Михаила Антонова можно назвать рекордсменом — это единственный ведущий, который бессменно ведет вечерние «Вести» на протяжении трех с половиной лет. «Для меня это целая жизнь», — говорит он. Между тем Михаил вполне мог стать художником или даже разведчиком, как его папа. Но оказался на телевидении, и, видимо, совсем не случайно. Неделю назад стало известно, что в этом году он вышел в финал национального телевизионного конкурса ТЭФИ в номинации «Ведущий информационной программы».

— Как вы отреагировали, узнав, что вышли в финал ТЭФИ?

— Для меня это было неожиданно. Тем более когда я узнал, что сами «Вести» не попали в тройку финалистов среди информационных программ. (В этой номинации в финал вышли «Время» (Первый канал), «Новости культуры» («Культура») и «Страна и мир» (НТВ). — «МКБ»)

— Все-таки это означает, что множество профессионалов поставили вам высокую оценку.

— В общем-то не скажу, чтобы мне это не польстило каким-то образом. Наверное, это даже приятнее, чем получать ТЭФИ. Потому что в номинации вместе со мною находятся уважаемые мною люди — Владислав Флярковский и Андрей Норкин. При этом я понимаю, что мы совершенно разные и программы наши совершенно разные. Каким будет решение телеакадемии — посмотрим. Но я думаю, что в любом из трех случаев оно будет правильным. Вот так нескромно. (Смеется.)

— За те три с половиной года, которые вы ведете «Вести», вы успели понять — профессия ведущего для вас просто работа или настоящее призвание?

— На самом деле это мучительный вопрос для каждого человека. Я не знаю… Мне нравится быть ведущим так же, как мне раньше нравилось работать корреспондентом. Мне нравится телевидение, потому что это непростая среда и отношения в ней непростые. В то же время у меня очень динамичная, наполненная событиями и встречами жизнь. Время покажет. Может быть, в какой-то момент придет осознание того, что я должен заниматься чем-то совсем другим.

— А что бы вы могли делать еще?

— Я заканчивал журфак МГУ, и в дипломе у меня написано «литературный работник телевидения». Хотя в журналистике, я думаю, мог бы работать не только на телевидении — есть еще радио и газеты. А если брать что-то совсем другое — может быть, пошел бы куда-то в рекламу. Я же до армии работал художником-оформителем — сейчас разработка фирменных логотипов или знаков достаточно прибыльная вещь. Больше ничего на ум и не приходит.

— Для себя еще что-то рисуете?

— Нет, уже давно забросил. Да и времени нет, чтобы этим плотно заниматься. На самом деле я профессионально никогда не учился на художника. Какое-то время я поработал с художником, который поставил мне руку, но ведь нужна постоянная практика. Так что сейчас я с ходу мог бы только в подмастерья куда-нибудь идти краски смешивать.

— В одном интервью вы сказали, что работа ведущего «научила вас трезвому и ироничному отношению к себе». Эта профессия действительно как-то изменила вас внутренне?

— То, что она меня изменила внутренне, совершенно непреложный факт. Потому что, когда ты совершаешь какой-то смешной ляп в эфире — как я однажды в первый год работы сказал «мужчинец чеченец» вместо «мужчина чеченец», — только самоирония способна избавить тебя от депрессивного состояния. Со временем, когда накапливается какое-то критическое количество ляпов, ты уже понимаешь: «Да ладно, с кем не бывает, поехали дальше». И в то же время действительно появляется трезвое отношение к себе. Нет никаких иллюзий относительно того, что — я лучший, я смогу все! То, что я делаю, могут делать еще как минимум миллион-два других людей. Талантливых людей очень много. Поэтому говорить о какой-то избранности — нет, это все в прошлом, лет в 16 закончилось.

— Насколько многое остается за кадром для зрителя при подготовке выпуска?

— За кадром остается работа очень многих людей. Поэтому ведущий, который получает премию (если возвращаться к ТЭФИ), обязан этим не только самому себе, но и людям, которые делают его программу. Одна работа редакторов — это такие нервы. И эти люди работают под постоянным прессингом с моей стороны, со стороны своих начальников.

— Кстати, ваш образ на экране очень правильный, располагающий к себе. Вам самому нравится, как вы смотритесь в телевизоре?

— Я абсолютно не придаю значения тому, как выгляжу на экране. Какой на мне пиджак или галстук — для меня это все вторично. Иногда домой прихожу, а мне ребенок говорит: «Пап, а чего это тебе накладку из волос сделали, как будто ты лысый?» (Смеется.) Иногда неудачно причешут, и получается, что у меня волосы выглядят искусственно. А мне главное, чтобы в эфире все было нормально, чтобы была пара-тройка интересных, качественных репортажей.

— То есть в жизни вы не пижон?

— В общем да. Не замечал за собой. По крайней мере меня так никто не называл.

— В таком случае насколько для вас важна психологическая подготовка к эфиру? Допустим, что-то вас сильно расстроило, а работать нужно как ни в чем не бывало?

— Конечно, важна. Долгое время было очень тяжело. Сейчас, где-то последние полгода, стало легче. Я сам ощущаю, что лучше чувствую себя в кадре, пропал какой-то мандраж. Случаются, конечно, стрессовые ситуации, но они уже не так влияют на настроение, как раньше. Если я знаю, что эфир будет тяжелым — могут сорваться какие-то прямые включения или сюжеты, — стараюсь заранее поспокойнее настроить себя, чтобы это не выглядело сбоем в эфире. Хотя надо сказать, что накладки в эфире очень привлекают зрителей. Это заметно даже по рейтингу. Я, например, знаю ведущих, которые сознательно допускают какие-то шероховатости, незначительные оговорочки, чтобы придать экспромта эфиру.

— А если оговорочка такая, что самому засмеяться хочется, тогда как?

— Однажды я не смог сдержать смеха, но это было только один раз. У нас заканчивался выпуск каким-то очень смешным сюжетом, и я даже попрощаться не смог с людьми. Смеялся буквально в голос. А недавно у меня — это уже из разряда курьезов — петличный микрофон соскочил и упал за лацкан пиджака. Я в этот момент что-то читаю, вдруг слышу — звук сразу стал глухой. Как мне потом сказали, было даже слышно, как я дышу. Потом начался какой-то небольшой сюжет, режиссер мне кричит: «Поднимай микрофон!» Я расстегиваю пиджак, а микрофон вообще на пол падает. Наклоняюсь и думаю: «Сколько же секунд осталось до конца? А то сейчас так из-под стола вылезу — вот смеху будет!» Но успел, слава богу.

— Я не зря сказала, что вы на экране производите впечатление очень положительного человека — такого вот правильного и без недостатков. Это действительно так?

— (Смеется.) Да нет, ну что вы! Я вот курю, например.

— А выпить много можете?

— Да нет, на самом деле это происходит не часто, и расслабиться я себе позволяю только в очень хорошей компании близких людей. Из спиртного предпочитаю виски.

— Ну, эти «отрицательные черты» всем свойственны. А что-нибудь более серьезное?

— Чего бы еще такого сказать про себя?.. Бываю несправедлив.

— Можете обидеть ни за что?

— Могу. Потом, бывает, закрутишься, думаешь: да ладно, чего там, проехали. Но вообще стараюсь отслеживать такие ситуации. На самом деле со мной, наверное, не очень комфортно людям работать. Я от них очень многого требую. Но считаю редакторов, которые работают со мной, самыми лучшими редакторами в службе. Три года я их мучаю, ругаю их, но зато они люди закаленные и теперь смогут работать с кем угодно.

— Да вы прямо монстр какой-то получаетесь! Дома вы такой же?

— Монстр, да. (Смеется.) Но если говорить про дом, то дома я, конечно, ленивый. Заставить меня сделать то, чего я не хочу, практически невозможно. В быту я себя хоть и считаю человеком неприхотливым — мне не надо каких-то разносолов или еще чего, — но даже то немногое, что нужно делать своими руками, мне делать очень тяжело. Взять в руки пылесос — боже упаси. Но приходится иногда, хотя и очень не нравится. Вообще, конечно, большая часть домашней работы лежит на супруге, за что я ей бесконечно благодарен. Настя раньше работала редактором на НТВ, а сейчас занимается домом.

— В детстве, наверное, родителям с вами сложно было…

— Почему же?

— Так вы же им не помогали?

— Да, от этого я был освобожден. Был иждивенец в самом иждивенческом смысле этого слова, окруженный заботой, вниманием. Правда, когда я закончил школу, родители уехали в командировку, и мне пришлось некоторое время жить одному. Меня бабушка проведывала раз в неделю, приезжала посмотреть, не зарос ли грязью ребенок, посуда мытая ли. Привезет пирожков, еще чего-нибудь. Жил как-то, но бардак, конечно, был. До сих пор с удовольствием вспоминаю.

— Какие еще яркие впечатления остались от юношеских лет?

— Самые яркие воспоминания — это наши посиделки со школьными друзьями: ребята тогда учились в театральном техникуме, а я работал в НИИ авиационных систем техническим секретарем Фрунзенского райкома партии, проще говоря — художником-оформителем. 1989—90-й год — кризис. В районе было всего три точки, где давали бутылочное пиво, а иногда попадалось и разливное. И вот после работы отстоишь очередь, возьмешь пивка, собирались обычно у меня — и «пульку расписывали». Вот это было занятие. (Смеется.) Потом уже армия, университет — другие развлечения начались. А потом уже и работа. Вот в 1996 году как пришел на НТВ, так с тех пор и трудимся на телевидении помаленьку.

— Я очень удивилась, когда узнала, что вы, оказывается, сын разведчика. Наверное, маленьким вас очень привлекала профессия папы?

— А я этого не знал на самом деле. Для меня папа всегда был дипработником, и то, что он работает в разведке, я узнал, когда мне уже было лет 12—13. У нас не принято было в семье говорить на эту тему. Поэтому не могу сказать, что я для себя серьезно рассматривал возможность пойти по стопам отца, хотя такой вариант не исключался.

— Как родители сейчас оценивают вашу работу? Новости смотрят?

— Родители довольны. Им главное, чтобы мне было хорошо. Новости смотрят, но теперь, слава богу, уже не всегда. Раньше они за меня переживали: как да что, а сейчас уже поспокойнее. Вот только когда «Форт Боярд» показали, критиковали меня слегка.

— За что?

— «Растолстел ты», — говорят. (Смеется.) Я ж был худющий, 58 кг весил! Да мне и не в кого быть здоровяком. У меня папа маленький, мама тоже не крупная женщина. Так что сейчас я худею, но так, усилием воли.

— А я в каком-то вашем интервью читала, что вы каждый вечер после работы по три километра бегаете…

— Это я преувеличил. Выдавал желаемое за действительное. Тоже, кстати, отрицательное качество. Говоря о недостатках.

— А я бы вас в «Форте Боярд» за живодерство покритиковала. Лягушек вы там мучили.

— Лягушек-то я там наловил, но это не вмонтировали в передачу! Я уж там и так их хватал, и сяк, и угрей пытался ловить, хотя они и так там какие-то сомнамбулические. Для операторов просто расстарался. А взяли только кусочек какой-то невразумительный.

— Но вообще участвовать в передаче понравилось?

— Да. В первую очередь сама смена обстановки, потому что я уже довольно давно не выезжал никуда. Но скажу сразу: все эти конкурсы — не прогулка. Это действительно нелегко, и никакого блефа там нет. Впечатления незабываемые. Хотя не могу сказать, что я хочу повторить все это.

— Сын горд остался, когда посмотрел на вас на экране?

— Сын-то? Сказал: «Ну пап, ну что же ты не смог найти свой мешок? А чего же ты потом не вышел из комнаты?» Я говорю: «Ну как бы я вышел? Там же решетка за мной закрылась сразу…» Папа же должен всегда соответствовать уровню. А тут папа прокололся слегка. Ну, а что ж такого? Зато интересно. Все же всегда видят ведущего в пиджаке, при параде. А вот ведущий «Вестей» в тюрьме с лягушками — нечастое зрелище.