на чай… Сейчас она дружна с послом и его женой. И они со смехом вспоминают времена, когда сего высокопоставленного дипломата из-за нее изгнали из страны…


ФИАСКО МАРГАРЕТ ТЭТЧЕР

Но тогда Лиле было не до смеха. Хотя жизнь потихоньку налаживалась. В 89-м году Военная коллегия Верховного суда официально отменила приговор в части конфискации, оставив первую часть в силе. Они поняли, что табуретки Лиля все равно не отдаст. С тех пор она сидела на своих стульях уже легально.

Лиля: «В чем был идиотизм ситуации? Чем дольше за мной следили, тем меньше смысла было продолжать. На меня тратили уйму денег, тонны бензина: шесть лет круглые сутки столько людей ходили за мной по пятам. И люди эти профессионалы. Они могут за три дня сказать: есть за человеком что-то или нет. Но я висела на крючке у Крючкова, на личном контроле. По каким соображениям — не знаю. До сих пор мне хочется взглянуть ему в глаза — за что?»

Лиле внушали, что больше никогда в жизни она не увидит мужа. Что лучше о нем забыть. Но ради эксперимента она все же попыталась получить загранпаспорт. Ей отказали с анекдотической формулировкой: «знакома с государственными тайнами». Жаль, не сообщили с какими… А потом началась заварушка с ГКЧП. Она с детьми встретила ее в Азербайджане. Когда семья вернулась в Москву в конце августа 91-го, ГКЧП уже погорел, и Лиля вдруг увидела, что слежки нет. Она почувствовала себя будто голой. Как? Она больше никому не нужна! Вскоре состоялась знаменитая пресс-конференция Бакатина, где того спросили: у вас свобода? а как же семья Гордиевского? Он ответил: да пусть едут, куда хотят, кто их держит! Дома у Лили раздался звонок: «Здравствуйте, это посол Англии». «Ага, а я Владимир Ленин», — съязвила она. «С вами действительно говорит посол. Вы слышали пресс-конференцию Бакатина?» — «Нет». — «Сейчас к вам приедут». Приехали люди с монитором и показали ей судьбоносные кадры.

Странная штука жизнь. Все произошло так быстро, что Лиля почти ничего не почувствовала. Песочные часики опять повторили свой обычный кульбит. Буднично, без эмоций, как и положено равнодушному механизму судьбы.

Посол торопил: «Давайте быстрее, пока Бакатин не передумал». Еще бы! Бедняга посол работал над этим вопросом несколько лет. Все это время Олег Гордиевский не прекращал яростную кампанию за воссоединение своей семьи. Вопрос дошел до заоблачных высот: сама Маргарет Тэтчер, приезжая в Москву на встречу с Горбачевым, поднимала эту тему отдельно. Она лично просила друга Михаила отпустить семью Гордиевского! Горбачев отказал, несмотря на всю их взаимную любовь на высшем уровне.

Лиля: «Гордиевскому на самом деле было не столь важно — выпустят нас или нет. Он вел свою игру. Ведь многие сбегали и жен своих бросали. Но всех быстро забывали и вытирали о них ноги, потому что они были обыкновенные перебежчики. А Олег не мог быть как все. Он был там героем. Он должен был бороться за свою семью, и тогда цена его становилась гораздо выше, чем цена какого-то банального шпиона. Но он был просто в шоке, когда неожиданно нам дали „зеленый свет“. Он был уверен, что нас никогда не выпустят. Сам мне потом признался и выдал себя этой фразой: не для нас он боролся! Он работал только на свой имидж. И никак не ожидал, что придется отвечать за свои слова».


«У ТЕБЯ ЗАДАНИЕ МЕНЯ УБИТЬ»

Через шесть дней после пресс-конференции Лиля получила загранпаспорт, который ей так упорно не давали. А тут просто позвонили и сообщили: ваш паспорт готов. За ней ходили толпы журналистов. «А что вы чувствуете?» — допытывались они. «Где ж вы были раньше, журналисты свободного мира?» — думала Лиля. Как сказал ее папа: у победы всегда много отцов.

Когда в Россию приехал Джон Мейджор, Лилю пригласили в английское посольство. Она пила чай с женой премьер-министра. И опять их встречал целый амфитеатр журналистов. Пресс-атташе поинтересовался: есть ли вопрос, который вам нельзя задавать? Лиля ответила: вопрос о моих чувствах. Дальше была сцена, достойная Гоголя: посол с женой, Мэйджор с женой и Лиля вышли к прессе… Повисла пронзительная тишина! Никто не знал, о чем спрашивать, потому что все хотели задать лишь один вопрос — тот самый, про чувства. Среди общего молчания Лилю разобрал странный, выстраданный смех.

Потом был самолет, специальный салон первого класса, Хитроу… Безумный ажиотаж в прессе, эксклюзивные съемки для английского телевидения, интервью на радио.

Лиля давно свыклась с клеймом на имени мужа. «Он для вас остался???» — спросила я ее. Но не успела закончить вопрос: «Остался…» Он не был для нее изменником, шпионом, предателем родины. Он оставался ее Олегом — мужем, мужчиной, отцом девочек. У нее был свой суд — женский. За эти годы Лиля поняла только одно — всю жизнь она не знала, кто он и какой он. И сейчас ехала узнавать его заново. С радостью, с надеждой и сомнениями. Это значит, что ее внутренний суд его оправдал.

Лиля: «Я летела к нему. Я не знала, как сложатся отношения, другой он или тот же. Шесть лет, конечно, срок и большой, и небольшой. Видимо, изменился он. Видимо, изменилась я. И не получилось. Мне казалось: вот увижу я его, дотронусь, и опять проскочит искра. Увидела, дотронулась, искры нет. Я подумала: нужно подождать, и что-то шелохнется. Не могло же все исчезнуть. Исчезло.

Проблемы стали накручиваться, как снежный ком. Олег — очень респектабельный человек в Англии, он вознесен там на облака и уже не может адекватно себя оценивать. А мы приехали словно из другого мира. С детьми он встретился прекрасно, но потом начались претензии. Играя, они могли закричать, они крошили хлеб в тарелки с супом. Он аристократ, а они в суп хлеб крошат! И началось — я плохая, не так их воспитала! Пошла бытовуха, которую трудно описать. Дети видели, что мама спит внизу на диване, слышали наши ссоры постоянные… Спустя год я сказала, что ухожу. На меня накинулась вся родня: ты с ума сошла! Столько пережить, чтобы так бессмысленно все разрушить! Я ответила — чтобы понять, нужно прожить каждую минуту, мне доставшуюся. Вы думаете, легко принять такое решение? Пусть дети осудят меня, когда вырастут, но я не могу жить во лжи, изображая любовь ради видимости благополучной семьи.

Последняя капля упала, когда мы поехали отдыхать на Майорку. В момент ссоры Олег сказал: «Ты думаешь, я не знаю, зачем ты приехала? Тебя завербовал КГБ, у тебя задание меня убить». Я заулыбалась — вроде как оценила шутку. И вдруг увидела абсолютный холод в его глазах. Тогда я осознала: а ведь он не шутит, он на самом деле так думает. Единственное, что я нашлась сказать: почему же тогда ты еще жив?"


ПРАВИЛА «ДЛЯ ХОРОШИХ ДЕВОЧЕК»

Англия — страна цивилизованная. Лиля и Олег уже были в разводе, но по английским законам отец в любом случае должен платить алименты на детей. Олег предложил Лиле снять для нее комнату и ежемесячно выдавать деньги на карманные расходы. Сумму назвал смехотворную. «Больше ты все равно ничего не получишь, не надейся!» — заявил он. И тогда она обратилась к семейному адвокату.

Лиля: «Пока шло разбирательство, мы жили под одной крышей. Это был ад! Слава богу, дети были на пятидневке, многого не видели. Олег испробовал все, что в его силах, чтоб меня вернуть. Его кидало из одной крайности в другую: он пускал в ход шантаж, пытался играть на чувствах. То снова делал мне предложение, то угрожал: «Я устрою так, что тебя уважать никто не будет, я жизнь твою сделаю невозможной!» Глупец, он не мог понять, что через все это я уже прошла, я выживу! Мне важно только, чтобы дети меня уважали. Его злоба нарастала, я физически ощущала исходящую от него ненависть. Мы уже почти не разговаривали. Каждая попытка что-то обсудить вызывала его истерику.

К концу третьего года мы, наконец, пришли к компромиссу. Состоялся Верховный Королевский суд, где мы официально разделили имущество с учетом всех тонкостей. Олега обязали купить нам отдельный дом. Дети при разводе не должны чувствовать свою ущемленность. Для меня главное было — дать им хорошее образование. Как только я подобрала дом, мы переехали, и с тех пор я больше не видела Олега. Скоро будет десять лет…"

Они живут недалеко друг от друга. Когда отец увозил детей в школу или привозил домой, Лиля ни разу не вышла, не выглянула в окно. Диковинная штука — женское сердце. Оно может простить любое предательство, но пустоту простить не может.

Адвокат Гордиевского настаивал, чтобы девочки каждые вторые выходные проводили с отцом. Но дети категорически отказались от плотного общения с папой. До сих пор дочери Гордиевского не могут спокойно говорить о нем. Эмоции перехлестывают через край.

Анюта: «Очень сложно, когда в твоей жизни появляется человек и заявляет: я ваш отец, слушайтесь меня. Когда мы приехали в Лондон, нам было 11 и 10 лет, Маша его еще чуть-чуть помнила, а я совсем нет. Мы привыкли, что есть мама и три папы: дедушка и два дяди. А тут какой-то незнакомец начинает командовать. Когда мы выходили из дома и брали маму за руки, он возмущался: „А почему вы меня не берете?“ Да потому, что мы так привыкли!»

Отец обрушил на их детские головки гору ненужной, взрослой информации. Пытался пичкать их газетными вырезками. Или покупал подарок и доводил до исступления требованием: угадайте — что в коробке? Они гадали часами. Попробуй догадайся, что в коробке батут… Он не знал меры в фанатичном стремлении сформировать безукоризненную семью. Именно сформировать. Был одержим идеей совершенства. И его одержимость граничила с безумием.

Лиля: «Он был такой рьяный отец. Хотел начать с того момента, как он их бросил, будто тех шести лет и не было — здравствуйте, я ваш папа. А так не бывает. Девочки должны были присмотреться, привыкнуть, но он не дал им такого шанса. Он и для них приготовил пьедесталы! Он желал гордиться своими детьми и думал, что этого можно добиться инструкциями и правилами. Он шел напролом: я отец, почему они меня не слушают? Почему они меня не уважают? Нельзя приказать себя уважать. Я ему твердила: „Олег, дети не роботы, у них нет кнопки. Это очень тяжелая работа быть родителем, начни потихоньку, ты же дипломат“. Но он делал все наоборот. А в итоге обвинил во всем меня».

Маша: «Он писал нам «правила для хороших девочек"и вешал в туалете, чтобы мы изучали. Когда мы пошли учиться, он бомбардировал нас письмами — как должна вести себя образованная молодая европейская леди. Мои друзья читали, хохотали и не могли поверить, что отец может такое написать.»

Анюта: «При нас он маму оговаривал, обзывал. И родственников, которых мы очень любим. А как после этого можно уважать человека? Когда он возил нас в школу, мы с Машей смотрели в окно, а он с пеной у рта говорил, какая мерзкая страна Россия и какая подлая у нас мама. Маша первая взбрыкнула и порвала с ним все контакты, потом я. С тех пор мы не виделись. Мама постоянно толкала нас к нему, говорила, что все-таки он наш отец. А он в интервью обвинял ее, что она нас к нему не пускает. Потом прислал мне длинное письмо, и оно окончательно все перечеркнуло».

Аня приносит письмо. И начинает читать. Я чувствую, как холодеют мои пальцы: такой больной, извращенной, похотливо-сальной гнилью веет от каждого слова. Всем членам семьи — Лилиному отцу, брату — посвящен водопад грязи. А абзацы, посвященные самой Лиле, граничат с настоящей клиникой. Ни один нормальный человек не будет писать ребенку такие вещи о его матери. Если, конечно, не хочет сделать из собственного ребенка злейшего врага. Вся эта генитально-похабная проповедь сдобрена звонкими, патологически повторяющимися лозунгами.

Маша: «Наш дедушка все эти годы держался до последнего, упрямо не хотел верить нашим рассказам про отца. Ведь на Востоке понятие „отец“ свято. Но когда он прочел письмо, этот человек перестал для него существовать».

Маша закончила Лондонский университет UCL и собирается вернуться в Москву. Она безумно любит Россию, хочет найти здесь интересную работу. Анюта поступила в Оксфорд, ей осталось учиться год. После Оксфорда работу искать, с одной стороны, проще, а с другой — сложнее. К выпускникам требования повышенные. Зато есть перспектива получить место в ООН, в других крупных международных организациях.

Олег Гордиевский по-прежнему живет в пригороде Лондона, получая солидную пенсию от правительства Великобритании. Он давно поседел и в одиночестве встречает старость. Ему бы гордиться своими девочками. Ему бы радоваться их красоте, таланту, молодости. Но их жизни проходят мимо него. Не он поведет их к алтарю. И вряд ли когда-нибудь увидит внуков. Маша и Анюта ни о чем не попросят своего папу. Они тоже вынесли ему приговор.