Давным-давно, на заре туманной юности, когда я еще ходила в школу в маленьком городке у самого Белого моря, в местный ДК приехала с единственным концертом суперпопулярная группа «Наутилус Помпилиус». После этого кассета с альбомами «Разлука» и «Князь Тишины» надолго оккупировала мой магнитофон и уши ни в чем не повинных родителей. От голоса Вячеслава Бутусова просто захватывало дух, и он представлялся мне просто недоступным небожителем. Через много лет мы встретились. Кумир молодости оказался обычным невысоким дядечкой за сорок. Спокойный такой, курит не спеша мини-сигары и пускается в долгие философские размышления по любому поводу.

ЖЕНСКИЕ ИПОСТАСИ

— Вашу семью как-то разбросало по разным городам. Вы с женой и двумя дочками живете в Питере, старшая дочь Анна в Москве, ее мама и ваши родители в Екатеринбурге…
 — Дочка просто решила учиться в Москве. Без всякого блата сама приехала из Екатеринбурга и поступила в университет на искусствоведческий факультет. Я тоже в Москве год прожил. А потом мы в Питере снимали фильм. Как-то там забазировались, и я остался. Уже больше десяти лет там живу.
— Говорят, вы живете очень уединенно где-то на окраине города и очень не любите гостей.
 — Я не люблю, когда приходят совершенно незнакомые люди, тем более в неадекватном состоянии, и начинают качать права. Поэтому я к ним отношусь номенклатурным образом. Если люди не понимают, то мне наплевать, уважают они мою музыку или нет. От таких людей, конечно, нужно каким-то образом оградиться. Невменяемость — она раздражает как минимум. Так что сначала мы пытаемся использовать арсенал всяких дозволенных приемов. Типа найти общий язык. Потом как-нибудь пошутить. Иногда не действует. Тогда в переговоры вступает бабушка или супруга. Они без предвзятости к этому относятся, им совершенно не важно, кто это пришел там — поклонники или просто пьяный сосед.
— Вы как-то говорили, что для вас семья важнее, чем все процессы, происходящие в жизни.
 — Все, что близко нам, — это всегда более ценно, чем-то, что находится в отдалении. Если мы находимся поблизости от этих людей, этих обстоятельств, значит, тут надо быть и на это нужно обращать внимание. Что искать-то, когда все есть?
— Из чего сейчас состоит ваша жизнь?
 — Ну, у меня стационарный образ жизни. Выездов меньше — такой фантомный командировочный характер. У меня есть небольшая мастерская на Пушкинской, 10. Я там просто отдыхаю телом и душой. А дома я обычно занимаюсь семейными делами. Семейство довольно большое, во всей свой женской ипостаси, разных уровней возрастных и ментальных. То есть начиная с двухлетней Софьи и заканчивая 70-летней бабушкой моей жены Анжелики.
— Что-то у вас все дочки?
 — Ну, этот вопрос не ко мне.
— А к кому же?
 — Я думаю, от нас вообще мало что зависит в этой жизни. Могу сказать только, что практика показывает: когда очень хочешь, например, сына, если родится дочка, она обязательно будет с бойким характером. А если хочешь дочку, а родится сын, он обязательно будет более-менее спокойный.
— Из трех дочерей есть какая-нибудь с боевым характером?
 — Младшая — да.
— Значит, хотели уже сына?
 — Ну я почти уверен был! Почему-то. Там в животе такие перипетии происходили, и практически не было сомнений, что родится мальчик.
— Наверное, вы очень разочаровались, когда узнали, что опять девочка.
 — Ничего подобного. Мы уже были готовы. И это не имеет никакого значения. Есть еще народное поверье, что мальчики к суровым событиям рождаются, а девочки — к мирным.

ПЛАСТИЛИНОВЫЙ ЕЖИК

— Дома рок-звезда ведет себя так же, как обычный человек?
 — Ну, рок-звезда — это же штамп всего лишь. На лбу же его не будешь носить. Это просто такой элемент общественного мнения. А так в принципе все люди как люди. Каждый просто занимается своим делом.
— Ну, а вы можете, например, пол пропылесосить? Или у вас есть какая-нибудь домработница? Хотя, если столько женщин в доме, домработница, наверное, не требуется.
 — Нет, домработница — это удобно. С точки зрения новой экономики — это рабочее место. Ты можешь не тратить на это время, если не хочется. Хотя я считаю, что трудотерапия — это полезная вещь. В том смысле, чтобы приобрести иногда нормальное состояние покоя. Такая медитация своего рода. Физическая.
— Вы что, интересуетесь восточными религиями?
 — Нет, я на редкость непытливый человек. Вполне возможно, что я на каком-нибудь возрастном уровне начну интересоваться чем-нибудь подобным. Но я ленивый в этом смысле.
— Когда-то вы побрились наголо, и я почему-то подумала, что из-за увлечения буддизмом. Так что это было: обыкновенное желание сменить имидж?
 — Нет. Это желание может возникнуть у любого человека. Иногда это исходит исключительно из причин физиологического уровня. Хочется, например, летом как-то облегчить или просто провентилировать голову. Такая внутренняя потребность, и необязательно ее расшифровывать.
— А потом вы еще зачем-то покрасили волосы в белый цвет.
 — Это все цепная реакция. Я был в ужасе и нетерпении, когда же эти волосы отрастут. Когда у меня появился такой пластилиновый ежик, я решил все изменить. И мне предложили пергидратом каким-то это все… Так что я попробовал один раз и понял, насколько терпеливы вообще женщины, которые ходят в парикмахерские салоны и делают эти операции систематически. Я вообще считаю, что самый нормальный имидж — когда просто поддерживаешь форму. А вот когда ведешь развязный образ жизни — то есть позволяешь себе пить, курить, гулять и предаваться, — тогда нужно заниматься имиджем.
— Ну в молодости-то вы, наверное, предавались по полной.
 — Молодость — это такой аванс или кредит, который необходимо использовать с толком. Я не уверен, что с толком и с расстановкой его использовал. Во все стороны щедро разбрасывался.
— То есть вам кажется, что вы могли бы и в творческом плане большего достичь?
 — Конечно. Вместо того чтобы болеть душой, можно было в это время заниматься чем-нибудь, а не страдать, не мучиться, не заниматься самобичеванием.

НЕФОРМАТНЫЕ МИФЫ

— Давно, когда ваша песня «Я хочу быть с тобой» была очень популярна, про нее рассказывали всякие истории. Что у вас действительно была такая в жизни трагедия — девушка погибла на пожаре, и что существовала какая-то нецензурная версия этой песни и вы исполняли ее исключительно со слезами на глазах… Есть среди этих россказней хоть доля правды?
 — Все это мифы. На уровне сплетен. Они, видимо, необходимы. Люди дополняют, детали какие-то привносят. Поэтому миф и живет. А если перевести все на прозаичный уровень, рассказать, как все происходило, это мало кому понравится. Начать с того, что текст написан Ильей Кормильцевым (автор практически всех текстов песен «Наутилуса Помпилиуса». — «МКБ»), и соответственно в прямолинейном смысле пережил что-то он. Кроме того, по тем временам песня была довольно сомнительная. Используя современные термины — неформатная. Вот в этом смысле мы огребли, конечно, много орехов.
— Так что, у Кормильцева был в жизни такой трагический случай?
 — Это надо с ним переговорить, я могу предполагать какие-то вещи, но точно не скажу. Хотя художнику, которым, несомненно, является Илья Кормильцев, присуще гипертрофировать ситуацию в момент переживания. Это гротеск все-таки. Так что не знаю, как на самом деле все происходило. У всех у нас в жизни была какая-то трагическая любовь и так далее.
— Кормильцев сейчас что-нибудь пишет для вас?
 — Сейчас он своим занимается, а я своим. Мы поддерживаем исключительно человеческие, приятельские отношения. И то редко. У него семья. Он то в Москве, то в Минске. Дочка родилась опять же. Илья — полиглот, который знает порядка десятка языков. Он всегда искал возможность себя проявить в переводческой и литературной деятельности. Он сотрудничает с научными журналами, просто книги какие-то переводит, сам пишет.
— Вы даже иллюстрировали сборник его стихов. Сейчас вы рисуете?
 — Рисую, да. В иллюстрации весь мой опыт складывается из рисунков к книжке Кормильцева и к юбилейной книге «Машины времени», где половину нарисовал Макаревич, а половину я. Такое хорошее издание к 25-летию группы. И еще большую папку своих рисунков, порядка ста листов, я подарил на день рождения Борису Гребенщикову. Но он так эти рисунки законспирировал, что, я боюсь, мы их больше никогда не увидим. Живопись меня мало привлекала, так же, как скульптура. А графика мне нравилась, потому что там особой возни не надо. Сел, взял перо, и можно черкать сразу. Удобно в смысле передвижническом.
— Поэтому-то вы получили образование архитектора?
 — Конечно, там приходилось заниматься больше графикой, но в институте и рисунок, и живопись, и скульптура, и история искусства были обязательными предметами. А вообще у нас там очень хорошая была тусовка.

ДРОВА ДЛЯ ШОУ-БИЗНЕСА

— Именно в Архитектурном институте, вроде бы даже на картошке, вы познакомились с Дмитрием Умецким. Говорят, что только благодаря ему и образовался «Наутилус Помпилиус». То есть он вас заставлял все время что-то делать?
 — В принципе да. То есть изначально такой цели не ставили — сделать из нашего увлечения музыкой такой механизм. Поначалу это казалось просто развлечением, игрой. И тогда это было очень уместно. Когда уходишь из семьи и попадаешь в более открытую, более масштабную атмосферу — это очень хороший момент, но он чреват эйфорией такой, из которой очень тяжело выходить потом. То есть когда произошло распределение, я был восемь месяцев безработным. Потом поступил на службу в Уралгипротранс в архитектурный отдел, который занимался проектированием метро в Свердловске.
— А что там спроектировано лично вами?
 — Нет, там коллективное творчество так называемое. И пока художественный проект проходил через всякие там конструкторские и сметные отделы, от него практически ничего не оставалось. Получалось, что целые институты работали непонятно над чем целыми годами. Все эти малахиты-позолоты, которые проектировались по определенным идеологическим понятиям, потом постепенно отсеивались.
— По-моему, в Екатеринбурге нет ни одной станции, отделанной малахитом.
 — Конечно, нет. По бюджету, когда посчитали, все стало ясно. Что никакая идеология не потянет хотя бы одну станцию из малахита. Сколько бы там чиновники ни стучали пальцами в горисполкоме на приеме этих проектов. Рано или поздно они вынуждены были соглашаться, что не надо все золотом покрывать. Иначе все метро закончится на одной станции. А вся страна будет работать десять лет, чтобы обеспечить ее строительство. Так что все эти понятия о грандиозности и демонстрации на внешнем уровне нашей мощи — это, конечно, абсурд. Вот так мы и работали. Там, в этом проектном институте, была такая пыльная атмосфера, и мы все приобрели очень угрюмый вид за три года службы. Поэтому единственный выход был — определить для себя, стоит ли дальше продолжать карьеру архитектора, либо сделать такой аферистический шаг и заняться музыкой профессионально, сделать ее своим ремеслом. Вот мы и сделали.
— Мне кажется, для советского времени довольно смело — отказаться от своей профессии, лишиться постоянного места работы и заняться рок-музыкой, которой в то время проблематично было зарабатывать.
 — Ну, я помню, для моих родителей это было практически трагедией. Папа говорил, что это просто как минимум неразумный поступок.
— Но сейчас-то они так уже не считают?
 — Нет, сейчас они как-то смирились с этим. Если дров наломал, как думает мой папа, их нужно складывать в поленницу и использовать с пользой. Топить печку. Построить из них чего-нибудь.
— Ну, дрова-то вы с пользой использовали. Тогда, в 87-м или 88-м годах, «Нау» побил все рекорды совковой популярности, гремел по стране, как некогда разве что Кобзон с Пугачевой, и все строчки хит-парадов пестрели сплошным «Наутилусом». Вы, наверное, ощущали себя как бы на вершине чего-то?
 — Я, конечно, был приятно обескуражен, что мы чего-то действительно достигли.
— Для вас это было неожиданно?
 — Ну, довольно неожиданно. Поскольку в те времена не было такой конвейерной системы в шоу-бизнесе. Все распространялось на уровне переписи с кассеты на кассету. С другой стороны — это было неизбежно. Музыка вышла из подполья, ее был определенный дефицит. По тем временам только дурак не мог воспользоваться этой ситуацией, и такие люди быстро появились. Я имею в виду разного рода предпринимателей, которые сделали из этого нормальную систему. Производственную. И стали делать деньги. Спекулянтам, им без разницы чем торговать — джинсами в 80-х годах, музыкой в 90-х или еще чем-нибудь. Главное, чтобы был широкий спрос, чтобы мало вкладывать, но много получать и быстро.
— Ну, а вы-то заработали денег?
 — Да нет.
— Как так? Как можно собирать стадионы и не заработать много денег?
 — Элементарно. Собирать стадионы — это одно. Зарабатывать деньги — это другое. Это две совершенно разные вещи. Насколько мне известно, только в «Мумий Тролле» изначально взяли под свой контроль всю эту ситуацию, все грамотно спланировали. А мы, как наивные, полагали, что есть специальные люди, которые дают нам такую возможность замечательную — играть. И мы были вполне удовлетворены этим. Тогда пропагандировалось на внутреннем уровне, что деньги — это бумага. И не мог бывший подпольный рокер прийти к какому-то администратору и качать с него деньги.
— Какие-то у вас советские взгляды на шоу-бизнес.
 — По-моему, человеческие. Это нормально. Человек получает для себя то, что ему необходимо. Просто некоторые пользуются такими способами, как назойливость, наглость, нахрапистость. А, по сути дела, никто не должен никому ничего давать.
— В то время, когда группа «Наутилус Помпилиус» стала популярна, вами очень интересовалась Пугачева и даже пыталась тянуть к себе.
 — Тут термин «тянуть» просто неуместен. Она никого никогда не тянула. Вокруг нее достаточно много людей, и это их тянуло к ней.
— Почему вы стали сотрудничать? Зачем она вам давала уроки пения? И записывала бэк-вокал для вашего альбома?
 — Это громко сказано. Все было довольно прозаично, на уровне профессионально-административном. По тем временам студия Аллы Пугачевой в «Олимпийском» считалась самой качественной, и у нас была возможность записываться на ней. Соответственно, нам приходилось видеться, и Пугачева, как человек активный, не могла пройти мимо мучающегося псевдовокалиста. Но она быстро поняла, что учить меня — это безнадежное занятие. Поэтому, если приоткрыть маленькую тайну, в результате она сделала все сама. Но это так, эпизод был в жизни. Не имеет смысла раздувать его до глобальных масштабов.
— Просто меня всегда удивляют какие-то творческие связи рокеров с поп-исполнителями.
 — В этом нет ничего странного. Я к ней с уважением отношусь и относился тогда. Но на интуитивном уровне я чувствовал, что мне трудно в ее окружении. В определенной среде выживают определенные люди. Там свои законы, уровень общения, требования.

СОЧИНИТЕЛЬ С НАГРУЗКОЙ

— А вы помните тот момент, когда поняли, что делаете в этой жизни что-то стоящее? Или вы всегда это знали?
 — Все-таки чаще у меня возникала мысль, что я не на своем месте. Что это какая-то общественная нагрузка. Знаете, как раньше выбирали комсорга или стенгазету рисовать. На рефлекторном уровне отложилось это понятие общественной нагрузки, и потом оно периодически ассоциировалось с той деятельностью, которой я занимался в последнее время.
— Вы не раз говорили, что на сцене чувствуете себя не на своем месте.
 — Вот это точно. Ну я очень неловко себя чувствую.
— Тогда какое занятие для вас было бы более органичным?
 — Для меня идеальный вариант — образ сочинителя, который занимается различными видами творчества, но в стационарных условиях. То есть, что касается музыки, я больший сторонник работы в студии. Мне это нравится.
— Но вы же и сейчас постоянно ездите с концертами. Значит, постоянно преодолеваете себя, выходя на сцену?
 — Заставляю, конечно. Ну, все зависит от состояния. Бывает нормальное, такое трудолюбивое. А бывает ленивое состояние. Тогда приходится преодолевать.
— Это все ради денег?
 — Не ради денег, а ради того, чтобы обеспечить существование по крайней мере семье.
— Так странно от вас все это слышать. Но все-таки тот период вашей сумасшедшей популярности вы с ностальгией вспоминаете?
 — Популярность? Мне кажется, что это профанация. Там было больше газообразности, чем основательности и реальности. Когда у людей есть потенциальный интерес к чему-то, они сами всегда находят эту информацию. Как только время проходит, люди просто не замечают этого, как вот жевательную резинку «Дирол» рекламируют, и никто не обращает внимания.

ЛЕГЕНДАРНАЯ СПЕЦИФИКА

— Я слышала про какую-то виртуальную могилу «Наутилуса» в английском графстве Йоркшир.
 — Не знаю, почему ее виртуальной называют. Это такая своего рода инсталляция, произведенная мной в интимных условиях. Просто в Йоркшире мы записывали, по сути дела, последний альбом «Наутилуса Помпилиуса», в котором участвовали я и Кормильцев. И в местном пабе я взял такую подставку и написал на ней имя группы и годы ее существования. А потом оставил в домике, который мы снимали, на каминной полке.
— Так вашу историческую инсталляцию, наверное, уж выбросили давно.
 — Как ни странно, там ничего не выбрасывается. На камине там стояли вазочки какие-то, подсвечники, куча всякого добра. Там до такой степени все законсервированны в прямом и переносном смысле, что у них нет привычки производить субботники. Мусор у них — это пыль. Все остальное — это уже не мусор. Там, например, с послевоенных еще времен стоит водонагревательная машина, которая горячую воду дает на пять минут раз в день. И при этом не подлежит просто починке. Приходилось воду ведрами носить с первого этажа на второй, чтобы наполнить ванну. И все вещи, которые мы там находили, начиная от гладильной доски и заканчивая посудой и прочими туалетами, мне приходилось все время чинить…
— Группа «Наутилус» как-то недолго просуществовала в первоначальном составе. Вы с Умецким и другими музыкантами периодически то сходились, то расходились. Говорили, что «Наутилус» развалился из-за денег. Не поделили, кому сколько?
 — Да ну, глупости. Это неизбежно в любом коллективе. Либо должны быть какие-то перманентные преобразования. Вот, например, из распавшегося «Битлз» получилось четыре самоценных направления в музыке. Так что всему свое время и всему свое место. Нельзя все время находиться в одном и том же состоянии. Это в патологию какую-то может вылиться. Если вокруг тебя все меняется, значит, и в тебе должно что-то меняться. Бронтозавры же вымерли, когда среда обитания изменилась. А среда обитания — она меняется. Как бы это кем-то ни воспринималось.
— Интересно, чем сейчас Умецкий занимается? Вы с ним общаетесь?
 — Нет. Больше десяти лет мы с ним не общаемся. Я знаю, что он сотрудничает на телевидении, по-моему, на ОРТ.
— Не жалко было потерять друга?
 — Ну, время лечит и ставит все на свои места. Конечно, такие вещи, как ни странно, понимаешь чуть позже. Когда все страсти улягутся, становится все ясно.
— А опять собраться вместе не появлялось желания?
 — Собираться можно долго. Но не факт, что вообще что-то выйдет. Нет, я пока не вижу в этом смысла. Должно быть какое-то другое качество, новое. Все равно ту модель не вернуть. Существовала масса обстоятельств, случайностей и совпадений, которые и привели к тому результату. А сейчас и специфика другая.
— Вы стали петь другую музыку?
 — Да нет. Надо и музыку другую, и выходить за рамки какие-то, пытаться себя вытащить из колеи.
— Но все равно кардинально изменить что-то сложно. Вас всегда будут воспринимать как солиста «Наутилуса», да и голос остается.
 — Я однажды был ошарашен одним вопросом: не надоело ли петь одним и тем же голосом? Изменения, конечно, происходят в организме. Но есть и кардинальные способы. Например, взять и сделать себе… ну… операцию. И, таким образом, на гормональном уровне изменится тембр голоса. Нет, я не собираюсь менять голос, я говорю о том, что возможности такие есть. В свое время для меня стало потрясением, что уважаемая мною и любимая Аманда Лир меняла пол. Но в этом случае можно признать положительный результат. В узком смысле тембра голоса.
— Мне кажется, для того чтобы группа стала легендарной, ей нужно в нужный момент либо прекратить свое существование, либо чтобы умер ее главный идеолог.
 — Нет, совсем не обязательно. Вот статус легендарности — кто его конкретно присваивает? Назовите мне какой-то комитет, который утверждал бы на уровне закона «легенд» или «звезд». Кто это делает? Это просто на общественном уровне происходит признание, и все.
— То есть вы не считаете «Наутилус» легендарной группой?
 — Я считаю «Наутилус» легендарной группой. Поскольку я могу смотреть на это все со стороны.
— Ну и вы, соответственно, легенда русского рока?
 — А я просто смотрю на все это как на фильм, который мне знаком и в котором я знаю всех персонажей.