По жизни экстремал. Не ищет постоянства — ищет адреналин. На экране, в кино, на телевидении, в театре и уже восемь лет в автоспорте. В 1997 и 2000 годах его команда стала чемпионом России в автомобильно-кольцевых гонках. Карьеру гонщика Фоменко начинал в «Гонках на выживание». Он утверждает, что автоспорт не вредит его артистической карьере. Но при этом он больше не подвизается на «Русском Радио». На телевидении у него осталась одна программа — «Полундра» — для детей. А в театре «Сатирикон» вынуждены кроить расписание спектаклей, подстраиваясь под расписание его гонок. В своих суждениях Николай так же резок, как на гоночной трассе. Он, например, считает, что в руководстве страны не хватает мужского начала, в России нет интеллигенции, а Кавказ тихо оккупирует Москву. Себя он называет ярым националистом, а для полного счастья ему нужно 2 миллиона долларов. Впрочем, когда общаешься с Фоменко, трудно понять, где кончается игра и когда он говорит серьезно…
— Телезрители еще увидят твои «Экстремальные ситуации»?
 — Со мной — нет. Я думаю, такой программы больше не будет.

— Говорили, что она будет выходить на другом канале.
 — Ради Бога. Но ко мне это не будет иметь никакого отношения.

— Тебе не нравилась эта программа, этот проект? Почему ты закрыл его?
 — Всему свой срок. Несмотря на то что мы переживаем тяжелые времена и основная масса населения нашей страны так и не научилась читать и складывать буквы в слова, все равно к пятому-шестому месяцу вещания в эфире многие уже запоминают условия игры. Есть программы, которым позволительно жить долго. А «Экстремальные ситуации» на то они и экстремальные. Мы не американцы. Мы смотрим десять лет «Поле чудес», и мне кажется, что это неправильно.

— Тебе надоел Якубович?
 — Я очень хорошо отношусь к Лёне, но я не смог бы крутить барабан столько лет. Это с ума можно сойти. Я бы тогда лучше работал на заводе токарем или там ж-ж-ж на конвейере.

— Трудно представить тебя работающим на заводе…
 — Может быть. Но я работаю, и мы предложим скоро другую программу, гораздо более интересную, ориентированную в XXI век.

— Круче «Экстремальных ситуаций»?
 — Это похоже на «Бегущий по лезвию бритвы» или «Бегущий человек». Вот на что это похоже.

— Тоже будет много шума, гама, действия?
 — Самое главное заключается в том, что мы станем делать программу сразу в реальном времени. Используем цифровой сигнал, а не «Бетакам». Зрителю, впрочем, это неинтересно. Просто для примера скажу: в фильме «Матрица» для того, чтобы изображение исчезло, а потом снова появилось, потребовалось несколько месяцев. А сейчас с появлением новой технологии тримсжатия мы попробуем сделать так, чтобы все было в реальном времени.

— А ты будешь принимать участие в этой программе?
 — Да-а-а, ведущим.

— И опять эти несчастные люди, переломы, падения?
 — Ой, это очень сложно. Я не хочу рассказывать. Поведение администрации города, милиции, ОМОНа и так далее, и так непредсказуемо.

— Коля, а где все прочие твои замечательные телевизионные проекты вроде «Песен с Фоменко»?
 — Сняли их, сняли. Говорят, не понравились, рейтинг низкий.

— Забавная была программа.
 — Программа была милая, но, может быть, просто ей не место на канале. Вообще независимым быть нелегко, и поэтому…

— Ты претендуешь на роль независимого? Ведь тебе НТВ платит зарплату.
 — Но на производство никогда не беру денег от канала. Я произвожу все сам. Ну не понравились им «Песни с Фоменко»: «Глупая программа». Тем не менее, когда недавно была история с гимном, эту программу истрепали, потому что мы придумали гимн России.

— Где Юра Антонов пел?
 — Нет, Степанцов. Мы со Степанцовым. «Россия — страна, всего до хрена». Программу задергали, а значит, ее помнят. Раз ее помнят, значит… Ну да ладно, я могу придумать столько передач разных.

— Коль, а может быть, виной всему ты сам? Ведь ты всегда немного переигрываешь.
 — В чем это я переигрываю? Пусть Станиславский определит, кто переигрывает, а кто нет. Я просто предлагаю такую версию, и это неплохо.

— Почему в «Сатириконе» ты занят только в одном спектакле? У тебя времени больше нет?
 — Я очень выборочно отношусь к театральному процессу. Мне не нужно играть в антрепризе, чтобы, так сказать, доказывать себе количеством, что когда-нибудь я смогу дать качество. Мне хочется сразу качество.

— Восемь лет в автоспорте. Когда ты вдруг почувствовал в себе, в душе, гонщика?
 — Дело в том, что восемь лет — это уже в профессиональном автоспорте. А до этого были вялые попытки, потуги какие-то. Кроме того, десять лет я занимался горными лыжами профессионально. Достаточно мучительно расставаться со спортом, каким бы то ни было, если прожил в нем много лет. Вот наша команда занимается сейчас общефизической подготовкой в ЦСКА, и там я вижу старых спортсменов, которым по 60 лет: бывшие легкоатлеты или там футболисты. Они каждое утро приходят вместе с нами в зал, бегают от пяти до десяти километров. Машина не может остановиться. Это очень серьезно. Про себя не могу сказать, что у меня машина не может остановиться, потому что я занимался не такими нагрузочными видами спорта. Но тем не менее все равно…

Когда появилась возможность, а появились приглашения в профессиональные команды, я, естественно, на уровне восторга туда полез. Потом все это затянуло, и был долгий-долгий путь до этого кольцевого спорта, потому что сначала нужно пройти ралли-кроссы.

— Коля, а что такое кольцевые автогонки?
 — А «Формула» вот то же самое. Абсолютно. Те же самые трассы.

— И какие успехи?
 — В этом году мы, наша команда, едем в чемпионате мира в «Гран-туризме». Он проходит в четырнадцати странах, так же, как «Формула−1». «Гран-туризм» — это та же «Формула−1», машина просто накрыта сверху кузовом. Очень быстрые машины, едут со скоростью 320—340 км/ч и…

— Это очень опасно.
 — В России, конечно, есть риск для жизни, потому что у нас несколько автодромов, и все они сделаны очень плохо. Обязательно любая поворотная связка у нас заканчивается стенкой. А у них этот спорт безопаснее футбола.

— Так уж и безопаснее?
 — Последний сумасшедший завал в «Формуле−1». Восемь автомобилей. Оторвало колесо и убило пожарного. Но гонщики все в полном порядке: ни переломов, ни ссадин — ничего. Они находятся в открытых кабинах, а наши-то еще и закрыты. Ой, зачем про это разговаривать. Как неинтересно.

— Ты суеверный человек, Николай?
 — Ну, на глупых уровнях — конечно. Свои придумываю какие-то мулечки, здесь надену эту маечку, тут надену эти трусики. В этом нет постоянного сумасшествия. Но есть какие-то приметы реальные, которые… Шлем на пол не клади. Перед тяжелой аварией в Питере в этом году у меня из рук выпал шлем прямо перед стартом, и отбился кусочек краски. Механик не успел его поднять.

— Дурной знак?
 — Да, это дурной знак.

— А какая ситуация была?
 — Штормовое предупреждение, а по берегу Финского залива проходит самый скоростной участок трассы. Машина легкая — задний мост оторвался от земли.

— Какая скорость была?
 — А у нас нет спидометров. Только тахометр. Мы следим только за перегрузками оборотов мотора. А что происходит, с какой скоростью ты движешься — неизвестно. Поэтому бывает, тебе кажется, что несешься как угорелый, а на самом деле едешь медленно. А потом думаешь: «О-о-о, чего-то меня выташнивает». А оказывается, там за триста…

— Свои профессиональные навыки применяешь при обычной езде по городу?
 — Ни один гонщик никогда не двигается быстро по городу, потому что, во-первых, это страшно.

— И к тому же в городских условиях есть спидометр.
 — В автоспорте совершенно другая работа ног, рук и совсем другие принципы вождения. Разогнать за шестьсот метров машину до 350, остановить ее и войти в поворот на 220 — все это происходит за стартовые 600 метров. Когда ты с трехсот осаживаешься до ста, у тебя перегрузка 2,6 «же», как в самолете, расфокус глаз и так далее. И при этом нужно еще исполнять какие-то действия…

— Ты как-то говорил, что мечтаешь о спокойной жизни…
 — Да. Сейчас я уверен совершенно точно — дайте мне эти пресловутые два миллиона долларов, положите меня на диван, не воруйте мои джипы, не трогайте, и я буду, так сказать, нормально жить. У меня будет мешок, из которого я смогу брать деньги на фильмы, на спектакли. Я смог бы не отвлекаться на эти наши бытовые трудности, на встречи с людьми, в 90 процентах случаев напоминающими животных.

— Ты вправду задолжал 200 тысяч долларов какому-то банку и отдавать не собираешься?
 — Во-первых, я не задолжал никакому банку. Это бред сумасшедшего. Этот вопрос закрыт. Но я могу рассказать, как впервые столкнулся с судопроизводством. Началось с того, что я взял у человека деньги в долг, которые равнялись 50 тысячам американских долларов. На них я купил землю и построил дом за Мытищами. Деньги я отдавал в течение двух с половиной лет. Но этот человек, царство ему небесное, умер. Он владел банком, и не одним, и в свое время я по его же просьбе заполнил целую пачку пустых расходных ордеров. Он сказал: «Это на всякий случай». К сожалению, мы же не знаем никогда, что с нами будет. Пока он был жив, все было нормально. Как только он умер, естественно, все стало рушиться, люди стали растаскивать этот банк в разные стороны. Пришла ликвидационная комиссия. Вызвали меня, сказали: «Вот здесь у нас есть пачка бумаг. Вы нам деньги отдайте», — и объявили мне иск почему-то на 200 тысяч. Потом 400, потом 600. Пришлось погрузиться в судопроизводство. В конце концов дело было закрыто за отсутствием состава преступления. В общем, все кончилось совершенно нормально. И все было доказано в течение десяти минут. Судья запросил Центробанк. Любой кредит, который вы берете в банке, оказывается, имеет номер и цифру и подтверждается в Центральном банке. То есть государство у нас все-таки сечет. Там был большой список должников этого развалившегося банка, а меня там не было…

— Николай, ты испытываешь материальные затруднения?
 — Не будем об этом. Когда я закончил театральный институт, стал актером 13-й категории и получил зарплату 108 рублей, то понял: я могу и умею зарабатывать бабки. Больше комплексов по этому поводу не было. С тех пор это ощущение меня не покидает. Причем были не то что там месяцы, а годы-дырки, прямо дырки: 91-й, 92-й — полная задница. Я вообще умирал, не знал, что, чего, куда. Но тем не менее я же не сдох.

— Но жену в Питере бросил?
 — Девушку бросил, девушку.

— Изменил, коварный? Закрутила тебя московская круговерть?
 — Нет, она родила себе ребенка от другого человека, поэтому я уже не мог содержать ее.

— Ты вспоминаешь себя прежнего, рок-н-ролльного?
 — Да я и до сих пор рок-н-ролльный, никуда это не девается от меня. Это ужасное состояние. Маленькая собачка до старости щенок. Вот ты понимаешь, ла-ла-ла-ла-ла. Все время ла-ла-ла, а уже 38 лет. Ла-ла-ла. Пока скачется и прыгается… Ну и ничего страшного. Джонни Депп мой ровесник, Том Круз старше меня на год. Чем я хуже? Они там прыгают чего-то, висят на пальцах, кричат, стреляют из пистолетов на экране.

— Они миллионеры, а тебе не досадно? Ты делаешь то же самое.
 — Да черт с ними. Дай им Бог, они счастливые люди. Но у нас тоже есть миллионеры, и я горжусь ими. Они качают нефть, пускают газ.

— Да они же халявщики, мафия — к государству присосались и жиреют, коррупция ходячая…
 — Я ничего про это не знаю. Но я хочу спросить у тех, кто так же рассуждает: «Почему вы не делаете того же? Вы можете, если вы такие умные и хитрые, пронырливые, подонские, мелкие, жалкие или большие, крупные и злые. Делайте что-нибудь. Не сидите и не воняйте. Это называется „удушение противника вонью“. Вам никто ничего не должен. Даже папа, который брызгал в маму, ничего уже не должен! Всё! Поматросил и бросил. Научитесь отвечать сами и хватит гавкать под забором».

— Ладно, давай лучше про рок-н-ролл…
 — Я играл рок-н-ролл, между прочим, когда еще был жив Леонид Ильич Брежнев. Представляешь? Меня можно уже на руках носить.

— Николай, у тебя не рок-н-ролл был. В твоей музыке не было протеста, так, тритатушки-тритата.
 — Рок-н-ролл — это не протест. Это не более чем образ жизни. Ты можешь играть трип-хоп, гранж, но образ твоей жизни может не соответствовать рок-н-роллу в принципе. Ты будешь, например, клерком, ходить на работу, в шесть все заканчивать. Таких любителей очень много. А ты привыкла слушать слова. «Нас взяли, мы стояли». Это бред сивой кобылы.

— Это над Шевчуком издеваешься?
 — Я честно признаюсь — я не люблю «ДДТ» и не считаю ее предметом искусства. Я считаю это вялым молодежным творчеством. И все время эти поучения: «Не стрыляй!» Какие-то догмы прямо, и все это так посредственно! Написал одну попсовую песню — «Осень», которую все и помнят. На этом — все. Немножечко надо к себе относиться поспокойнее, попроще.

— Тебя, между прочим, КГБ не гоняло, как его.
 — Да ты что?! Кто тебе рассказывал, что его гоняло КГБ? Открой-ка историю, учебник. Рок-фестивали, да? Ленинградский рок-клуб. Ты открой это и посмотри, когда Шевчук у нас появился, а когда мы уже играли. Мы — лауреаты первого рок-клубовского фестиваля. Группа «Секрет», с программой «Ты и я». А Шевчук прибыл из Уфы, учитель географии, и решил нас здесь поучать! В 85-м году мы точно так же были в списке запрещенных групп, как и «Аквариум», как и все остальные. При этом в школе мне позволялось играть рок-н-ролл, школа купила нам аппаратуру. Правда, аттестат зрелости я никак не мог получить, потому что пел «Суперстар» весь выпускной вечер. Ну и что? Винтили нас или что? Убивали? В КГБ вызывали? Пусть этот сказочник не рассказывает.

— Ох, вмажет тебе Шевчук при встрече…
 — Человек, который поддевает, находит достойным для себя поддевать Филиппа Киркорова, будучи рокером, мне смешон. (Шевчук демонстрировал во «Взгляде» «пение» Киркорова и Распутиной под фонограмму. — Э. Н.) Такого рок-кумира ссаными тряпками надо гнать до туалета, понимаете? Пусть там помоется и уберет. Господи, да пустое место. Пожилой дядька с бородой, а все гав-гав, гав-гав, чего-то хочет всех построить, научить чему-то.

— А ты с Киркоровым дружишь, что ли?
 — Нет, но если я захочу поймать Шевчука на говне, как он… Это проще простого во время съемки видеоклипа. Он же будет под «фанеру» это делать, потому что живьем это невозможно — потому что это творчество. Поспокойнее к себе надо относиться. У него такой эгоцентризм, так себя любит, такой гуру, мессия. Фу! Просто смешно.

— У него тексты хорошие!
 — Я лучше в газете тексты прочитаю с удовольствием. В «Коммерсанте» гораздо интереснее и интеллигентнее пишут. А вот поучать меня не надо под одно и то же дрын-дрын. Не надо. Акын тоже мне.

— Ты согласен с тем, что кто-то в твой адрес может то же самое сказать?
 — Да постоянно говорят. Ради Бога. Не вопрос.

— Пошлость — это повторение. А ты такой оригинальный и вроде не повторяешься никогда. Почему тебя многие называют пошлым? Тебе не обидно это?
 — Сто раз говорил: откройте Набокова. У него есть лекция о пошлости. Пошлость — это лицемерие перед самим собой. Ханжество, эгоцентризм — это пошлость. То есть люди, которые могут позволить себе неорганично сделать некое действие, несут пошлость. А если они сделают это органично? Я уверен, что, например, снятые каким-нибудь великим актером штаны на сцене не смотрелись бы пошлостью. Просто я как бельмо на глазу навяз, поэтому Фоменко называют пошлым. Да мне все равно.

— Зачем ты жене купил лошадь?
 — Чтобы жена наконец скакала не на чужой, а на своей. Она увлекается конным спортом.

— Я знаю, что она сама по себе девушка очень закрытая, не любит, когда журналисты вмешиваются в личную жизнь.
 — Мы действительно не любим — ни я, ни она, когда начинают ковыряться в наших личных отношениях. Это неприлично… Я и так достаточно публичен, да и она достаточно публична. Никто не занимается вопросом, никто не смотрит кино, никто не ходит в театр, мало кто интересуется по сути творческим продуктом. Но всем интересно посмотреть, что происходит в кровати или около нее. Этот интерес я удовлетворять не буду. Я ничего не должен, тем более журналистам.