Архив

Горе — по колено!

Ни слова об Анастасии Волочковой! Он уже сто раз все о ней рассказал. И потом, называть Николая ЦИСКАРИДЗЕ «бывшим партнером Анастасии Волочковой» так же нелепо, как, например, Никиту Михалкова — «бывшим мужем Анастасии Вертинской»… Две абсолютно независимые единицы. И самодостаточные.

1 декабря 2003 03:00
4577
0

Ни слова об Анастасии Волочковой! Он уже сто раз все о ней рассказал. И потом, называть Николая ЦИСКАРИДЗЕ «бывшим партнером Анастасии Волочковой» так же нелепо, как, например, Никиту Михалкова — «бывшим мужем Анастасии Вертинской»… Две абсолютно независимые единицы. И самодостаточные.

У нас было два повода обратиться к Николаю с просьбой об интервью. Первый, официальный, — тридцатилетие, грядущее в канун Нового года. Красивая дата для красивого мужчины. И второй, неофициальный, припасенный на всякий случай — а вдруг правда! По самым тончайшим информационным капиллярам просочились сверхсекретные сведения: Николай Цискаридзе женился. Причем сделал это втайне от широкой публики.

И женат он на дочери Людмилы Максаковой Марии.



Но за пару дней до встречи обнаружился третий повод — далеко не такой радужный и не такой скандальный. Скорее печальный. На гастролях в Париже Цискаридзе повредил ногу, и на ближайшие полгода он снят с репертуара Большого театра.

— Вы всегда утверждали: «Я не знаю, что случится со мною завтра, но я готов к любому повороту событий». Вы фаталист?

— Ну как же можно знать, что будет завтра? Есть такая расхожая фраза: если хочешь насмешить Господа, расскажи ему о своих планах. И вот — наглядный пример (жест в сторону левого колена. — Авт.). У меня была куча планов, кипа подписанных контрактов, год был распланирован буквально по дням. А две недели назад я поскальзываюсь во время репетиции «Пиковой дамы» на сцене Гранд-опера… Представьте только: прогон в костюмах, через три дня — премьера, я единственный мужчина-иностранец, которого за последние десять лет пригласили в Гранд-опера. И тут — такой поворот событий! В итоге у меня разрыв связки, и я должен ближайшие шесть месяцев посвятить ноге. Понимаете? Глупая случайность, просто поскользнулся. Разве такие вещи можно просчитать?! Нельзя.

— А вам ведь в Новом году предстоит перезаключать контракт с Большим театром. Как вы думаете, его условия изменятся в связи с травмой?

— Нет, абсолютно. Падение произошло во время работы, на глазах у всей труппы Гранд-опера. Это, что называется, производственная травма. Так же, как бывает у футболистов, например. Мы часто видим, как их уносят с поля, потом они проходят курс лечения. Но контракты из-за этого не меняются. Впрочем, меня никто не уносил, я сам встал и пошел…

— И все-таки колено повреждено серьезно?

— Любая травма серьезна. Когда артист нечаянно порезал палец, он выходит на сцену и чувствует только этот палец — даже если там элементарная царапина. Только потому, что болевые ощущения обострены именно в этом месте.

Другое дело, что с подобным растяжением я мог бы спокойно прожить, будь я простым человеком, каким-нибудь бухгалтером или дворником. Две недели похромал бы и забыл. Но так как я артист балета, придется принимать меры. Всем, чья профессия связана с движением — и спортсменам, и танцорам, и циркачам, — без этой связки жить нельзя. Колено неизбежно будет «вылетать».

— Значит, вам светит хирургическое вмешательство?

— Да-да, обязательно. Операция необходима, если я хочу остаться в балете. К счастью, я был застрахован Парижской оперой, так что по части медицины проблем нет. Правда, кое-какие вещи в мою страховку не входят, потому что наша страна — не член Евросоюза. Но мне сказали, что все дополнительные расходы берет на себя Большой театр. Мне очень приятно, что руководство с таким пониманием отнеслось к моему тяжелому положению.

— Вы исключены из репертуара театра на ближайшие полгода?

— Да. Но это — ничего страшного.

— А как же премьера в Париже? Я слышала, что для «Пиковой дамы» вам уже срочно ищут замену.

— Нет, никто не репетирует. Спектакля просто не будет на парижских гастролях. Ни балетмейстеры, ни руководство Большого театра, ни руководство Гранд-опера не хотят видеть никаких других исполнителей партии Германа, кроме меня.

Понимаете, «Пиковая дама» была заявлена как европейская премьера! И по общему решению она должна пройти именно на том уровне, на котором задумывалась. Наверное, артисты, которые могут это станцевать, есть. Но спектакль был сделан специально на Илзе Лиепа и на меня. И его необходимо сохранить точно таким, каким он сделан. И потом — невероятно сложно танцевать рядом с Илзе. Очень мало актеров, которые могут выйти и равнозначно ей соответствовать, хотя бы не проигрывать на ее фоне. Нельзя забывать, насколько Илзе талантливый и масштабный человек на сцене.


НАГЛЫЙ РЕБЕНОК


— В Большом все чаще происходят непредсказуемые события. Вы когда-нибудь рисовали для себя перспективу: что в одночасье может появиться приказ об увольнении Николая Цискаридзе, как это произошло… с тем же Марисом Лиепа, который пришел на работу и увидел на доске объявлений такой вот приказ.

— Понимаете, Марису Эдуардовичу вывесили приказ, когда его стаж закончился. И всем остальным, кого тогда попросили уйти, было уже за пятьдесят. Наш балетный век — очень короткий. Официально мы служим двадцать лет, к сорока годам этот срок истекает. И в принципе артист должен уйти на художественную пенсию. Когда я совсем юным пришел в театр, я застал все эти скандалы. И с тех пор у меня в голове засела мысль: дай Бог, чтобы мне хватило мудрости, дожив до такого возраста, самому понять, что пора уходить. Конечно, не находясь в подобной ситуации, легче о ней рассуждать. Но недаром же существует афоризм, что уходить надо победителем.

— Когда вы пришли в театр, вы испытали шок от местных нравов?

— Я испытывал счастье. Счастье, счастье… Наверное, больше года. Я же не театральный ребенок. Раньше я видел театр только со стороны зрительного зала. Даже когда учился в училище и уже танцевал на сцене Большого, у нас было не принято разгуливать за кулисами. Мы, дети, участвовали в школьных концертах, нас держали в «отстойнике» до определенного момента, потом выпускали на сцену, а после выступления — снова «отстойник», раздевалка, и — до свидания. Вообще, когда мы росли, дисциплина была очень серьезная. Везде стояли суровые охранники, которые работали в театре много лет и всех знали в лицо. Такой фэйс-контроль, что ни пройдешь ни проедешь. Театр-то режимный. Словом, когда я пришел туда уже на работу, я элементарно не знал, где находится репетиционный зал. Я стал открывать театр с незнакомой стороны.

— И как вас встретили? Ласково?

— Ласково нигде никого не встречают. Нигде и никого. Я, как и все, поступил в кордебалет, но недели через две меня уже активно задействовали в основном репертуаре. Мы пришли в конце августа, а в январе труппа уезжала на гастроли в Лондон. И Юрий Николаевич Григорович не просто взял меня на гастроли (обычно первогодков не берут), он дал мне много партий. Помимо того что это было почетно, это приносило реальные деньги. И естественно, отдав партии мне, кого-то он подвинул. Разумеется, людям это не нравилось. Я многим перешел дорожку. Никого не интересовало, что Григорович преследует исключительно художественные цели. Все пытались найти в моем назначении какой-то второй смысл. Сначала считали, что я чей-то сынок, потом приписывали прочие гадости. Невольно получается некая группка людей, которая тобой недовольна. Ну и ничего.

— Вы действительно вели себя вызывающе смело?

— Очень смело. Я никогда не молчал, я отвечал. Отвечал на шутки, на издевки. Сейчас, когда я анализирую, то понимаю, что был не только смелым. Я просто наглым был ребенком! Даже сейчас я не стал бы реагировать так дерзко, как в те времена. Хотя разница между моим положением сейчас и моим положением тогда — колоссальная. Я не то чтобы могу себе позволить больше, просто к любой моей просьбе прислушиваются внимательнее.

— А как вы думаете, интриги вокруг вас плетутся?

— Да миллион! Интриги существуют везде. Кто-то кому-то чем-то мешает. Лично мне некогда даже думать об этом, но ведь люди все воспринимают по-разному. Например, я прихожу к руководству, меня спрашивают: с кем вы хотите танцевать? Я открываю расписание и говорю: а можно поставить одного человека, чтобы мне не репетировать лишнее? Ведь каждый новый партнер — это дополнительные репетиции. Я всего лишь берегу свои силы и время, а коллеги могут увидеть здесь интригу: что я копаю под кого-то.




ЗАБАВНАЯ ЧАСТЬ ТЕЛА


— Вы говорите, что Григорович помог вам в свое время.

— Да, конечно. Он не просто помог: он меня взял и дал мне тот шанс, который я сейчас имею. (Николай говорит и словно сам смущается своих слов. И начинает смеяться. — Авт.)

— Вы сохраняете отношения с ним?

— Да. Во-первых, когда Юрий Николаевич ушел из театра, его фамилия стала опальной. Танцевать его балеты было опасно. Я танцевал их все. Когда он куда-то приглашал, люди боялись ехать, потому что новое руководство это не приветствовало. Я всегда ездил с большим удовольствием. И потом, я — один из немногих, кто не подписал ни одной бумажки против него.

— Вы довольно быстро заняли прочные позиции в труппе. Но сами когда-то признались, что на собственный выпускной экзамен вам смотреть было страшно.

— Не страшно. И я говорю сейчас как человек, кое-что понимающий в искусстве балета. На природные способности мне грех жаловаться. С момента моего выпуска прошло двенадцать лет, но за эти годы еще не появился ни один ребенок, который просто по физическим данным мог бы встать рядом. Это редкие данные.

— Какие именно? Вы можете расшифровать для тех, кто далек от балета?

— Строение суставов, пропорции тела, гибкость, прыжок, шаг, вращение, координация, музыкальность, что самое главное. Рядом с остальными детьми я выглядел как белая ворона. Это опять-таки не моя заслуга, это природа постаралась. Но я был слабеньким и не подавал признаков каких-то особых актерских данных. А Григорович, он не только выдающийся балетмейстер, у него — чутье. Он увидел во мне персонажей. Не просто сделал меня принцем, голубым героем: бровки домиком, ручки к сердцу. Нет. Первое, что я получил — партия Меркуцио в «Ромео и Джульетте» и Конферансье в «Золотом веке». И тот и другой — самые взрослые персонажи из всех действующих лиц. Самые яркие, характерные. Для меня до сих пор загадка, как он смог в таком ребенке разглядеть задатки того, что потом раскрывалось благодаря хорошим учителям. Я же был совсем мальчишка! А он во мне это увидел.

— А правда, что другие педагоги этого не видели и не хотели принимать вас в хореографическое училище?

— Я три года учился в тбилисском училище и пять — в московском. И в московское я действительно поступал три раза подряд. Понимаете, это было главное училище не только Советского Союза, но и всех соцстран. Туда брали и вьетнамцев, и монголов, и китайцев. Мы всех научили балету, причем бесплатно. Дети из Грузинской республики тоже, естественно, обучались — те, у которых папа «завтоваровэд», «главснаб». А я был просто Коля Цискаридзе с улицы. Помните фильм «Приходите завтра»? Так и моей маме объясняли: мест нет. И говорили, что у меня нет данных.

— Вы действительно учились вместе с внучками Горбачева, Андропова, Ельцина?

— Внучки Ельцина я не помню. Я знаю, что в училище был спецкласс, где занималась внучка Горбачева — Ксюша, другие «высокопоставленные» дети. Ксюшу я помню как ребенка, она была младше меня лет на пять и носила другую фамилию — не Горбачева. Я как раз был выпускником, мы очень мило общались с маленькими. Естественно, меня знали и Раиса Максимовна, и Михаил Сергеевич. Они часто приходили смотреть, как выступает Ксюша, а я эти спектакли вел.

В параллельном классе училась Алиса Хазанова, дочь Геннадия Хазанова. Моей одноклассницей и партнершей была Олечка Елисеева, дочка Валентина Гафта. К сожалению, она скончалась. На несколько потоков старше выпускалась Таня Андропова. Мы с ней дружили и до сих пор очень дружим. Когда я бываю в Америке, она всегда объявляется. Она вышла там замуж, у нее двое детей.

— Что характерно, никто из «папиных дочек» не сделал балетной карьеры. Зачем их отдавали в училище? Ради престижа?

— Романтическая ведь профессия — балет. Мне кажется, все девочки мечтают стать балеринами. Кружатся, танцуют. А родители часто подкупаются: ой, какая она музыкальная! И ведут ее заниматься хореографией. Зачастую взрослые не понимают, что это тяжелейшая работа для ребенка. Зато представляете, как родителям удобно: c девяти утра до шести вечера дети учатся. А если есть репетиции, то и до восьми. Наше училище всегда было привилегированным учебным заведением, охранялось серьезно — полная гарантия, что весь день ребенок под присмотром учителей. К тому же мальчики освобождены от армии. А девочки вырабатывают походку, осанку и выглядят как королевы.

— Действительно ли мама предвидела ваше большое будущее?

— Нет, моя мама ничего не предвидела. Предвидела моя няня. Она меня воспитывала с тринадцати дней. Пришла, развернула пеленки и сказала: «Балеруном будет. Причем самым знаменитым». Даже в самом нежном возрасте у меня ноги были… специфические для ребенка. Помните советское детство: на всех надевали эти колготки обтягивающие проклятые и шортики. Так вот рядом с остальными детьми мои ноги выглядели довольно… неординарно. (Он снова говорит сквозь смех. Будто красивые ноги — невероятно забавная часть тела. — Авт.)

А мама как раз не хотела, чтобы я балетом занимался. Но педагоги ей все время объясняли, что все это очень серьезно. Не просто детская прихоть, а еще и серьезные возможности есть у ребенка.

— А почему она не хотела?

— Ну какая грузинская мама захочет, чтобы ее ребенок был артистом балета? Он должен быть ученым, доктором, на худой конец владельцем ресторана. Но никак не артистом балета. А я в детстве часто показывал на открытку с изображением Большого театра и говорил, что я буду танцевать здесь и только здесь. Мне все твердили: зачем тебе Москва? Лучше быть первым человеком в маленьком городе, чем последним в большом. Я отвечал: может, вам так и лучше, а я буду большим в большом. Я маленький был нахальным!

— А комплексы у вас были в детстве?

— Я не считался красавцем. Грузинские дети — они же как ангелочки. А я был обыкновенный мальчик. Обычно в гостях детям говорят: ой, какой милый ребеночек. А глядя на меня, никто так не охал. Максимальный комплимент, который я слышал: ой, какие глазки. Естественно, я понимал: значит, что-то здесь не так, раз мне не говорят, какой я распрекрасный.

— Переживали?

— Нет, не переживал. Просто понимал, что я не такой. Но зато всегда старался сделать что-то лучше остальных.

— Как вы сейчас относитесь к своей внешности?

— На сцене — очень серьезно, а в жизни мне все равно.

— Ну вам же наверняка часто говорят, что вы такой красавец, такой неотразимый и изысканный.

— Я часто слышу комплименты, особенно в последнее время. В прошлом году даже попал в сотку самых красивых людей Москвы, что очень смешно. Знаете фразу — красота в глазах смотрящего? Мне нравятся брюнетки, соседу — блондинки. Мы никогда не договоримся. Как можно сопоставлять эталон красоты Леонардо да Винчи и Рубенса? Абсолютно разные лица…

— И каковы ваши представления о совершенстве? Какие качества или черты вас будоражат?

— Да никакие! Человек должен мне сиюминутно понравиться. Это ненормально — иметь список качеств, которые тебе приятны. Сегодня — одно, а завтра — другое. Помню, когда нам преподавали актерское мастерство, там был раздел «любовь». У нас был замечательный педагог, очень смешная женщина, которая учила нас любить: как юноша и девушка встречаются на сцене, как между ними пробегает искра и так далее. Кто-то из учеников показывал, а все остальные смотрели. И она хваталась за голову — ну что ж вы делаете! Она целую лекцию о любви нам прочитала: «Ах, вы не понимаете — ведь иногда один запах просто сводит с ума!» Я тогда подумал: «Она ненормальная, что ли?» Но проходит время, приходит опыт — и ты понимаешь: «А ведь какая умная была женщина! Действительно — все это правда!»




ОКОЛЬЦОВАННЫЙ


— Мне по большому секрету рассказали слух: якобы недавно вы тайно женились на дочери Людмилы Максаковой Маше…

— Нет, ничего подобного. Я не спешу. Маша — замечательный человечек, мы с ней очень дружим. Но не более того. Понимаете, когда люди общаются, часто появляются вместе в общественных местах — это сразу воспринимается как роман. Почему-то никто не хочет верить, что мужчина и женщина могут просто дружить.

— За вашим общением стоит только дружба или все-таки намечается роман?

— Нет. Никакого романа. Для начала, я очень дружу с Людмилой Васильевной, через нее мы и познакомились с Машей.

— Тогда что за кольцо у вас на руке?

— Просто кольцо, обычное украшение.

— Почему вы не торопитесь обзаводиться семьей?

— Знаете, мой друг Егор Дружинин и его жена Ника часто останавливаются и подолгу живут у меня. Потому что Ника — моя ближайшая подруга с детства, она мне уже как родственница. Когда я вижу, как они иногда ругаются, я им все время говорю: «Посмотрев на вас, я понимаю, что жениться не надо». Это шутки, конечно. Но для себя по крайней мере я решил — спешить в этой области нельзя. Я человек крайне ответственный во всем и очень занят своим делом.

К тому же мне еще нет тридцати. Надо пожить! Когда человек создает семью, он вступает в другую фазу жизни. Сам я — поздний ребенок, мама родила меня в сорок три года. Я помню первое родительское собрание в школе — к тому времени она была уже солидной женщиной. Пришли родители моих одноклассников — какие-то мальчики и девочки. И вдруг вошла моя мама. И это вошла ма-ма! Рядом с нею все они были никто. В моем представлении родители должны быть зрелыми людьми. И детей надо рожать осознанно. Мне было невероятно интересно рядом с теми людьми, которые меня воспитывали, им было что мне рассказать. А сейчас я вижу детей моих коллег… Я бы не очень хотел оказаться на их месте.

— У вас остается время на личную жизнь?

— Конечно, остается. Просто личное — это личное. Когда я был маленький, няня меня кормила и параллельно что-то рассказывала, какие-то свои идеи мне внушала. Так вот, она все время повторяла: можешь заводить романы где угодно, только не с соседями и не на работе. И это у меня отложилось в сознании. Когда я впервые попал на страницы желтой прессы, для меня это было так странно! Ужас какой-то. Не завидую людям, которые настолько знамениты, что не могут позволить себе ездить в метро или ходить на пляж.

— Вам удается скрываться от чужого внимания?

— Существуют же — элементарно — закрытые двери и закрытые шторы.

— Тем не менее вы светский человек и часто появляетесь на публике…

— Абсолютно нет! Для того чтобы я куда-то пошел, меня надо тащить на аркане, причем приложить немалые усилия. Например, та же Маша Максакова буквально вытаскивала меня на вечеринки. Если бы она не приезжала за мной уже одетая и не стояла бы над душой, чтоб я оделся, — я бы никуда не пошел. Я люблю сидеть дома. Я человек в этом плане неподвижный.

— Я смотрю, у вас на столе совершенно не диетический набор — шоколад, зефир, булочки…

— Я никогда не полнею и не сижу на диете. У меня природа такая, мне повезло.

— Что вы включаете в понятие «следить за собой»?

— Во-первых, быть опрятным. Не приемлю неаккуратных людей!

— А на что обращаете внимание?

— На руки — это первое, на что я смотрю. У человека не могут быть не подстрижены ногти, не сделан маникюр. Такого я просто не понимаю. Особенно, когда грязь под ногтями, тут мне становится совсем плохо. Еще я не перевариваю людей, от которых может как-то пахнуть, которые не одеты в свежее. Элементарно — моя профессия сопряжена с тесным телесным контактом.

— Как вы выбираете себе одежду?

— Что нравится, то и выбираю. Я вообще не люблю ходить в магазины, а если прихожу, мне всегда тяжело с размерами. Или талия на два размера больше, или длины не хватает. Мне нравятся достаточно строгие вещи. Хотя могу иногда выпендриться, одеться по-сумасшедшему. Но не на каждый день. Что касается цвета — мне опять-таки повезло, мне любой цвет идет.

— Я очень часто вижу вас в белом.

— Белый хорошо оттеняет черные волосы и все остальное на лице.




ЛЮБОВНАЯ БОЛЕЗНЬ


— Вы поддерживаете отношения со своими родственниками из Грузии?

— Очень мало. С теми, кто живет в Москве, я общаюсь, а с теми, кто живет в Грузии, — реже. Только когда сам туда приезжаю. Но у меня не очень много родных.

— Наверняка вы для них — национальная гордость.

— Наверное. В Грузии я недавно получил Орден Чести. И самое дорогое — то, что мне его дали в день рождения моей мамы. Случайно, просто так совпало. Это не мой орден, это мамин орден — за то, что я танцую!

— Вы ощущаете в себе грузинские корни, причастность к национальной культуре?

— Конечно. Я и есть — грузин. Как я могу их не ощущать? Хотя что касается национальных обычаев — в этом плане (но только в этом!) я не чувствую себя совсем грузином. Я, например, не умею говорить тосты. Моя няня Фаина Антоновна была украинкой, а воспитывала она меня в русских традициях. Я большую часть жизни живу в Москве, все мои педагоги — русские. Слышите — я говорю совершенно без акцента.

— А шумные застолья вы любите?

— Я люблю поесть, а застолья — нет. Помню свои первые гастроли с Большим театром. Все старались сэкономить, а я ходил в рестораны и ни в чем себе не отказывал. И не для того, чтоб себя побаловать — я только там и могу питаться. Мне мама очень рано объяснила важность таких вещей. Она была педагогом по физике в школе для привилегированных детей. Зарплаты там платили такие же, как везде, но зато нам полагались социальные льготы — санатории, пансионаты. Мы с ней часто отдыхали вместе. И мама мне всегда говорила, что самое главное — чтобы желудок был здоровым. От качества еды зависит все остальное — и сердце, и легкие, и печень. Экономить на своем здоровье я абсолютно не собираюсь. Для меня главное — правда! — это хорошо поесть. (Тут он прямо-таки хохочет и радуется, как ребенок, своей «ненасытности» — Авт.) Так как я трачу много энергии, я очень люблю мясо и прочие калорийные вещи.

— Вы приспособлены к быту? Можете себе обед приготовить?

— Я умею все, буквально все. Но я не делаю ничего. У меня очень много времени забирает моя профессия. Теперь, когда я буду посвободнее, я хоть наконец освою компьютер. Он у меня уже два года стоит, а я к нему даже не подошел ни разу — не было времени. Еще мне нужно доучить французский язык, потому что в обычные дни нет возможности им заниматься.

— Как решаете бытовые проблемы?

— У меня есть родня, которая мне готовит. Но сыр в магазине я покупаю сам. Этого я не доверяю никому.

— Вы унаследовали другое национальное качество — я имею в виду грузинскую влюбчивость?

— Я не влюбчивый, я — увлекающийся. Понимаете, любовь — это страшная вещь. Это не чувство — это диагноз, болезнь. И я не хочу никогда этим болеть.

— И что — у вас никогда не было такой болезни?

— Что значит не было! Я знаю, что это такое, потому и не хочу. Чем позже это случится, тем лучше. Уже хватит!

— Неужели такой печальный опыт?

— Не в том дело. Даже когда это хороший опыт, ты все время пребываешь в состоянии… Ой, не хочу. Это так отвлекает!




НЕПОКУПАЕМЫЕ ВЕЩИ


— Для вас актуальна тема возраста? Все-таки впереди юбилей — тридцатилетие.

— Как человек я совершенно не думаю о возрасте. А как артист балета — думаю, конечно. В балете тридцать лет — это, конечно, рубеж определенный.

— Вы прикидываете, чем бы могли еще заниматься? Я слышала, вас интересует драматическое искусство.

— Нет-нет. Драма — абсолютно другая сфера творчества. Тут необходимо учиться заново. Возможно, это будет мне интересно. Но, во-первых, надо ставить голос, на театральной сцене голос — главное. Еще мне очень нравится кино. Мне кажется, я мог бы что-то сыграть. В кино есть возможность дублей, есть монтаж. Если что-то получается неудачно, можно исправить.

— Зачем вы взялись изучать такую далекую от искусства науку, как менеджмент?

— У меня уже есть одно высшее образование, теперь будет второе. Специальность — управление музыкальными театрами. Возможно, когда-нибудь мне придется пойти на какой-то пост, и я должен понимать элементарные вещи… Чтобы какой-нибудь умный главбух не обвел меня вокруг пальца. Надо быть готовым ко всему — а вдруг.

— Вы довольны своим материальным положением? Я читала, что первой госпремии вам хватило на кровать. Какая должна быть кровать-то…

— Я считаю так — денег много не бывает. Что касается моих премий, самое главное — тот почет, который они несут, а не финансовая сторона. Конечно, очень весело и забавно, когда ты рассказываешь, куда ты потратил эти деньги. Но! Я вам описать не могу своих ощущений, когда в день получения своей первой госпремии я подходил к Кремлю. Дело даже не в том, что я был очень молод. На меня в свое время произвел большое впечатление фильм «Светлый путь» — помните, как Орлова летит в машине над Кремлем и поет песню: «Мамка, глянь-ка, это ж Танька, это ж я…» Я никогда не думал, что со мной такое произойдет. Я вошел внутрь, увидел зал, который раньше видел только по телевизору, и всех тех великих людей — артистов, режиссеров, музыкантов, рядом с которыми я буду получать награду. И меня охватило невероятное чувство! Я стоял и про себя пел эту песню: «Мамка, глянь-ка, это ж Танька, это ж я…» Понимаете?! Это же непокупаемая вещь. Если б мне сказали, что мне просто грамоту дадут рядом с этими людьми, я уже был бы счастлив. Ну как я мог себе представить, что буду сидеть рядом с Фрейндлих и Нееловой? Башмет получал премию и я! Никогда бы не поверил.

— Но вы не можете не понимать, что на Западе ваш материальный статус был бы значительно выше.

— Конечно. Но у нас другая страна и жизнь другая. Я не исключаю возможности поехать работать за границу. Но лишь потому, что мне это интересно. Допустим, на тот месяц, когда меня пригласили в Гранд-опера, меня много куда звали, и там я получил бы в двадцать раз больше. Но для меня работа в Гранд- опера гораздо дороже материальных вопросов. Класс другой! Есть же разница между кофточкой от Армани и кофточкой из перехода. Даже если они одинаковые внешне, а берешь в руки и понимаешь — класс другой. Вот и у людей должен быть класс. Мне Марина Мстиславовна Неелова рассказала, что ей безумно понравилась пьеса: как один богатый человек приходит к женщине, чтобы переплести книги. Она берет заказ, но он ее ставит в такие условия, что она либо попадает в долговую тюрьму, либо выполняет его требование: «Взамен вы должны мне отдаться». Она отвечает — «нет». Выясняется, что он подстроил все специально, потому что поспорил со своим отцом, который сказал ему: «Я знаю лишь одну женщину, способную сказать «нет». Сын решил доказать обратное и не смог. Потому что класс! У этой женщины и у всех остальных он разный.

Как-то мы с Мариной Мстиславовной обсуждали интересную тему. Она спросила: «Коля, а что вы согласились бы рекламировать?» Я задумался. Мы очень долго перебирали разные вещи. И каждый раз она говорила «нет». И я вынужден был с ней согласиться — да, как-то неловко. Ладно, если речь идет о дорогих марках, о крупных косметических фирмах или как Олег Меньшиков — ты представляешь эксклюзивные часы. Но только не прокладки!

— А если бы вам предложили весьма откровенную съемку?

— Я видел несколько фотосессий артистов балета, которые соглашались сниматься ню, — ничего хорошего не вышло. По крайней мере мне это не нравится.

— Кроме языка и компьютера чему вы посвятите свободное время?

— Себе. Мне предстоит серьезный период, придется много и усиленно заниматься ногой, чтобы восстановить рабочее состояние. Пока не знаю, где меня будут оперировать — у нас или за границей. Ведь не столько сложна сама операция, сколько реабилитационный период. Я же не обыкновенный человек, которому нужно научиться ходить. Мне нужно научиться танцевать. Причем танцевать так, как танцует Николай Цискаридзе. А не как кто-то другой.