Архив

Лариса Долина: «Когда мне хамят, я теряю дар речи»

1 января 2001 03:00
2037
0

Ее не нужно представлять. Не нужно превозносить: она давно в этом не нуждается. Она дала столько интервью, что, кажется, ей уже нечем удивить собеседника. И все же я была удивлена. Из чужих статей, обрывков разговоров, слухов и сплетен, которые почему-то именно Долину преследуют постоянно, вырисовывался образ холодной, заносчивой, капризной звезды. Я же увидела Ларису Долину совсем иной: общительную, ранимую, сентиментальную… Я не стала в сто пятый раз спрашивать ее о чудесном похудении, о пищевых добавках, которые рекламирует певица. Знаю, как достали ее эти вопросы. Могу удовлетворить любопытство тех, кого интересует именно это: Долина НЕ поправилась.
«Единственное место, где я не могу себя обезопасить, — это сцена»

 — Мне кажется, «звезда» — это в первую очередь не титулы и не звания. Это когда ты выбираешь репертуар, а не репертуар — тебя. Скажите, Лариса, вы можете отказаться от явного хита просто потому, что «не нравится»?

 — Могу. И такое бывало. Не важно, что это были за песни. Их названия ни о чем вам не скажут. Потому что их так никто и не спел…

 — Многие музыкальные критики считают, что ваш репертуар не позволяет вам в полной мере показать голос. Вот если бы вы пели джаз или классику…

 — В моей концертной программе все это есть. Поэтому так могут говорить только те, кто на моих сольных концертах не был. Там есть многое, что не идет в телеэфиры. Двадцатиминутный блок англоязычных хитов, например, — и это не искусственно раскрученные хиты, а признанные шлягеры, которые легли мне на душу.

 — А еврейские песни? Вы ведь никогда не скрывали своей национальности. А они — такие красивые, мелодичные… Почему вы не включите их в свою программу?

 — А я уже включила. У меня есть потрясающая израильская молитва на иврите. Специально ради нее иврит учила. «Аидише мама» — на идише. Один из кульминационных номеров моих концертов — еврейское попурри. С балетом, который танцует еврейские танцы в национальных костюмах… Мы поставили этот номер два года назад специально для турне по Израилю. А потом вдруг стало ясно, что это такая яркая краска в концерте! Этот номер отлично принимают не только евреи, но и русские, не только в Израиле, но и в России, Латвии, Германии, Америке…

 — Сейчас у большинства наших исполнителей маниакальное желание пробиться на MTV. Вас там пока что-то не видно…

 — Да я бы с удовольствием появилась на MTV! Но я никогда и никому себя не предлагаю. Мне предлагают: звонят, просят отдать новую песню или клип — я с радостью это делаю. А чтобы самой проситься… С MTV у меня было очень странное общение. Они сами со мной связались. Кажется, приглашали принять участие в каком-то концерте, а потом вдруг заявили, что я не в их формате. Я удивилась. Но, если честно, не сильно расстроилась. Для меня главное — мои концерты, мои гастроли. А клипы — реклама, конечно, это важно для шоу-бизнеса, но это не главное для меня.

 — На Аллее звезд до сих пор нет вашей — это принципиально?

 — Да, скорее всего принципиально. Знаете, как-то не очень хочется, чтобы мое имя топтали ногами… Вот в этом году я была на гастролях в США, прогулялась по Голливуд-бульвару, не могу сказть, что пришла в восторг от того, что прошлась по мировым звездам.

 — Вы — известная сторонница живого звука. Но ведь есть случаи, когда без «фанеры» не обойтись — на сборных концертах, тех же «Рождественских встречах». И еще: вы говорили, что, после того как в детстве перенесли коклюш, часто болеете бронхитом. Как выходите из положения?..

 — Что касается сборных концертов — тут ничего не поделаешь, приходится идти навстречу организаторам. А вот когда я заболеваю — это настоящая катастрофа. Как правило, это случается на гастролях, где концерт за концертом. Люди ждут, они купили билеты — я не могу их обмануть. Поэтому начинаю срочно себя реанимировать. Такими дозами лекарств, что это страшный удар по сердцу. Сейчас меня в подобных ситуациях выручают особый сироп от кашля и профилактические капли, которые я привезла из Германии и теперь всюду беру с собой. Конечно, стараюсь не простужаться, не попадать под сквозняки… Но есть место, где я не могу себя обезопасить. Это место — сцена. Иногда это открытые площадки —- стоишь, а в спину такой ветродуй!

 — Ну, без кондиционера в закрытом помещении тоже не сладко…

 — У меня этим летом во время гастролей в Адлере был случай. Закрытая площадка. Окон нет. Ни кондиционера, ни вентилятора. Дверь во время концерта не откроешь: за ней тысяч пять зрителей, не попавших на концерт, и все они тут же ринутся в зал. От духоты давление у меня опустилось до 90 на 60. Я вышла за кулисы и упала в обморок. Вызвали «скорую»…

 — Это уже после того, как закончился концерт?

 — Нет, концерт был в самом разгаре. И зрители — я им очень-очень признательна — почти час ждали моего возвращения на сцену. Спокойно ждали, не топали, не свистели. Они знали, что мне плохо, что у меня врач. И что я обязательно вернусь.

 — В вашей жизни было так много наград: народная артистка России, неоднократный лауреат «Овации», победительница международных конкурсов… А какая из них самая для вас дорогая?

 — Самые дорогие те, которые труднее всего доставались. Чехословацкий «Интерталант», например. Дело было в 81-м году. Я записывала песню к фильму «Восточный дантист» с музыкой Георгия Гараняна. Она получилась такой красивой, что я во время записи возьми и ляпни: вот бы с ней на какой-нибудь конкурс поехать! Гаранян за эти слова уцепился, а я ведь была невыездной — пятая графа… Он говорит: «А что, поедешь?» Я: «Куда?..» Сама сказала — и тут же забыла и сижу себе, мечтаю. Он: «Как куда? На конкурс». Я говорю, что никто меня никуда не выпустит. Но он пообещал. И добился.

Потом я дважды проходила собеседование: тогда, выпускать тебя за границу или нет, решала комиссия, состоящая из партработников. В первый раз не ответила на вопрос: в каком году был десятый съезд компартии Испании? К повторному собеседованию специально готовилась, ходила в библиотеки… Прошла, можно сказать, огонь, воду и медные трубы. Приехала на конкурс — и там-то мне стало по-настоящему страшно. Двадцать пять участников, сильнейшие голоса — ну как я их всех обыграю?..

 — Наверное, когда вышли на сцену, тряслись коленки?

 — В первый момент — да. А потом вдруг поняла, что я нравлюсь. Страх ушел. Появилось желание выиграть, несмотря ни на что. И с того конкурса в Чехословакии я привезла два главных приза: Гран-при и приз «За лучшее исполнение чешской песни» — я пела на чистейшем словацком языке.

 — То есть вы знали язык или учили специально ради песни?

 — Учила. Дело в том, что помимо способностей музыкальных у меня есть еще и способности к языкам. Я очень быстро схватываю речь, диалекты…

«Два главных женских персонажа для меня — Маргарита и Таис Афинская»

 — Не поверю, что вами никогда не интересовались на Западе…

 — Придется поверить. Там, к сожалению, наших исполнителей пока мало знают.

 — Зато, по слухам, режиссер скандально известного «Калигулы» однажды сказал, что если будет снимать русскую артистку, то только Ларису Долину.

 — Такое действительно было. Хотя официальных предложений сняться в том или ином фильме я от него не получала. Видимо, ему намекнули, что я не соглашусь играть роли, которые он хотел бы мне предложить…

 — А от какой роли точно не смогли бы отказаться?

 — Наверное, тут я не буду оригинальна. Для меня есть два главных женских персонажа — булгаковская Маргарита и Таис Афинская. Стопроцентные женщины. Я бы очень хотела сыграть одну из них… Если бы Никита Михалков — для меня он режиссер номер один в России — предложил какую-нибудь роль, я бы не то что «не смогла отказаться», а вообще бы все свои дела отложила.

 — Даже если бы роль была эпизодической?

 — Знаете, бывают эпизодические роли, которые запоминаются больше, чем главные. Если бы он предложил мне такую роль — не отказалась бы.

 — Лариса, вы ведь уже несколько раз снимались в кино…

 — Ну, снималась — это громко сказано, конечно.

 — Все же: четыре фильма, и во всех — «Бархатный сезон», «Мы из джаза», «Остров погибших кораблей», «Чудак» — вы сыграли роль темнокожей. Скажите, как вас гримировали?

 — У гримеров есть специальные средства. Пять тонов. Их смешивали и пробовали по чуть-чуть — сначала на руке, потом на лице. Было важно, чтобы цвет смотрелся естественно и чтобы под софитами оплавлялся поменьше… Но это все ерунда! Куда страшнее было другое — сделать мне прическу. Во время съемок «Бархатного сезона» у меня были прямые длинные волосы, из которых нужно было сделать мелкие кудряшки. Меня накручивали шесть часов, потому что на «Мосфильме» не нашлось щипцов подходящей толщины — в половину мизинца. Хорошо, что тогда был только один съемочный день. А к фильму «Мы из джаза» у меня уже была химическая завивка…

 — Не могу не вспомнить еще об одной вашей роли. В 1985 году в кантате Альфреда Шнитке «История доктора Фауста» вы исполнили партию Призрака Мефистофеля. Шнитке ведь очень сложный композитор даже для инструментального исполнения, а уж для вокального, наверное…

 — Когда я увидела нотный материал, честно говоря, испугалась: это была толстенная нотная тетрадь. Сложнейшая партия! Мне дали концертмейстера, и все семь дней в неделю я занималась только ею. Помимо того что эта партия рассчитана на очень широкий вокальный диапазон, она очень непроста и по своей эмоциональной, смысловой нагрузке. Эту роль надо было не только петь, но и кричать, пищать, визжать…

 — Роль сразу предложили вам или были и другие претендентки?

 — Насколько мне известно, ее также предлагали Пугачевой и одной из оперных певиц. Но Шнитке остановился на мне. Он знал мои вокальные возможности, мой диапазон. Он был уверен, что я справлюсь.

По замыслу Альфреда Гарриевича, я должна была начинать арию Призрака Мефистофеля не на сцене, а в зале. На мне было рваное-резаное черное платье, черный грим. Мой вид должен был устрашать. И мне поначалу было немного неловко, потому что кантата исполнялась в Ленинградской капелле, где проходили камерные, симфонические концерты и куда в основном приходили зрители от сорока до семидесяти. То, что они увидят меня в таком виде… Но я должна была сыграть. Мне была безумно интересна эта роль и то, насколько я с ней справлюсь.

 — И вы с ней справились?

 — Об этом мне после спектакля сказал сам Шнитке. Он сказал, что я лучшая исполнительница этой роли. Я настолько вошла в роль, что после спектакля еще часа два отходила. Сидела в гримерке и даже не могла переодеться.

«Быть бабушкой — это ничего. Но не сейчас»

 — Лариса, вы уже третий год замужем, счастливы… Согласны со Львом Толстым: «Все счастливые семьи похожи друг на друга»?

 — Нет, я с этим высказыванием согласиться не могу. Есть, скажем, семьи, где людям не обязательно говорить о своих чувствах: им достаточно догадываться, что они любимы. А мне нужно постоянно об этом слышать, причем безо всяких напоминаний с моей стороны. И в этом отношении у меня идеальный муж и идеальная семья.

 — Как-то в интервью вы сказали, что в семье ваших родителей лидером была мама, а ведь дети, говорят, часто в собственной семье повторяют отношения родителей…

 — Чтобы я была лидером в семье? Что вы! У нас с Ильей этого и близко нет. Я всю жизнь была сильной, тащила за собой остальных и так от этого устала!.. Илья дал мне возможность быть женщиной. Когда он появился в моей жизни, я столько проблем на его плечи скинула!

 — Он ваш директор и продюсер. Вы вместе на работе, вместе дома. Наверное, дома постоянно говорите о работе, а на работе решаете домашние проблемы…

 — «Домашних проблем» у нас нет. Ссоры бывают крайне редко, а творческие споры бывают. Мы же оба музыканты. Каждому из нас важно, чтобы работа была выполнена на максимально высоком уровне. Конечно, дома работу обсуждаем постоянно: аранжировки, новый материал… А вообще — мы же не круглые сутки вместе. Разлетаемся с утра по разным концам Москвы — у каждого свои обязанности.

 — А домашние обязанности тоже есть?

 — Когда Илюша дома, он отвечает на телефонные звонки. Я — если есть время — иду на кухню готовить. Мне очень приятно его кормить. Илюша такой нежный и благодарный…

 — А что вы любите готовить?

 — Я на кухне — экспериментатор. Каждый раз придумываю что-нибудь на ходу, и — что интересно — это всегда вкусно получается.

 — Чем сейчас занимается ваша дочь Лина?

 — Она учится. Одиннадцатый класс — самый трудный. В конце года ей предстоит сдать очень много экзаменов, потом поступление в вуз…

 — Она уже решила, в какой?

 — Сегодня решила: МГИМО, международное право.

 — Она же вроде собиралась быть дизайнером…

 — Вот я и говорю: «сегодня». Это совершенно непредсказуемая личность!

 — Но то, что она вдруг выбрала МГИМО, — ведь должно быть этому какое-то объяснение?

 — Знаете, у Лины очень хороший английский. Кто-то подал ей эту идею — она за нее ухватилась. Уже накупила кучу литературы по международному праву, начала заниматься с репетитором. А там, как говорят в Одессе, будем посмотреть.

 — Одно время Лина училась в Англии…

 — И теперь я понимаю, что это было неправильно: посылать ребенка за границу только для того, чтобы он там получал образование. Лина вернулась, совершенно не зная родного языка. Писала русское слово из восьми букв и делала в нем десять ошибок.

 — Ваша дочь уже вкусила самостоятельной, взрослой жизни, возраст у нее сейчас «переходный»… Проблемы «отцов и детей» в вашей семье есть?

 — Были. Все, что я Лине советовала, чему пыталась научить, — моментально отметалось. Я, как мама, хотела уберечь ребенка от каких-то глобальных ошибок. Сейчас Лина повзрослела, и наши отношения стали теплее, Линочка больше не заставляет меня нервничать. Мне хочется, чтобы моя дочь понимала, что у меня сложная профессия, что туры бывают чудовищно тяжелые, что деньги достаются с большим трудом.

 — Лине уже семнадцать. Наверное, и молодые люди есть…

 — Есть один молодой человек. Они встречаются уже два года, я с ним знакома и, вы знаете, ничего против их отношений пока не имею.

 — Интересно, какой вы будете тещей?

 — Не знаю. Но в одном я уверена: для меня очень важно, чтобы мою дочь любили хотя бы на 60% от того, насколько любят меня.

 — Не боитесь, что Лина в восемнадцать выскочит замуж и вы скоро станете бабушкой?

 — Я все-таки очень надеюсь на ее благоразумие. Сама по себе перспектива быть бабушкой — это ничего. Но не сейчас, а чуть-чуть попозже. Иначе ведь Линино образование — побоку, а мне бы очень хотелось, чтобы она его получила.

 — Вы уже выводили Лину на сцену. Может быть, она станет певицей?..

 — Не думаю. Но то, что она выходила на сцену, в чем-то помогло ей в жизни, раскрепостило. Я ощутила, что Лине очень вольготно на сцене. Я на сцене — как рыба в воде. Думаю, это передалось ей генетически.

 — А ваш голос — он тоже ей передался?

 — Голос у нее есть. Может быть, не такой сильный, как у меня. Но — что гораздо важнее, поскольку этому нельзя научиться, — она очень музыкальна. Поет — словно проживает роль. Одно время она у меня в группе была бэк-вокалисткой, и ей надо было исполнить кусочек какой-нибудь песни. Она выбрала отрывок из песни к «Титанику» — и спела так, что зал плакал. А Лина светилась от счастья. И тоже плакала. Шестнадцатилетняя девочка плакала так, как будто сама была на том тонущем корабле и пережила все, что выпало на долю героини фильма. Тогда я пожалела, что Лина не стала учиться вокалу, хотя ее брал один из лучших педагогов в Москве…

«Иногда мне самой с собой скучно»

 — В одном из последних клипов — на песню «Не надо» — вы появляетесь в компании мультяшных персонажей. Чудно, наверное, «общаться» на съемочной площадке с несуществующими партнерами?

 — Да, странно… Но не так сложно на самом деле. Клип снимали в студии. Я стояла на большом помосте и просто выполняла указания режиссера: «Лариса, вон там сейчас этот кот, а здесь — вот этот, посмотрите на него…» Вот режиссеру было трудно: правильно меня с мультяшками состыковать…

 — А вы вообще мультфильмы любите?

 — Ужасно люблю! Даже мои близкие, друзья удивляются. Я им говорю: а что удивительного? По-моему, это прекрасно, когда взрослый человек любит мультики. Я и киносказки люблю, и фантазийные фильмы, и ужастики… И знаете почему? Наверное, в них есть то, чего не хватает мне самой. Я ведь человек земной. Реалистка такая, что иногда мне самой с собой скучно.

Мне нравятся наши мультики. «Ну, погоди!» — только Волка там всегда жалко: ну почему его постоянно обижают?.. Все серии про Простоквашино, про Чебурашку — это такой смешной, добрый и трогательный персонаж! Когда вижу его на экране — так просто взяла бы за уши и расцеловала. Американские полнометражные мультфильмы люблю. Вот смотрела «Красавицу и Чудовище» — и даже плакала. Серьезно.

 — А так не скажешь, что вы можете плакать над мультиком…

 — Почему? Я очень сентиментальна. Люблю мелодрамы. Не «мыло», естественно, а серьезные. Такие, как «Город ангелов», «Куда приводят мечты». Они заставляют думать, страдать, плакать. Человек должен сочувствовать, иначе он становится злым.

 — Вот удивительно, вы счастливая женщина: любимый и любящий муж, есть дочка, любимая работа… Так почему, когда вы поете даже веселые песни, глаза у вас остаются грустными? Есть что-то, из-за чего вы переживаете?

 — Знаете, я всегда из-за чего-нибудь переживаю. Наверное, я чрезмерно чувствительна. Если вижу, что кто-то сидит в плохом настроении, то почему-то сразу принимаю это на свой счет: вдруг это я обидела? Какое-то злое слово, взгляд — я так переживаю эти моменты! Хорошо, что рядом есть мои родные люди, которым можно упасть на плечо и поплакаться.

 — Вы в жизни как на хамство реагируете?

 — Я просто теряю дар речи. Кричать, а тем более хамить в ответ — для этого я слишком хорошо воспитана. Просто ухожу в себя, но от этого мне становится только хуже… И я так часто с этим сталкиваюсь!

 — Когда готовилась к интервью с вами, я была удивлена: ни об одном артисте до этого я не читала столько гадостей. Вы сами с чем это связываете?

 — Видимо, это потому, что сама я человек не скандальный. А журналистам — им же надо за что-нибудь зацепиться. Вот и выдумывают про меня разные гадости. И это так больно! Недавно в одной из газет прочитала: не дала себя фотографировать, потому что толстая. За что?! Несправедливо…

 — А вы и в таких ситуациях уходите в себя и молчите?

 — Я никогда на эти реплики не отвечаю. Создавать шумиху вокруг таких изданий и журналистов — значит создавать им имя, а я этого не хочу. И потом, мы настолько заняты своей профессией, что жалко тратить на них силы. Был, правда, случай, когда Илюшка не выдержал. В одной из желтых киевских газетенок появилась оскорбительная статья — видимо, журналист хотел продать себя подороже. И мой муж Илья очень хорошо его наказал. Потом этот человек написал опровержение, что он на самом деле очень меня любит, что просто хотел прославиться… Скотство, конечно.

 — Вы производите впечатление женщины мягкой и нежной, но с такой стальной закалкой. Какие-то слабости у вас есть?

 — Обычные женские. Люблю ходить по магазинам. Правда, сейчас, когда у нас появилась новая квартира, все покупаем исключительно туда. Это так приятно: выбирать все эти тряпочки, шторочки, всякие милые мелочи…

 — Дизайнера приглашали?

 — Нет. Ремонтом занимались мы с Ильей и еще два человека, один из которых, кстати, потрясающий художник: год назад он делал декорации к моим сольным концертам в России. Лина вместе с ним разрабатывала дизайн своей комнаты — у нее там такие модерновые стены с неровным рисунком. Вот видите: сказываются ее художественные наклонности!

 — Кажется, все ваши мечты сбылись. Есть еще что-то, не связанное с карьерой?

 — Мне очень хочется, чтобы этот страшный момент — расставание со сценой — не стал для меня катастрофой. Пока я не собираюсь уходить, но придет время, и это для меня будет все равно что лечь в гроб и самой захлопнуть крышку. Я молюсь: пусть все тогда пройдет как можно менее болезненно, пусть я сразу же найду себе какое-нибудь другое дело… Я ведь ничего больше не умею. Только петь.