Он говорит, что его жизнь изменил один телефонный звонок. Если бы не он, возможно, Павел Лунгин до сих пор лежал на диване и читал. А так появились «Такси-блюз», «Луна-парк», «Свадьба» и «Олигарх». Так мир узнал режиссера-западника Лунгина, конформиста и конъюнктурщика. В хорошем смысле. Кино ведь — это тот же шоу-бизнес. Так к чему тут лицемерие?

— Павел Семенович, правда, что в Париже вы известны больше, чем в Москве?

— Популярен я стал после показа «Такси-блюза» и «Луна-парка». В начале 90-х Россия всех очень интересовала, все ждали от нее какого-то чуда. А я был как раз тем человеком, который рассказывал, что же на самом деле творится в современной России. Сейчас уже на улицах Парижа меня редко узнают, разве что какой-нибудь кинофил подойдет поговорить.

— А как так получилось, что вы, по вашим словам, до 40 лет лежали дома на диване и читали китайские книжки, периодически писали сценарии и вдруг, не имея режиссерского образования, сняли «Такси-блюз», который стал лауреатом Каннского фестиваля в номинации «Спецприз за режиссуру»?

— Это какое-то стечение обстоятельств. На Западе советское кино всегда ассоциировалось с подчеркнуто-поэтичным изложением материала, с широкими реками, с бедными, но благородными людьми. А я впервые показал интенсивную городскую жизнь, ничем не похожую на то, что видели раньше. Как говорится, мой фильм оказался в нужное время в нужном месте.

— А с чего все началось?

— Один знакомый моих знакомых (он покупал русскую живопись) как-то попал ко мне домой и захватил с собой почитать мой сценарий. Через 8 месяцев, как в плохом романе (в жизни кажется, что такого не бывает), мне позвонил влиятельный французский продюсер Марин Кармиц. Сначала я подумал, что меня разыгрывают, и повесил трубку, а потом на всякий случай перезвонил.

— Но успех первого фильма вы просчитывали?

— Нет. Кармицу я честно сказал, что сам никогда ничего не снимал. На что он мне ответил: «Или ты делаешь, или никто». Я приступил к съемкам. Если говорить о просчете, о предвидении успеха, то это сделал Марин. Именно он меня создал (в объединении Меньшова со мной вообще расторгли договор, им мой сценарий показался неинтересным). Но в то время я ничего этого не понимал, у меня было головокружение от успеха. Как же! Позавчера я еще в бездействии лежал на диване, а сегодня мой фильм едет в Канн!

— Вы общаетесь сейчас с Кармицем?

— Нет, мы расстались. Кармиц очень сложный человек. Он мне предлагал подписать договор на три фильма подряд. А я не согласился (мне хотелось быть свободным) и ушел от него.

— Жалеете?

— Конечно! Если бы я остался с ним, то сегодня я был бы уже в совершенно другом месте. Кармиц скупой, жесткий, но очень любящий и понимающий кино человек. Сейчас он несметно разбогател, у него большая сеть кинотеатров. Я выбрал творческую свободу и заплатил за это.

— Через год после каннского триумфа вы переселились во Францию. Любой режиссер, ставший однажды лауреатом Каннского кинофестиваля, может себе это позволить?

— Нет, просто одни обстоятельства сложились с другими. В России кино не снимали, Госкино рассыпалось, а там давали деньги. После того как я понял, что во Франции я живу больше, чем здесь, переехал. Но паспорт у меня до сих пор российский.

— Читая в Москве китайские книги, вы все время мечтали эмигрировать?

— Китайская философия учит тому, что весь мир сосредоточен в тебе самом. В то время это было утешением, ведь никуда не пускали, и было ощущение, что жизнь проходит мимо. Однако я сказал себе: «Нет и не надо. Париж и Нью-Йорк — все это лишь глянцевые открытки».

— Ваша мама в детстве жила во Франции. Как она там очутилась?

— Мой дед был крупным инженером. Как-то советское правительство послало его работать в Берлин. Через некоторое время он уехал в Москву, откуда его больше не выпустили. Бабушка с маленькой мамой остались в Германии, а потом переехали во Францию. Бабушка была активной женщиной и сложа руки не сидела: во Франции она организовала кукольный театр. Это был 1932 год. Вскоре они вернулись в Москву. В то время моей маме исполнилось 14 лет. В России она ни разу не была и русский язык не знала. Пришлось ей все начинать с азов.

— А французскому языку зачем она вас учила? Хотела, чтобы вы уехали?

— Она всю жизнь жила во французской культуре, во французской атмосфере. Видимо, этот мир ее переполнял, и она хотела передать его частичку мне. В 8 лет я уже свободно разговаривал. Однако тогда я не понимал, зачем мне это надо, и очень сильно этому сопротивлялся.

— Говорят, что ваша популярность на Западе объясняется тем, что вы чутко улавливаете умонастроение западной публики и потакаете ее вкусам…

— Когда я вернулся из Канна с «Такси-блюзом», все на меня смотрели с таким прищуром, как бы спрашивая: «Что продал: душу или Родину?» На самом деле продать это невозможно, так как это никто не покупает. Чтобы у тебя что-то получилось, надо быть искренним, иначе все сразу увидят фальшь. В своих фильмах я всегда пытаюсь ответить на вопросы, которые мне самому не ясны. Например, «Свадьба». Тогда ведь практически никто не выезжал из Москвы! А я поехал в глубинку. Находясь с этими людьми, я почувствовал, как они живут, и это меня наполнило.

— Еще говорят, что Россия в ваших фильмах не такая, какая есть, а такая, какой ее видят или хотят видеть на Западе…

— Это оттого, что каждый мой фильм — это проход в то, что еще не было сказано. У нас никто не делает фильмов о современности, нет попыток понять и осмыслить, как жило это общество в годы смятения, когда свобода осознавалась как наказание. Я один из первых, кто показал реальную Россию, а первым всегда нелегко.

— У вас имидж режиссера, который прекрасно знает, как нужно продавать картины на Запад. Это действительно так?

— Давно пора перестать думать, что все в мире мечтают посмотреть на наши проблемы, на наши мусорные ящики. В Южной Африке мусорные баки гнилее, а распад в западном обществе намного глубже, чем у нас. Поэтому несчастная Россия уже давно никого не интересует. А вот искренность, наивность, может быть, и купят, ведь у них такого нет.

— Вы снимаете картины на французские деньги. Что вы такого делаете, что вам дают западные деньги на картины о российской жизни?

— За годы своей работы я вошел в ряд интернациональных режиссеров, фильмы которых интересуют людей во всем мире. У меня есть своя сложившаяся аудитория, которая при упоминании фамилии Лунгин безоговорочно идет смотреть мои фильмы. Однако это не значит, что я позволяю себе расслабляться. Наоборот, все время нахожусь в подвешенном состоянии. Ведь если ты один раз, другой раз сделаешь неудачный фильм, то в третий раз тебе уже никто не даст деньги.

— Вы живете в Париже, каждое утро смотрите из окна своей квартиры на Сену, и тем не менее, по вашим словам, вас волнует исключительно российский мир. С чего бы вдруг?

— Так было раньше, когда моя ностальгия была особо острой. Сейчас я успокоился, и российская тема меня уже не очень занимает. К тому же во Франции я не умел читать людские коды, я не понимал жителей Парижа. А сегодня я уже начинаю вживаться в тамошнюю жизнь, уже есть желание сделать что-то с французскими актерами. Теперь мне все равно, француз со мной разговаривает или русский. Я смотрю на человека, я с ним общаюсь, и в зависимости от этого я люблю его или не люблю.

— Во Франции вы живете 10 лет и только начинаете вживаться?

— Думаю, 10 лет — это тот минимальный срок, после которого начинаешь чувствовать себя своим. Сначала у меня была депрессия, затем были годы, о которых я практически ничего не помню, — и вот все изменилось. Мне стало легче.

— Как-то вы сказали: «Человек — это такая птичка, которая живет там, где ей сыплют, но мне еще ни одного зерна любимая родина не дала». А если бы вы стали востребованы в России, то вернулись бы на родину, или Париж с вами уже навсегда?

— У меня сложное положение. Мое стремление к свободе всегда противоречило получению большого количества пшена. Поэтому я собираюсь жить именно там, где захочу и где буду востребован. Кто знает, может быть, возьму да и уеду в Америку. Но это вовсе не значит, что я собираюсь навсегда покинуть Россию. Раньше я приезжал из скучной, чопорной Франции в Москву и просто упивался: «Вот она, свобода! Мир дружбы, любви и открытых людей!» А сейчас я по-другому смотрю на российскую столицу. Здесь появилась большая жесткость человеческих отношений, ужасный прагматизм, примитивная деловитость и страшная любовь к деньгам. Все время жить под этим прессом ужасно тяжело. В Париже такого нет.

— Фильму «Свадьба» был вручен специальный приз жюри за лучший актерский ансамбль. При этом вы сказали: «Подбор актеров — период ужасных сомнений, слабости, неуверенности. Неприятный для меня период». А есть такие, которых вы берете сразу, не раздумывая, так сказать, любимчики?

— Наташа Коляканова. Она мой амулет.

— Актеры на вас часто обижаются?

— Наверное.

— Вот Наталья Коляканова обиделась на то, что в «Олигархе» ее образ вы сократили и урезали, хотя сами называли ее великой клоунессой.

— Наталья замечательная артистка, которая до конца не реализовалась. Я уже давно ищу сценарий, чтобы сделать с ней какую-нибудь особую историю, но это дело случая. Ее образ в «Олигархе» я не урезал, и она мерцает у меня как жемчужина. Все дело в ее характере.

— А вы будете ее еще приглашать?

— Конечно. Я ее люблю. Да мы и не ругались. Просто это она меня так подзуживает. Как можно ссориться? Мы вместе.

— Как-то вы сказали: «С каждым фильмом я ставлю на кон самого себя. Я выигрываю или проигрываю, иду вверх или вниз, вдруг все посмотрят и скажут, что режиссер — ничтожество». По вашим ощущениям с последним фильмом «Олигарх» вы выиграли или проиграли?

— Выиграл. Я сделал фильм, который опережает свое время: конфликт между государством и олигархами продолжается до сих пор. Я имел огромную прессу на Западе, меня приглашали вести семинар, посвященный этому фильму. Да и три статьи в «Нью-Йорк таймс» — это кое-что значит.

— По вашим словам, с Березовским вы виделись 2 раза до съемок. Как это происходило?

— Нашу первую встречу организовал Юлий Дубов, который был приближенным к Березовскому человеком и который написал книжку «Большая пайка» (по ней я и собирался снимать «Олигарха»). На Лазурном Берегу у Березовского дом, и, когда я там был проездом, меня позвали в гости. Не скрою, нам было любопытно посмотреть друг на друга. Однако товарищами мы не стали: как две собаки, обнюхали друг друга и разошлись. Березовский оказался умным и интересным собеседником, не зацикленным на деньгах. Он интересуется не только политикой, но и философией, любит жизнь и хорошее кино. С ним было интересно спорить о России. К тому же я увидел, что этот человек во многом предан друзьям. А его итальянский камердинер меня постоянно забавлял. Когда по телефону звонил Гусинский, он важно так объявлял: «Гус». А второй раз мы встретились в Париже. Думаю, ему было одиноко, а я не так уж и глуп — захотелось поговорить. Мой фильм Березовского не очень заинтересовал. Ведь что ни говори, а он очень прагматичный человек. Вот если бы я стал снимать документальный фильм о нем самом, тогда да — Березовский бы действительно во всем этом участвовал.

— По французским меркам вы состоятельный человек?

— Я живу как нормальный западный интеллигент. У меня нет денег, но мне хватает на жизнь. Если говорить о недвижимости, то парижская и московская квартиры — это единственное, что у меня есть.

— У вас два сына. Чем они занимаются?

— Александр (ему 32 года) живет в Москве и пишет сценарии для сериалов. Когда я приезжаю сюда, мы видимся каждые 2—3 дня. Ивану — 24. Он художник, живет в Париже. Этим летом приезжал в Москву.

— Ваша жена Елена несколько лет назад со своей подругой открыла в Париже небольшой ресторан. Их бизнес до сих пор процветает?

— Оказалось, что ресторанный бизнес — это очень много работы и очень мало денег. Все время инспекции и проверки. Теперь я не уверен, что это была хорошая идея. Единственное, что мне нравится, так это то, что я могу туда бесплатно водить своих друзей.