Архив

Армен Джигарханян: «Мое лицо любят все»

5 февраля 2001 03:00
1242
0

— Армен Борисович, на вашем счету более двухсот киноролей. Но так или иначе многие ваши персонажи имели отношение к преступному миру. Раскройте, пожалуйста, секрет, как вам удавалось так достоверно играть мафиози?

 — Вы знаете, я абсолютно неконфликтный человек. И, наверное, чтобы хорошо сыграть, надо это очень сильно не любить. Недаром кто-то замечательно сказал: «Искусство рождается от удивления». Если ты этому не удивляешься, то ничего у тебя не получится. Вот почему, допустим, алкоголика может сыграть только трезвый человек. Он задается вопросом: почему тот пьет? А нельзя не пить? Я вот непьющий и тоже задаюсь этим вопросом. Правда, курил 30 лет, но бросил, когда стал просыпаться от собственного сипа и задыхаться на сцене. Уже четыре года не курю, вот так. А что касается воплощения образа, то для меня это очень серьезный пункт. Здесь одному не справиться. Этим должна быть озабочена вся съемочная группа: реквизиторы, гримеры, костюмеры. Хотя если неустанно доводить эту мысль до каждого, можно все здоровье сорвать. Я, честно говоря, уже устал с этим бороться.

— По-моему, вы сейчас имеете в виду внешнюю трактовку образа. А как же внутреннее содержание?

 — Ну, если бы я вам сейчас стал рассказывать, что когда я начинаю работать над ролью, то прежде всего думаю о сверхзадаче, вы бы, наверное, решили, что я над вами издеваюсь. Вы поймите, первоначально все идет от моего внутреннего ощущения роли. Кстати, наша профессия близка к профессии следователя. Вот приходит к нему дело, сначала ничего нет, и только потом из маленьких деталей потихоньку вырисовывается картинка. Так и у меня образ. Я всех своих преступных персонажей очень люблю. Чтобы их сыграть, я ведь что-то вытащил из себя, какие-то обиды… Я не имею права отстраняться, но это все равно игра. Мы дурачимся. И реальных прототипов на героев не существует. Очень редко, когда используются какие-то штрихи из жизни. Я всего лишь однажды, снимаясь в картине «Профессия — следователь» (помните там этого глухонемого), взял одну фразу, услышанную от знакомого: «У меня к ней чувство». Не «люблю» сказал, а именно так.

— А если вспомнить культовый фильм «Место встречи изменить нельзя» и вашего легендарного Горбатого?

 — Как только мне на голову надели парик, вся работа над образом тут же закончилась. Мне один человек очень хорошо сказал: «Так мне нравится эта ваша роль, вот где вы горбатый и с искусственными волосами». Я был сразу против, но мне выдвинули аргумент, что, дескать, твое лицо уже приелось, нужно что-то поменять. Я же не мог сказать: «Нет, не приелось. Мое лицо любят все». Поскольку фильм победительный и в целом получился очень хорошим, трудно судить. Но у меня было ощущение, что этого Карпа можно сыграть иначе — умнее, хитрее, незаметнее… У меня в жизни был очень показательный в этом смысле случай. Однажды мой приятель, владелец мастерской по ремонту автомашин, позвонил мне, рассказал, что на него «наехали». Просил помочь, назвав имя одного очень крупного авторитета. Сказал, что этот человек очень меня любит, и кроме того, является моим соотечественником. Мы встретились с этим авторитетом в гостинице «Украина» и сели в кафе попить чайку и поговорить. В зале было достаточно пусто, лишь за соседним столиком шумно гуляла компания молодых людей. Мы сидели, мирно беседовали, и вдруг от той группы отделяется долговязый парень, подходит к нам и говорит: «Деды, идите отсюда, ладно? Не сидите здесь». Я тогда подумал: ну все, сейчас от него и его друзей мокрого места не останется. Я же знаю, что это за человек, я видел, как он приехал. Но мы посидели еще немного, и он сказал: «Пойдем отсюда». И мы ушли. Вот что такое профессионал. Он не захотел тратиться по пустякам, соблюдая закон сохранения энергии.

— Армен Борисович, а почему, на ваш взгляд, киношные бандиты обретают популярность в народе, и симпатизирует им зритель чрезвычайно? Взять хотя бы того же Горбатого или незабываемого Промокашку.

 — Я думаю, что так происходит во всем мире. Ущербные любят ущербных. А ущербных всегда больше, чем сильных и самодостаточных. И еще такой неразгаданный феномен в искусстве — мы ведь не любим положительных, поэтому и в сюжете зачастую заранее всегда ищется враг, которого должны не любить. Вон американцы уже перешли на каких-то совершеннейших вурдалаков, страшных даже внешне, чтобы зритель действительно боялся.

— А что вы думаете о нынешних криминальных фильмах?

 — Мне нравится сюжетное кино в жанре экшн. «Гамлет», к примеру, — потрясающий экшн. Герой элементарно выясняет, кто убил его отца. Детектив самый настоящий, но гениально начиненный человеческой болью. А «Крестный отец» — великолепный фильм. А какие характеры! Бандиты, не бандиты — мне за ними просто интересно наблюдать. А наше современное кино… Что тут сказать? Есть такой анекдот в тему. «Какое бабье лето плохое». — «Какие бабы — такое и лето». Так что какие герои, такие и фильмы.

— Наверняка у вас и любимый автор детективов имеется?

 — Конечно. Обожаю Сименона. Он умный, глубокий, настоящий.

— А какие-нибудь памятные встречи с рецидивистами случались? Вы чувствовали их уважение?

 — Переписки со словами благодарности не было. И встреч с бандитами на эскалаторе — тоже. Это ерунда. Мы все себе сами выдумываем. Никто никого не уважает. Искусство все-таки не так воздействует на людей. Что вы думаете? Тот же вор, убийца смотрит на экран, восклицая: «Боже мой! Это же моя судьба!» В помине такого нет. Господь с вами. Коэффициент полезного действия искусства — 0,001, та самая тысячная, которая больна этой проблемой. Но их очень мало, этих людей. Остальные — так, любопытные. Да и эти могут не догадываться о своей проблеме. Но вдруг — бац! — и их цепляет. Как будто бормашина задела нерв. И здесь еще очень важно создать зрителю право выбора, то есть рассказать историю, не давая оценок.

— Но все-таки в местах не столь отдаленных вам приходилось бывать?

 — Да, с картиной «По прозвищу «Зверь». Мы были в зоне в Сыктывкаре. Дня три там снимали. Даже, помню, одну ночь я, Дима Певцов и режиссер Саша Муратов спали в их комнате свиданий. Зона, конечно, ломает людей очень сильно, это очевидно. Вот если бы так сыграть! Добиться бы этого состояния. Тогда бы, думаю, не было положительного настроя: какие они милые, эти бандиты. Это ведь страшные люди. Абсолютно без морали. У них там даже нет такого понятия. Вот мы несколько дней общались, обедали вместе, рассказывали друг другу анекдоты. Они смотрели, как мы работаем. Но это биологически другие существа. Вот там был пахан, который следил за нами, нес ответственность. Так он мне замечательную вещь сказал. Я его спрашиваю: «Ну что, бегут из зоны?» А он: «Да, бегут. Но это бесполезно. Знаете, по чему узнают? По цвету лица. У нас землистый цвет лица». И это несмотря на то, что они работают на свежем воздухе. Вот видите, что это такое. А ведь это не просто цвет лица, это огромное количество, извините за научное выражение, сегментов уничтожено. В этой связи мне вспоминается история. В одной из картин мы должны были снять небольшую сцену в народном суде. Мы пришли в какой-то настоящий суд, и нас попросили подождать полчаса, так как все еще слушалось дело. Мы решили пройти в зал и посмотреть. Обвинялась девушка за то, что она у кого-то из кармана в ГУМе вытащила три рубля. А поскольку это был уже третий привод, то ее судили. Судья монотонно зачитывал приговор, из ста слов 99 я не понял, да и, судя по отрешенным лицам присутствующих, происходящее никого не занимало. Подсудимую я не видел, но зато мог наблюдать за ее матерью, сидящей недалеко от меня. И вот произносятся последние слова: «Полтора года лишения свободы». Я еще подумал: «Как же так? Дочка в тюрьме — это какой сейчас драматизм будет!» И что вы думаете?! Никакой реакции. Абсолютно. Чтобы проявлять эмоции, их надо иметь. А их нет. Потом все встали и ушли. Затем мы заняли места и стали играть. У нас тоже по сюжету выносили приговор. Но мы все сделали гораздо активнее и эмоциональнее, как будто не видели предыдущую сцену.

— Получается, на экране в любом случае все представляется в несколько преувеличенном варианте, о чем бы ни шла речь?

 — Кино не отражает жизнь, потому что существует теория, что есть правда искусства и правда жизни. И они между собой никогда не пересекаются. Бывают попытки создать антикино. Вот я очень много думаю об антитеатре. Немирович-Данченко однажды сказал грандиозную вещь, и она, по-моему, до сих пор висит в воздухе. Он сказал: «Неожиданная правда». Великие творцы владеют этим искусством. Это когда какая-то отдельная деталь врывается и нарушает общую гармонию. Например: ах, я любуюсь Мадонной с младенцем, скольжу по ней взглядом, умиляюсь. И вдруг натыкаюсь на… мозоли на ногах. И это правда! Другое дело, а надо ли так перегружать зрителя? Зрителя подобное даже где-то оскорбляет. На это неприятно смотреть, но это правда. Только тягой человека к красоте и легкости объясняется повальное увлечение мексиканскими сериалами. Ведь всяких страшилок и проблем у человека и дома предостаточно.

— Так как же вы все-таки для себя ответили на этот вопрос: нужна ли правда жизни или пусть остается правда искусства?

 — В последнее время я как-то все больше склоняюсь к тому, что правда жизни не нужна.