Александр Белоногов уже давно потерял свою фамилию и больше известен как ви-джей MTV Александр Анатольевич. Кстати, так его называли еще с 21-летнего возраста, когда Александр Анатольевич Белоногов работал в Минздраве и был очень серьезным человеком. Ныне серьезным он выглядит только на экране. А в жизни — шутник, прикольщик и вполне себе отвязный молодой человек. Словом, ни внешне, ни по поведению не выглядит на свои 39 и вообще не задумывается о своем возрасте…

— Александр, когда мы пришли, пресс-секретарь MTV нам сказала: «Подождите немного, нашего мальчика еще нет…»

— Ну, за «мальчика» она ответит, хотя, в принципе, ну не девочка же я… То есть вы хотите сказать, что меня здесь держат за мальчика?

— Да нет, скорее вас здесь не держат за старика, и это хорошо. Потому что нынешний коллектив MTV — молодежная команда, а вам в следующем году, как ни крути, исполнится 40 лет…

— И прекрасно! По-моему, я справляюсь со своими профессиональными обязанностями, мягко говоря, неплохо. А возраст скорее идет мне на пользу. Вы знаете, в последнее время я потерял скромность, поэтому никаких застенчивых фраз выдавать не буду. Надоело. Ну 40 лет — и что делать? Я эту цифру для себя превращаю во что-то положительное. Чем больше мне лет, тем больше я набираюсь опыта. Чем больше у меня опыта — тем больше я соответствую аудитории. Вот и все.

— Интересно, общаясь со своими коллегами, вы себя позиционируете как старшего?

— Нет, я не позиционирую себя как старшего, опытного, дедушку, типа: «Они все молодые, а я — ДМБ». Нет. Все зависит от того, как они сами ко мне относятся. Некоторые подходят со словами «отец», некоторые называют «учитель». Клянусь! Все это в шутку, конечно, но я чувствую, что кредит доверия ко мне очень высокий.

— К вам обращаются просто по имени?

— Нет, чаще по отчеству, почему-то оно ко мне приклеилось. Мы же в России живем. У нас так принято: Петрович, Кузьмич… А я — Анатольевич. А уж совсем близкие называют Саша, Саня.

— Из старой команды MTV сейчас на канале остались только вы и Тутта Ларсен, тогда как бывшие ваши коллеги давно работают на других каналах…

— Короче говоря, вопрос знакомый: почему я еще здесь? А мне здесь хорошо. Я здесь давно, и мне это нравится все больше и больше. По поводу тех, кто ушел на другие каналы… Не знаю, может, кого-то больше привлекают цифры. Меня больше привлекает кайф от того, что я делаю. И этот кайф ни за что не купишь. Я просто знаю, что важнее, а кто еще не знает — пусть ищет. Как в анекдоте: «они еще ищут, а я уже нашел». Мне задают иногда вопросы — дескать, «другие-то вот оно где, а вы-то все еще тут!». Вопрос отклоняется. Почему? Потому что во многих передачах на других каналах все безбожно слизывают с MTV. Это значит, что нас смотрят и будут смотреть. Копий — много, а оригинал — один.

— Но вы согласны с тем, что MTV сейчас намного изменилось, причем не в лучшую сторону.

— Многие так считают. Я вообще не помню ни одного дня, когда бы MTV не ругали, — это абсолютно нормально. Ругают, стебут, критикуют, говорят, что мы — хулиганы, что у нас нецензурщина, безвкусица и прочее. При этом столько же голосов твердят: «А пошли все на фиг, они самые крутые!» Неоднозначная реакция для MTV — это нормально. Главное, что смотрят. Есть каналы, которые всегда в позитиве, но никто их не назовет в числе любимых. Мы живые, мы скандальные и не пытаемся никому угодить. Потому можем и не нравиться. А ругать — пусть ругают. Я сам даже иногда получаю злые письма: «Если вы еще раз скажете про Бритни Спирс, что она дура, я напишу ей, и тогда она вам скажет, что вы сам такой!» Или мальчик пишет признание в любви какой-нибудь Кристине Агилере и при этом говорит, что не любит MTV, потому что Агилера никак не придет к нам в студию…

— 90% радио-ди-джеев не являются поклонниками музыки, которая звучит на их радиостанциях…

— Правильно, я сам человек из радио, и я никогда не слушал то, что ставил в эфире. За исключением того периода, когда работал на «Радио Рокс». Это было очень давно, и тогда это была лучшая радиостанция в Москве. Там был формат, который идеально подходил моему уху без единой лишней ноты. До тех пор пока не началась история с узаконенным шоу-бизнесом: плей-лист, формат, бла-бла-бла… Я дома тоже не смотрю клипы MTV. И не умираю от восторга, глядя на себя в зеркало и думая: «Ой, как я сегодня хорошо выгляжу, ой, как я классно сказал в эфире!» Я кайфую от того, что делаю, но не до такой степени, чтобы не выходить из образа. Я не без ума от себя в искусстве.

— Соответственно, упомянутые вами Бритни Спирс и Кристина Агилера, о которых вы рассказываете в новостях, девушки, прямо скажем, не вашего формата…

— Если вопрос конкретно про этих девочек… С Бритни Спирс мне все понятно: великолепный коммерческий продукт, да и сама ничего, но слушать — спасибо, не хочу. А Кристина Агилера — наоборот. У меня даже, могу похвастаться, есть альбом с ее автографом, который я привез из Шотландии. Я никогда не привязываюсь к жанрам. Если я слышу какую-то вещь и она мне нравится — мне все равно, кто это спел. Кристина Агилера — поет, а в наше время это большая редкость, даже на Западе. Когда она начинает петь, становится понятно: это певица, и мне это нравится. Мне нравятся многие вещи, которые ставят у нас в эфире. Просто я для себя отсеиваю: в эфире — одно, а в жизни — другое. Любимых исполнителей у меня очень много, но если их всех свести в один список, то он получится довольно странный. Так что я, с одной стороны, очень всеядный, а с другой — очень придирчивый.

— Вы всегда говорите, что музыка — это ваше самое большое увлечение. А сами на чем-нибудь играете?

— Играю, и очень неплохо. Я окончил музыкальную школу по классу классической гитары. В школе параллельно играл в команде, которую мы сами же для себя создали, потом в институте пытался еще какое-то время участвовать в художественной самодеятельности. У нас был такой брутальный рок-коллектив в подвале, который играл только свои композиции и некоторые общенародные песни, чтобы зарабатывать на свадьбах и днях рождения. По сравнению со стипендией мы получали за это шальные «бабки». Потом я подвинул музыку, потому что нужно было обретать ремесло. Сейчас на гитаре играю крайне редко и только для себя.

— А в медицинский вы поступили по настоянию родителей?

— Ну, в общем-то, да, это была одна из семейных традиций. У меня отец — военный до мозга костей, летчик, морская авиация — всю жизнь в полете. А по маминой линии все медики. Априори я не пошел бы по стопам отца — я для этого слишком гуманитарий по своему складу. У меня был выбор: поступать либо в театральный, либо в медицинский. Но когда мне сказали, что в театральных вузах списки поступивших готовы уже в феврале, я посчитал это унизительным и понял: надо идти в медицину. Это вечная профессия, как учитель или сапожник. Семья меня в этом убедила, и в 1980 году я поступил на фармфак первого медицинского. Учился как все нормальные люди: и прогуливал, и списывал, и пятерки получал. Но специальность у меня есть. Получил диплом, оттрубил два года по распределению в клинической больнице, а потом еще три года работал в Министерстве здравоохранения СССР. На минуточку, мне был 21 год, и я был референтом самого главного человека в стране по лекарствам. Это было очень пафосно. Я тогда не то чтобы зазнался, но чувствовал себя большим молодцом. С тех пор, кстати, я Александр Анатольевич. Было очень смешно, когда любые специалисты — и те, которые всю жизнь сидят в Минздраве, и те, которые только появились, — обращаются на «вы» и по отчеству. Я вел переговоры, работал с иностранными фирмами. А потом все — перемкнуло. Думаю: не могу больше, хочу чего-то другого, к чему реально душа лежит. А музыка у меня всю жизнь была повальным хобби. Потом это хобби стало профессиональной деятельностью. И я себя считаю счастливым человеком, потому что делаю то, от чего меня реально прет. Это еще один ответ на вопрос, почему я на MTV.

— Профессию свою еще помните?

— Конечно, она никуда не денется. Это как знание языка или умение кататься на коньках. Я могу даже сейчас пойти в обыкновенную аптеку и сделать любое лекарство своими руками. И я уже привык к тому, что во всем, что касается лекарств, первым делом за советом идут ко мне: о, он аптекарь, он знает. Я с удовольствием помогаю.

— Вы вообще за свою жизнь столько профессий сменили — и фармацевт, и радио-ди-джей, и ведущий дискотек. Даже на корабле год матросом были.

— Флот — это было просто забавным приключением. Но, видимо, я к нему был готов. У меня всегда было такое мальчишеское отношение к морю: романтика, приключения. Я был в командировке в Арабских Эмиратах, там случайно познакомился с моряками с советского корабля. Они подлили масла в огонь: «Пойдешь к нам на пароход?» Я сказал: «Да». Это было, наверное, не очень нормальным решением с моей стороны, потому что в один момент я встал, вышел из офиса, в котором мне было хорошо, кондиционированно и уютно, и ушел в море по контракту на целый год. Почему — не берусь это объяснять. Видимо, так было кому-то нужно или я был к этому готов. Но это было очень клево.

— А когда вернулись с флота…

— Опять пошел на музыкальное радио. Тут-то мне и сказали: «Слушай, а чего ты на радио пришел? Ты такой прикольный, тебя интереснее слушать так. Иди на телек». Я пошел на пробы в BIZ-TV, на следующий день меня вызвали и сказали: «Все хорошо, в прямой эфир пойдешь?» Я говорю: «Пойду. А когда?» — «Сегодня вечером». И вот я здесь. То есть опять же — не сказать, что это необдуманное решение. Значит, я к этому уже был готов внутренне. У меня же музыкальная база ого-го какая! Я с каждый годом понимаю: хватит скромничать! У меня голова — как огромная музыкальная библиотека! Я страшный человек на самом деле, монстр! (Смеется.) Меня самого иногда это пугает. Я, например, помню песню «Грузинский чай» гэдээровского коллектива «Крайс». Напеть припев? Все с ума сойдут. Потом вы найдете его на полке и скажете: «Блин, ему, наверное, 90 лет!» А это происходило году так в 1977-м. Я ведь в свое время столько радиостанций западных переслушал, столько газет перелопатил. У меня есть жадность, ненасытность к информации. И привычка ее выискивать по какому-то своему алгоритму. Хотя журналистике я не учился. Мне бы это никогда не повредило, естественно, но, увы, этого не случилось. Но стараюсь, авось уж как-нибудь. Надо будет — и блоху подкуем. Я левша просто.

— Вот левши-то как раз, говорят, очень талантливые люди.

— Чаще странные, это абсолютно точно. Со своими тараканами в голове. Я вот как-то подошел к Генри Роллинзу, даю ему ручку для автографа, он подписывает. Я говорю: «А, ты левша?» Он: «Точно, как Клинтон!» И пишет дальше. Только левша так мог ответить. Каждый раз, когда человека спрашиваешь: «Вы левша?» — он дает какой-то странный ответ. У нас ведь всегда сочетание «не такой, как все» было почти ругательством. В то время как на самом деле это комплимент. Значит, человек чем-то интересен, его что-то отличает от других. А у нас «не такой, как все» значит: «чего ты высовываешься?». Самый умный, что ли? Я постоянно чем-то выделялся. Не нарочно. То за длинные волосы из школы выгоняли, то в Минздраве ругали, что я приходил на переговоры в джинсах, но в галстуке и пиджаке. Просто так модно было. То в музыкальной школе я играл с неправильной техникой, но у меня при этом все получалось. Не говоря уже о том, что с первого класса я пытался писать и делать все левой рукой, а меня заставили переучиться. То есть все время говорили: «Не высовывайся». Но вот, наверное, я привык высовываться, выделяться, выпендриваться и быть на виду. И теперь очень нормально себя чувствую.

— Но при этом никого не пускаете в свою личную жизнь. Нас вот, например, не пустили к себе в гости…

— Да, и я прошу меня понять. Во-первых, у меня дома все скромно. То есть похвастать какими-то музейными реликвиями или нереальным архитектурным решением я не могу. У меня все просто, но это мое, и я не хочу никого туда пускать. У меня даже гости бывают дико редко. Невозможно быть постоянно в общении — это все равно что постоянно бодрствовать. А человек должен спать, есть, иногда плохо выглядеть, иногда лениться и ходить в стоптанных домашних тапочках. Поэтому никто не любит говорить о личном, и никто не любит, когда к нему приходят домой. В какой-то момент я становлюсь дико необщительным, но это просто инстинкт самосохранения.

— Вы живете вместе с сыном?

— Нет, сын живет со своей мамой, но мы с ним встречаемся. Хотя «день отца» у нас происходит не часто. Ярослав уже самостоятельный человек, ему 16 лет, и у него своих дел полно: школа, музыка, компьютеры, девушки.

— Вы не думаете о создании еще одной семьи?

— Я ничего не планирую. Хорошие вещи по строгому плану получаются довольно редко. Семья — это не бизнес, тут бизнес-план не нужен. Конечно, не мешает некоторая смекалка и расчет, чтобы все получилось хорошо. Но я не сижу и не планирую: так, через два года я женюсь, через два с половиной построю дом, потом гараж, потом рожу двойню, а потом стану дедом. Это бред. Все равно все произойдет так, как надо. И я в основном полагаюсь на правильное течение событий. Оно уже продумано заранее, и перепродумывать его не надо. Поэтому, может быть, это произойдет буквально скоро. В том смысле, в котором вы хотели бы меня спросить, но не хотите задавать ненужного вопроса, — у меня все хорошо.

— То есть вы не относитесь к типу мужчин, которые в семейной жизни видят одни минусы?

— Нет, как человек дважды женатый, я уже не вижу в этом ничего страшного. (Смеется.) Я знаю, почем фунт лиха, но по-прежнему не покрылся скепсисом.

— Как же вы дома один по хозяйству справляетесь?

— Ну, я, во-первых, не сказал, что живу один… (Смеется.) А во-вторых, в смысле — мастеровитый ли я мужичок? Не вопрос! Стирать, мыть посуду, подметать, пыль протирать — легко. Я очень люблю, чтобы в доме все было чисто и приятно. А вот чего-то там просверлить или плинтуса прибить — вот этого от меня не дождетесь. Я это умею, но, блин, не люблю! Я, конечно, могу напрячься и сделать, но это будет хиленько. Лучше вызову мастера, и он прибьет все как надо. Каждый должен заниматься своим делом.

— Саш, вот вы с виду такой решительный, смелый. А у вас есть какие-то слабости?

— Наверное, да. Но что значит — смелый? Я не идиот, чтобы ничего не бояться, и не супермен, чтобы у меня не было слабых сторон. Они есть, они предсказуемые и общечеловеческие. Но чтобы я вам так просто все взял и сказал — не выйдет! (Смеется.)