Алексей КОТЕНОЧКИН: «Я знал его как отца, коллегу и близкого друга»
30 лет он смешил нас. Это получалось у него восхитительно легко. Над «Ну, погоди!» смеялись все — независимо от возраста и социального положения. Наверное, нет ни одного человека, который бы не знал Волка и Зайца и не помнил бы наизусть хотя бы один эпизод из знаменитого сериала.
…А он всю жизнь мечтал снять что-нибудь глобальное. Например, полнометражный фильм по мотивам пушкинской поэмы «Руслан и Людмила». К успеху «Ну, погоди!» он относился иронично и даже как-то небрежно. Наверное, до конца своих дней он так и не осознал, что самое серьезное кино ему снять уже удалось. Потому как что может быть в жизни важнее смеха?..
ОТЕЦ

Когда я был маленьким, отец честно отрабатывал отцовские обязанности: с удовольствием водил меня и в зоопарк, и в музеи всякие… Хотя по своей натуре он был, конечно, больше общественным человеком, чем домашним.

Отец был таким ярко выраженным «запретительным» типом родителя. То есть никакой «демократии» у нас дома не было. Никогда не звучали фразы типа: пусть сам все попробует и сам решает, как ему поступить. Естественно, ему очень не нравилась моя компания, с которой я тусовался во дворе. Нас там собиралось человек по 30—40. С гитарками, портвешком и всеми прочими делами. И заботливые соседи все время трындели в уши отцу, что его сын «связался с отвратительной швалью, его нужно срочно спасать, он погибает». Папа, естественно, ребенка пытался спасти. Не то чтобы наказывал, просто проводил воспитательные беседы, что рок-музыка — это плохо, длинные волосы — некрасиво, и так далее. На что я ему говорил: «Ну, папа, тебе же нравится джаз, я же тебя понимаю, почему же ты не можешь меня понять?» И он как-то замолкал после этих слов…

Знаете, как интересно получается — когда-то он со скрипом выдавал мне 5 рублей на подпольный концерт Макаревича, а вот не так давно сам в передаче «Смак» с удовольствием борщ варил…

Запомнился мне один подарок от отца. Это даже не подарок, а целый анекдот. Дело было так. В 1975 году у отца состоялась поездка в США. Тогда это был просто подарок судьбы, ведь даже просто в капстрану нельзя было выехать, а тут — Америка! Ну и перед отъездом я написал ему записочку: «Папа, привези мне, пожалуйста, одну пластиночку» и приложил список из восьми групп, чтобы хотя бы одну из них он мне купил. Надежды, конечно, было мало, зная отношение отца к такой музыке… В этом списке были «Дип Перпл», «Лед Зеппелин», «Пинк Флойд» и тому подобное. Ну, съездил отец, возвращается, мы все его встречаем, радуемся, он всем раздает подарки, а мне так молча пихнул толстый неподъемный пакет, завернутый в оберточную бумагу и перевязанный бантиками. У меня даже руки отвисли под тяжестью, и я побежал к себе в комнату разглядывать. И все думал — что же такое он мне привез? Открываю — а там все последние диски перечисленных мною групп, причем половина из них — двойные альбомы! Не знаю, большего счастья в моей жизни, наверно, больше никогда не было. Тогда переписанный диск и то было тяжело достать, а уж родной — и подавно. Выяснилось, что Вячеслав Михайлович пришел в большой магазин, чтобы купить сынуле пластинку. А поскольку с английским у него было не очень, он протянул продавщице мою бумажку и сказал: «One disc». Что продавщица поняла буквально — по одной пластинке каждой группы. И принесла ему через пять минут уже упакованный красивый пакет. А так как гордость советского человека не позволила моему отцу упасть лицом в грязь перед американцами, он, обливаясь горючими слезами, заплатил за все эти пластиночки… Получается так, что я, наверное, единственный человек, который знает отца во всех ипостасях — и как отца, и как коллегу, а последние лет двадцать — как близкого друга. У нас была масса общих друзей, где все на «ты», независимо от возраста и положения, и выпивали мы вместе с ним часто, и по всем замечательным ресторанам успели пройти…

ОДНОЛЮБ

Отец очень любил и уважал маму. Познакомились они на юге, в Мисхоре. Там такая романтическая история знакомства была — отец очень часто любил ее рассказывать.

«Наше знакомство — это просто какой-то мистический случай… Меня попросили передать привет балерине Тамаре Вишневой из театра оперетты. Я пошел передавать привет как очень простенькое поручение. И передаю — уже пятый десяток лет.» (Из книги Вячеслава Котеночкина «Ну, Котеночкин, погоди!»).

У отца был один друг — большой любитель женщин. Однажды он рассказал про отца одну интересную историю: пригласил он как-то к себе в гости очередных миловидных барышень, там шампанское, конфеты, все дела… И как бы между прочим сообщает им, что сейчас придет в гости Слава Котеночкин. Дамы оживились — как, тот самый? Как интересно! На что этот приятель им говорит: «Вы не обольщайтесь, он не по этой части…» Дамы удивились: «Он что, голубой?» — «Нет, он просто жену свою очень любит…» Отец у меня был по другой части — ему бы выпить водочки, закусить и о жизни поговорить.

«Мы поженились в 1954 году. И по утрам солистка балета Московской оперетты выпархивала из подъезда престижного дома на улице Горького, и никто бы не сказал, что она живет в битком набитой коммунальной квартире, в комнате, перегороженной занавесками на три „отдельных“… Тамара говорила, что девять метров жилья — это очень удобно, потому что все под рукой. Именно в этой комнатушке, на крохотном кусочке пола между шкафом, диваном и печкой Тамара мне показывала, как танцуют мазурку… Потом в этой же комнате появилась детская кроватка. Родился сын Алексей». (Из книги Вячеслава Котеночкина «Ну, Котеночкин, погоди!»).

Сейчас мама очень плохо себя чувствует, в больнице лежит. Она и так болела, а после смерти отца совсем слегла…

КОЛЛЕГА

Я помню, как воспринимали «Ну, погоди!», когда выходили самые первые серии. На вечерние сеансы дети вообще не приходили, зал был битком — одни только взрослые. Я даже помню, как одна тетка повалилась от смеха со стула во время эпизода, когда в третьей серии волк ударился об шлагбаум и его строительная каска расплющилась, превратившись в кавказскую кепку.

По моему мнению, «Ну, погоди!» — это такой замес из «Битлз», Высоцкого и воспоминаний послевоенного дворового отцовского детства. Некая романтическая приблатненность… В шестидесятые годы в центре тусовались модные битники, а по районам публика была достаточно пестрой. С одной стороны — интеллигенция, которую переселили из центра в хрущевки, а с другой — деклассированный люмпен. И попадались такие типажи!!! У нас был один парень, который ходил в брюках с малиновыми клиньями, на них висели цепочки с корабликами, а в складочки были вшиты гирлянды с электролампочками, которые в темное время суток у него светились. За плечами — гитара, волосы — развеваются, на шее — платок… Ну, вы понимаете — это Волк из второй серии собственной персоной…

Изначально планировалось, что озвучивать Волка будет популярный, но «подпольный» в шестидесятые годы Владимир Высоцкий. Котеночкин пришел с этим предложением в «Союзмультфильм», но его кандидатуру тогда не одобрили, испугались. Но Высоцкому все равно удалось «засветиться» в этом мультфильме: в эпизоде, когда Волк лезет на крышу по веревке, характерный свист озвучивает именно он.

Отец всегда давал читать сценарий матери и мне. Причем когда я что-то критиковал в сценарии — он, естественно, спокойно к этому относился, прислушивался. Но ведь сценарии писал не он. А вот на критику в свой адрес он жуть как обижался. Вот помню один случай: как-то мама попросила его нарисовать обезьянку, чтобы на стену повесить (как раз был очередной год обезьяны). Отец очень старался, нарисовал обезьяну. Повесил и спрашивает меня: «Ну как?» Я говорю: «Ну ничего, только она не очень обаятельная получилась». И все. После этих слов он замолчал. А я сказал и забыл. Проходит час, два, мы пошли куда-то в гости, а он все чего-то шпыняет меня, придирается к каждому слову… Мать говорит: «Ну чего ты к нему пристал?» Отец так насупился и говорит: «Обезьяна ему не обаятельная…» Критику с трудом он воспринимал.

Отец работал очень легко. У него как-то все не в муках рождалось, а естественным образом «выливалось» откуда-то изнутри… Я знаю людей, которые все два месяца, которые давались режиссеру на подготовку сценария, не разгибаясь работали у стола. А отец, как правило, приступал к этому делу в последний день и часов эдак в девять вечера, когда на следующий день нужно было сдавать режиссерский сценарий. Он вешал себе на шею секундомер и разыгрывал сам с собой все сцены в лицах. И часам к трем ночи у него все уже было готово.

Работать вместе с отцом я никогда специально не планировал. Просто однажды мы сидели дома у телевизора, и отец как-то между делом мне говорит: «Я тут фильм собираюсь делать, там будет несколько эпизодов, и я хочу, чтобы каждый эпизод делали разные художники, хочешь попробовать?» Я, конечно, согласился. И так получилось, что пока делался этот фильм, я узнал все тонкости производства мультфильма.

Я, кстати, как-то пытался поступить на высшие режиссерские курсы. Но для того, чтобы там учиться, надо было обязательно показаться каким-то богемным и изображать, что ты видишь мир так, как видели его великие люди — Тарковский или Феллини… А я все вижу так, как видел один великий человек — мой папа. Я всегда хотел делать просто веселое кино.

А для «Ну, погоди!» отец часто спрашивал у меня совета в плане музыки. Ведь если в 60—70-х годах он и сам примерно представлял себе, какими шлягерами можно иллюстрировать фильм, то уже в 80-х ему нужно было подсказать, какая музыка сейчас популярна. Например, он никак не мог найти песню в эпизод, когда Волк летит в космическом корабле. Я посоветовал взять «Земля в иллюминаторе». По-моему, очень даже в тему.

«МИЛЛИОНЕР»

Я знаю, что журналисты очень любят раздувать денежный вопрос. Но сейчас, по-моему, это уже совсем не важно… Да, раньше многие считали, что отец был самым настоящим миллионером Советского Союза. Но это просто смешно. Конечно же, мы не голодали. Но если бы он получал деньги в тех же объемах, в каких он работал, то, конечно, не нуждался бы в том, чтобы собирать деньги на операцию…

Знаете, мне вспоминается один случай. В 70-е годы на «Союзмультфильме» работала одна дама, у которой (уж не знаю откуда) была обалденная машина — яркого цвета «Шевроле». Тогда в Москве вообще иномарки можно было по пальцам пересчитать, а уж эту, наверное, кто хоть раз видел, запоминал. И вот однажды еду я на такси мимо «Союзмультфильма», и таксист прокряхтел: «Чего-то сегодня не стоит…» Я говорю: «Чего не стоит?» Он говорит: «Да вот тут всегда „Шевроле“ стоит, Котеночкин на работу приезжает». Мне так смешно стало, ведь как раз к тому времени отец только-только смог скопить на ушастый «Запорожец»…

На зарплату прожить нелегко, поэтому отец часто ездил на встречи со зрителями. Конечно, мне всегда было его дико жалко, потому что за эти встречи платили копейки, а сил на это у него уходило очень много. Так что, к сожалению, с деньгами не срослось.

Правда, еще при жизни отца нам удалось продать права на компьютерную игрушку с участием Волка и Зайца. Как раз приобретение прав состоялось в тот день, когда у отца инсульт произошел… Было хоть на что лечиться некоторое время.

«ДАЙ БОГ КАЖДОМУ ТАКУЮ ЖИЗНЬ ПРОЖИТЬ»

Болел отец уже давно, наверное, последние лет десять, хотя все время старался быть бодреньким и даже по фестивалям всяким разъезжал. У него любимая присказка была — пусть все идет как идет. Добровольно под нож хирурга при более-менее нормальном самочувствии он ложиться бы ни за что не стал. Тем более, что он был очень терпеливым, все всегда в себе носил. Если уж он говорил, что ему плохо — значит, ему уже совсем невмоготу.

Я помню, еще летом мы его под ручки водили и покушать, и даже на улицу он иногда выходил… А потом с каждым днем я стал замечать, что он становился все хуже и хуже… Последние дней пять он даже телевизор не включал — уж на что телевизороман был… Когда еще он дома был, телевизор целыми днями мог смотреть, это вообще было его любимое занятие. Проснется утром, телевизор включит и только часа в два ночи выключал. Слава Богу, пульт был… Кино обожал смотреть, многие старые фильмы вообще наизусть знал. Цитировал всегда… И футбол обожал, ведь он был болельщиком, с детства за «Спартак» болел. Жалко, не дожил до знаменитой победы…

У него было достаточно распространенное среди курильщиков заболевание, особенно среди тех, у кого есть диабет. Закупоривались сосуды и нарушалось кровоснабжение. У него страдала сонная артерия и сосуды, которые идут к ногам. Малейшая ссадина на ноге при таком заболевании не заживает. Постепенно это все перерастает в гангрену. Соответственно, ногу надо было ампутировать. Если делать такую операцию в молодом возрасте, то есть шанс, что человек выживет. А в пожилом… Но так сложилось, что в его случае до операции дело не дошло, хотя деньги на нее собирали всем миром…

Он в последнее время часто говорил: «Пора мне уже на Ваганьково». Там у него мама с папой похоронены и сестра… Я думаю, он хотел бы такие похороны, какие были у него. Похоронен он на Ваганьково, поминки были в его любимом заведении — в Доме кино… И вообще если смотреть на жизнь философски, как на законченное произведение, то я думаю — дай Бог каждому прожить такую жизнь, какую прожил мой отец.