Техно, если широко понимать это понятие, — музыка безликая, во многом утилитарная, строящаяся по принципу заимствования и компилирования. Ее оригинальность начинается не вдруг, как в прочих случаях, когда певцу достаточно запеть, а гитаристу — сыграть пару пассажей, чтобы публика сразу сообразила: это, мол, такой-то. Нынешняя популярность слова «ди-джей» несопоставима с популярностью самих ди-джеев: последним, чтобы стать знаменитыми, приходится заниматься упорной саморекламой либо вступать в проекты с раскрученными именами — кто-нибудь знал бы о таком человеке, как Мируэй, когда б Мадонна не позвала его делать свой последний альбом?

Редких счастливчиков, чье имя у всех на слуху, коллеги по цеху недолюбливают: сколько проклятий они послали на голову Грува — не счесть. Обвинение стандартное: продажность и профанация. Ну с продажностью ясно все: в былые времена ортодоксальные отечественные хипари считали продавшимся государству всякого, кто пользовался его услугами в виде общественного транспорта, и поныне этот дубовый радикализм не выветрился из любых маргинальных кругов. С профанацией вопрос сложнее: не всегда можно сказать, где она начинается и где кончается. Однако есть определенная закономерность: этим обвинением клянут всех, кто мало-мальски добился успеха, будучи выходцем из определенной, вполне оформившейся субкультуры. А техно, или данс-культура, или культура клубная именно ею и является.

Проблема же всякого изолированного явления в том, что рано или поздно там появляется человек, не вписывающийся в рамки. Который и принимает на себя главный удар ортодоксов. Для техно таким героем стал Моби — человек, которого критика из внешнего, непосвященного круга назвала «человеком, давшим техно-музыке лицо».

Моби — фигура для своего времени и мира уникальная во многом. В первую очередь он уникален своей застенчивостью и нелюбовью к рекламе всякого рода. Нет, публика, конечно, знает, откуда взялся его псевдоним: он в каком-то поколении приходился племянником великому романтику Герману Мелвиллу, автору одной из самых знаменитых книг в истории американской литературы — романа о Белом Ките «Моби Дик»; поскольку книга изучалась в американских школах, юный Ричард Мелвилл Холл быстро заработал свой главный псевдоним. Однако история эта известна не от него самого, и, честно говоря, глядя на бесконечные съезды потомков Пушкина, Толстого и чуть ли не господина Загоскина, этому удивляешься. Вот вырулил бы сейчас на сцену какой-нибудь буйный рокер и сказал бы в микрофон что-нибудь вроде: «Я, отцы, правнук Лермонтова Михал Юрича, так вы, блин, будьте добры, меня уважайте», — отличная была бы реклама.

Во-вторых, Моби — человек, достаточно приватный в своих убеждениях, а их у него немало: он — последовательный даже не вегетарианец, а то, что в Америке называется словом «веган», т. е. человек, который не только не ест животную пищу, но и не носит одежду, для изготовления которой требуется умерщвлять животных, и не пользуется предметами и препаратами, тестированными на животных; он — христианин, не принадлежащий ни к одной из сект и конфессий; он — противник табака, алкоголя и наркотических веществ. И при всем том свое участие во всевозможных общественно-политических мероприятиях, которым так славны иные звезды — «зеленые» или вегетарианцы, он свел к минимуму, ограничившись письменным изложением своих точек зрения, которое он к тому же публикует не в газетах, а на обложках собственных пластинок.

И в-третьих, он исключительно одаренный музыкант и просто хороший человек. Человек, не сказавший худого слова ни об одном из своих коллег-музыкантов, даже о крокодиле Мэрилине Мэнсоне высказывается так: «Он — хороший парень. Просто немного шибанутый журналист из Кливленда, который вроде как заново открыл себя как поп-феномен». Мэнсон, кстати, недавно сожалел, что не пришиб Моби во время одного из своих концертов: видимо, ему не по душе, когда его называют хорошим парнем.

С обаятельными, тихими и застенчивыми людьми есть одна проблема — их биография укладывается в четыре строки: Моби — не исключение. Ричард Мелвилл Холл родился 11 сентября 1965 года в Гарлеме, Нью-Йорк (в разных источниках на этот счет существуют две точки зрения, иногда местом его рождения указывают Дэнбери, штат Коннектикут, однако он переехал туда с матерью только спустя два года, когда его отец, профессор химии, погиб в автокатастрофе). Жил он в обеспеченной семье, о чем впоследствии не раз вспоминал со смешанным чувством, ибо хорошо представлял себе с детства, как выглядит внешне благополучная жизнь консервативных зажиточных семейств. Мать его была женщиной образованной и лишенной особого снобизма: она отдала мальчика в музыкальную школу, где он с девяти лет учился играть на классической гитаре, однако, когда он спустя пять лет собрал свою первую панк-группу, она не стала чинить ему препятствий.

За последующее десятилетие, в течение 80-х, он переиграл панк-рок в группе Vatican Commandoes, анархистский гаражный рок в группе Flipper, где он временно заменял вокалиста, пребывавшего в тюрьме, а также в еще нескольких конгломератах, исполнявших нью-вэйв, металл и даже джаз. Подобная универсальность и всеядность привела его к тому, что на заре техно-музыки он превратился в ди-джея и начал смешивать самые различные стили уже вполне легитимно, не отдавая ни одному из них предпочтения.

В течение 1989—1991 годов он записал на независимых лейблах несколько синглов, один из которых, «Go», представлявший собою положенный на хаус-подложку сэмпл с темой из «Твин Пикс», неожиданно попал в лучшую десятку хит-парадов Великобритании. Благодаря этому Моби заметили и стали приглашать делать ремиксы — он работал с песнями Майкла Джексона, Брайана Ино, Pet Shop Boys, Depeche Mode, Erasure и В−52. В течение этого времени он продолжал выступать в качестве уже модного ди-джея по клубам и на рэйвах и стал крайне популярным культовым персонажем. Его композиция 1993 года «Thousand» сделалась клубным блокбастером и даже попала в Книгу рекордов Гиннесса как самая быстрая композиция в истории музыки — в ней, как и следовало из названия, шел ритм 1000 ударов в минуту, т. е. около пятнадцати ударов в секунду. К этому времени он уже выпустил две пластинки на независимом лейбле и вплотную продвигался к тому, чтобы стать легендой для избранных.

Проблемы начались в 1994 году, когда он подписал контракт с компанией Elektra: маргинальная публика увидела в этом предательство корпоративных идеалов и объявила его продавшимся жлобом, сочиняющим дешевые песенки для пролетариата. Примерно в то же время появился термин «интеллектуальное техно»: радикальная публика отгораживалась им от ремесленников типа Моби. Сам Моби откомментировал всю эту ситуацию следующим образом: «Был период между 1993 и 1994 годами, когда в клубы стало ходить много рабочей молодежи. Это оскорбило английских журналистов из среднего класса, и они стали превозносить вещи типа Orbital и Aphex Twin. В основе своей это было техно, но не танцевальная музыка. Ну хорошо, им нравилось это слушать, но они зачем-то использовали подобную музыку, чтобы принизить танцевальную. Вообще-то говоря, если у вас есть одна танцевальная запись, сделанная на том же самом оборудовании, что и запись „интеллектуальное техно“, по мне, очень сложно уловить разницу между обеими и сказать, что вот это лучше, а это хуже. Не понимаю, зачем людям необходима вся эта иерархия».

В 1996 году он углубил свое отчуждение, выпустив не имевший никакого отношения к техно альбом «Animal Rights», звучавший как гитарный гаражный трэш; критика оторопела и пластинку похоронила, хотя, по словам Моби, трудно было сказать, какую роль в этом сыграл элемент банального удивления. Казалось, что Моби, перестав быть корпоративной звездой, не имеет отныне надежды стать хоть какой-то звездою вообще. Однако сделавшийся дважды платиновым альбом 1999 года «Play» доказал обратное: на Моби вспыхнула новая мода, его стали слушать наряду с какими-нибудь Limp Bizkit и Кристиной Агилерой, и он превратился в натурального поп-идола. С одним лишь отличием: весь этот звездный статус ему по-настоящему до лампочки. В заметках на обложке пластинки «Everything Is Wrong» он выразился так: «Я знаю о каком-нибудь идиоте-актере из Голливуда больше, чем о женщине, которая живет со мной по соседству (и которая, вероятно, куда интереснее)». В одном интервью он заявил, что в принципе ему вообще ничего не нужно, кроме пары футболок, штанов и кроссовок. И, главное, ему в этом веришь.

Вероятно, все дело в его музыке — музыке, постоянно разной, но всегда объединенной одним чувством: чувством какой-то эфирной печали, печали, выраженной предельно скупо и оттого наиболее адекватно. Нет ничего грустнее композиции «Why Does My Heart Feel So Bad», клип которой (кстати, все персонажи этого мультика были нарисованы самим Моби) крутили по MTV, а ведь там повторяются всего две почти одинаковые фразы. Секрет этой печали, равно как и секрет обаяния всей его музыки в целом, понять сложно: он ведь пользуется теми же средствами, что и легион его коллег, — однако результат у него получается уникальным и полностью авторским, с чем, как уже было сказано, у техно-музыки — большие проблемы.

Эту печаль вполне можно назвать религиозной, ибо Моби религиозен на свой лад до мозга костей. Внеконфессиональная его вера может показаться похожей на глупости современных истеричек-домохозяек, а также актрис и поп-певиц, которые любят порассуждать, что-де в Бога они верят, но в такого, знаете ли, Большого и Доброго Бога, который для всех — и зулусов, и эскимосов — один и который не в церкви, а вот тут, понимаете ли, у меня в душе. Но это не совсем справедливо, ибо, во-первых, Моби верит не просто в Бога — он верит в Христа, каким он представлен в Евангелиях, а кроме того, его вера не имеет своей целью никакой выгоды — ни рекламной, ни социальной, не являясь для него способом безмерного самооправдания.

О первом своем христианском опыте Моби рассказывает с характерной для него тихой самоиронией: «Мне было тринадцать лет, — говорит он журналисту Rolling Stones, — это было примерно тогда же, когда я начал мастурбировать. Я чувствовал себя таким виноватым, что ощутил необходимость в контрмерах. Однако первая моя попытка религиозности длилась примерно три месяца». Окончательно обратился он в свою веру в 1995 году и немедленно стал получать от различных религиозных организаций, в частности, знаменитого консервативного объединения «Христианское право», предложения сделать пожертвования. В ответ в эссе к пластинке «Animal Rights» он написал следующее: «Как-то так вышло, что я попал в рассыльный лист христианской коалиции. Я получаю их письма с просьбами пожертвований довольно регулярно. Врага важно знать в лицо, и я расцениваю праворадикальную христианскую коалицию как своего врага». Далее он назвал всю эту публику бесчестной, жадной, расистски и сексистски настроенной, узколобой и поинтересовался: «Если бы вы были богом, что бы расстроило вас более: голые груди на телевидении или разрушение здоровой и прекрасной экологической системы?» В наш скептический век к этому можно относиться с насмешкой. Впрочем, Моби хотя и считает, что занятия философией осложнили ему творческую жизнь, ибо приучили видеть всякий предмет минимум с двух разных сторон, философом себя не называет. Он просто ведет со слушателем беседу всеми доступными ему способами.

Кстати, растроганный Боно, говорят, при встрече с Моби в 1997 году поцеловал тому руку и сказал, что его заметки к пластинкам значат для него больше, чем-то мгновение, когда он в первый раз услышал The Clash. А, надо сказать, те, кто слышал The Clash, знают цену такому мгновению.

Впрочем, может быть так, что странная религиозность Моби не имеет к его музыке никакого отношения, и секрет его — просто в творческой установке, которую сам Моби описывает так: на вопрос одного из журналистов, каким образом он достигает своих результатов, он ответил: «Во-первых, я пытаюсь быть честным. Стараюсь много экспериментировать и оставаться уязвимым. Пытаюсь обогащать то, что делаю, искренностью и эмоциями».

Вот в этой уязвимости, видимо, все и дело.

Моби не писатель, Моби — эссеист
Из эссе к пластинке I Like To Score (1997)

Я вырос там, где белые бизнесмены ходили в офисы, в то время как их жены оставались дома, а их дети ходили в школу. Или, точнее будет сказать, я вырос там, где пропитые и развратные бизнесмены жили культурно изолированной жизнью, в то время как их жены принимали успокаивающее, курили сигареты и вымещали свою растерянность на детях, а эти самые дети объедались наркотиками, делали аборты, ездили пьяными на машинах и унижали слабых. Я вырос в том, что большинство консерваторов назвали бы раем; много денег, престижа, культурная сплоченность и хорошие консервативные ценности. Но ценности их фактически были эстетическими, следование этой эстетике направляло и разрушало их жизни. Почти каждый в этой буржуазной пригородной системе ненавидел свою жизнь, потому что их привели к обожествлению эстетических мифов, и они чувствовали, что подвергать эти мифы сомнению означает падение личности.

И что это за мифы? Они стары и банальны, но я повторяю их заново: что деньги делают тебя счастливым, что общество всегда право, что бедность — порок, что соблюдение условностей в каждом аспекте жизни — абсолютное добро, отказ от этих идей — грех и т. д. Я не собираюсь утверждать, что противоположные этим клише идеи — есть правда, это будет повторением ошибок леворадикалов. Я полагаю, что по большей части эти критерии относительны. Деньги могут сделать жизнь легче, но также могут сделать жизнь жалкой. Бедность может быть пороком, но может быть и прекрасной вещью. Условности имеют хорошие и плохие стороны. Из всего этого проистекает гибкость, позволяющая индивидууму жить достойно, не ущемляя прав других индивидуумов. Когда консерваторы начинают молитвенно перечислять проявления зла — гомосексуализм, неполные семьи, мультикультурализм и т. д., я всегда спрашиваю: «Ну и что?» Если люди счастливы тем, что они геи, что в этом плохого?

Я не призываю к уходу от ответственности. Я считаю, что личное и общественное процветание строится на основании трудолюбия, преданности, честности, уважения, терпимости и других «хороших» ценностей. Но абсолютно не важно, как эти культурные предпочтения выглядят. Человек может быть натуралом или геем, мужчиной или женщиной, белым или черным и так далее, и до тех пор, покуда он уважает других и делает это всегда, — все в порядке.