Может быть, кто-то не знает его по имени, но абсолютно точно все знают его в лицо. Точнее, знают персонажей, которых он играл в кино. В силу странности этих самых персонажей и самого Александра Баширова его считают немного странным.

А вот при личном общении он почему-то показался довольно застенчивым. Хотя, может быть, это тоже была одна из ролей, которую он исполнял в тот день. В поисках настоящего Баширова и прошло все это интервью. Только чтобы увидеть здесь актера настоящего, читать буквально этот текст нельзя. Лучше так, между строк. За всеми недоговоренностями и витиеватыми фразами он и прячется.

— А может быть, вы сами что-нибудь про меня напишете? — неожиданно встретил нас Баширов. — Зачем вам этот разговор? Почитайте что-нибудь в Интернете, там же все есть.

— Да там, знаете ли, много неправды пишут.

— А зачем вам правда?

— А она необходима, чтобы составить верное представление о человеке.

— Тогда давайте начнем.

— Александр Николаевич, вот есть просто актеры, а есть актеры культовые. Вас, без сомнения, точно можно отнести ко вторым…

— Ну да, актер-культурист.

— Как вы думаете, эта культовость закрепилась за вами благодаря вашим ролям и персонажам или благодаря вашему внутреннему «я»?

— Трудно сказать… Что-то я не верю в это. В культовость как таковую. Это что-то такое мифическое скорее всего. Что-то отсутствующее. Черт его знает. Насколько я формулирую для себя заявления обо мне — это что-то такое пьяно-шизоидное, психологически невменяемое и разумно-трогательное. Но все это одновременно ко мне, может быть, относится, а может, и нет. Если Энтони Хопкинс сыграл Ганнибала — он же не людоед по жизни? Мне трудно обсуждать представления, которые есть у людей обо мне. А потом, насчет культовости — откуда я знаю, насколько вы искренни? Может, просто мне решили комплимент сделать.

— Я только знаю, что когда говорят, допустим, Александр Абдулов — это просто Александр Абдулов. А когда говорят — Александр Баширов, реакция всегда восторженная: «О-о! Александр Баширов!» И каждый вспоминает своего Баширова. Пусть в маленькой роли, эпизоде, но этот эпизод остается в памяти.

— Да, и это, конечно, для меня пока тайна. Что касается первой части вопроса. А о второй — нечего соотносить то, чего я пока не могу познать. То есть общего представления о себе. Надо провести академический сбор данных, массовые опросы, фокус-группы — в общем, заняться этим научно. Организовать какие-то эксперименты по сбору средств, где будет, очевидно, эта народная любовь продемонстрирована. В любом случае, я к этому не стремлюсь и не стремился, и никогда не занимался созданием собственного культа в пределах современной государственной границы.

— А какое-то отношение у вас сформировалось к высказываниям о вас в прессе? Вы сами сказали, что одни считают Баширова пьяно-шизоидным, другие — невменяемым. Но на самом-то деле настоящий Баширов, наверное, совершенно другой?

— Нет, я уже достаточно трансформировался в ту форму, которая необходима каждому конкретно и по отдельности. То есть я сначала смотрю на человека и думаю: что ему надо? Если ему надо любви — я демонстрирую любвеобильную натуру. Надо человеку денег — я демонстрирую форму алчности, и мы начинаем друг друга понимать. Если человек пытается спеть-сплясать — я тоже вхожу в этот хоровод. То есть я мимикрирую под общественную жажду героя. Играю как бы такого лидера общества, который соответствует общему биоритму безответственности. Жить больно вольной пташкой.

— Хорошая позиция. То есть вы скрываете себя настоящего, а показываетесь всем таким, каким вас хотят видеть?

— Настоящего?.. Ну я же говорю, что уже потерял собственную личность под всеми этими масками. Пытаюсь, правда, иногда заняться реабилитацией. Создал благотворительный фонд, и одна из основных целей в нашем уставе — реабилитация моей незамутненной, самобытной и уникальной натуры, которая пока рассеяна, я бы сказал, в генофонде.

— А в какой момент вы потеряли собственное лицо?

— Вот в тот, когда я взялся за эту миссию — одухотворять нравственно деградировавшее отечественное сознание. И вы знаете, есть некоторые успехи. Появились какие-то признаки благополучия, во всяком случае в Москве. Сейчас пойдем дальше, по окраинам. Все же взаимосвязано. Вот знаменитое письмо Ходорковского — ведь все же началось здесь, в этой офисной комнате. Даже скорее всего на моей кухне, когда был придуман замысел фильма «Железная пята олигархии». Как говорится — что не лыко, то в строку.

— А вы знаете, что многие вас натурально боятся? Моя коллега рассказывала, что часто видела вас на кинофестивалях, но у нее и мысли не возникло попросить вас об интервью. То есть люди просто не решаются общаться с вами.

— И слава богу. Меньше потерянного времени. Больше времени на медитацию.

— Вас считают очень сложным человеком.

— Не знаю. Самовнушение посредственности. Человек сам боится неадекватности в собственной адекватности. То есть чужой неадекватности. Вот для этого и создается такой культ сложного, глубокомыслящего и разнообразно мыслящего человека, у которого несколько рук, ног, две головы, четыре глаза, много зубов, когти на ногах и руках, и он волосатый. И еще пахнет страстью.

— Монстр.

— Ну это же не я о себе такое представление имею. Я только создаю такое представление.

— Намеренный эпатаж?

— Это… перемонтаж?

— Или средство самовыражения?

— Натурально. Я бы сказал, это страсть. Знаете, такой скромный, застенчивый, нежный интеллектуал, не желающий элементарно смотреть какие-то культовые телевизионные программы. Вот что-нибудь такое достаточно разжеванное идет лучше всего. Хорошо идут программы о природе, рекламы курортов хорошо идут. Не потому, что я куда-то собираюсь, а просто вот там опрощение какое-то есть. Я бы даже назвал это исследованием визуальной культуры. Еще хорошо идут политические программы.

— Да уж, там есть чем насладиться.

— И там есть какая-то пластическая качественность. Вот наш президент — когда он идет, у него отмашка только одной рукой. Почему? Это же семантика, наверное, какой-то сигнал. Сигнал правого полушария, наверное.

— А вам самому не хотелось бы в таком случае снять какой-нибудь фильм простой и разжеванный?

— Есть такое. Сценарий, к сожалению, не мной написан, но в принципе именно простой и разжеванный. О внутренней караульной службе. Там уже и мизансцены, все готово. Однократные диалоги — пост сдан, пост принял. Этот фильм будет без секса, без насилия, четко марширующий. Его можно использовать как пособие, кстати.

— К жизни?

— И к жизни, и к службе. Служить-то нужно, конечно.

— Кого играть позовете?

— Кастинг устроим. А так — кто свободен, кто согласится за малое. Вот. Я думаю, очень у нас такое насыщенное было интервью.

— Подождите, почему было? Вроде бы только начали. Если выбирать — что вам больше по душе: актерство или режиссура? Все-таки актер — человек зависимый, а режиссер — там все зависит от него самого.

— Не думаю, что так можно сказать. Конечно, актер безответственней. Но к кассе ближе на самом деле. Этого не отнять и не прибавить.

— Интересно, какими своими ролями вы гордитесь и говорите себе: «Вот здесь я на сто процентов все сделал». И есть ли роли, которыми вы сами недовольны?

— Мне на самом деле все равно. Ко мне же это не относится особо. Это все вообще как бы другой человек делал. В принципе моя биомасса меняется ежесуточно. Вообще биомасса у человека меняется каждые десять лет. Все клетки меняются. Это физиологический закон. Поэтому трудно как-то совместить себя с десятилетней или месячной давностью.

— Да тут речь скорее не о биомассе, а о чувстве внутренней ответственности, что ли, или самооценки…

— Да я не смотрю…

— Не смотрите фильмы, где снимаетесь?

— А зачем?

— Как это — увидеть свою работу.

— Да правда не смотрю. Многих фильмов я вообще не видел.

— Каких?

— «Даун-хаус» я не видел. Сколько лет прошло — никак не могу посмотреть. Начинал смотреть, а потом как-то — ля-ля-ля, пойдем в буфет, тополя…

— А друзьям понравилось, как вы сыграли Фердыщенко?

— Кому-то нравится, кому-то нет. Все равно теперь не изменить уже. Какая разница? Это вообще проблемы, которые волнуют актеров. А я же не актер, поэтому… Мне дай бог текст выучить.

— Вот это вы загнули, не актер…

— Ну я же на режиссера учился. Конечно, какие-то вещи я понимаю. Когда нужно по мизансцене идти… А можно и не идти, если есть широкий объектив. Но можно и попасть в мизансцену…

— Просто у вас, мне кажется, чувство ответственности должно быть очень развито. Даже исходя из того, что вы учились на курсе по режиссуре сначала…

— Да, сначала у Таланкина, потом — у Васильева…

— Потом поехали в Америку и продолжили обучение там. Это же от того, что вам хотелось профессионально овладеть своей профессией.

— Да, мне было интересно, что это такое. Оказалось, режиссура — такой скучный предмет на самом деле. Его лучше делать. Вот как пить вино. Можно обсуждать букет, да? А по памяти — не знаю. Потому это все на рефлексах. Главное, понимать — так, здесь по-собачьи. Или по-кошачьи. Реагировать главное — на режиссера, на партнера, кивать им головой все время, соглашаться со всем, что они говорят. И сценарий главное не читать, чтобы не знать вообще, что ему хочется и что вообще здесь происходит. Тогда хоть как-то сыграешь живенько. Иначе это все будет конструкция. А конструкция — это проявление своего неуважения к зрителю.

— В кино вы признанный мастер истерик. А в жизни часто нервничаете по каким-либо поводам?

— Конечно, я реактивный в этом смысле. Не могу пройти спокойно мимо несправедливости, хамской эксплуатации человека человеком, насилия государства над личностью, нарушением, я бы сказал, налогового законодательства. И вообще — сам себя часто чищу под разными портретами, мучительно выдавливаю из себя раба по капле. Это требует трепанации черепа, специальной такой операции — снимаешь кожу с пяток, с задницы и так вот и бегаешь. Где сел — там и больно.

— Часто такую экзекуцию приходится проделывать?

— Да как заживет — так сразу по новой. Как толстый слой шоколада и сала на мне появляется — приходится срезать.

— А какой для вас лучший способ душевно успокоиться?

— Спать нужно. Спать часов по 12—14. Да. И смотреть свои фильмы. Чужие тоже можно смотреть. Во сне. В какие-то путешествия ездить. То есть такое собственное телевидение. Все это успокаивает. Это не мистика, это существует, когда ты в этом находишься.

— А вы следите за новинками кино, покупаете кассеты?

— Да не очень вообще-то. Не очень-то есть что-то и новое на самом деле. Кино ведь существует не отдельными фильмами. Кино существует как часть культурно-цивилизационного поля битвы. А одна птичка погоду не делает. Важно изменение климата.

— Но есть какой-то режиссер, кто для вас действительно авторитет?

— Самый лучший режиссер — это Создатель. И есть еще 12 сценаристов. Они тоже неплохо изменили мир в своем роде, отношение к жизни. Раньше было так: нужно быть красивым, богатым, заниматься гедонизмом и смотреть на бои гладиаторов. Потом появились 12 апостолов, которые написали сценарий, где можно быть убогим и нищим, но это могут как раз не все… Что бы вам еще рассказать такое?.. Вот там туалет у меня.

— Да, мы потом его сфотографируем.

— Зачем его фотографировать? Туалет как туалет…

— Можно еще три вопроса?

— Кошмар. Так много уже.

— Да бросьте, еще не обо всем рассказали. Про кино и актерство мы поговорили. А еще очень интересно — какой муж и отец Александр Баширов?

— Да ничего там оригинального нет. Вот у вас есть 200 долларов в долг?

— С собой нет.

— Вот видите. Вот такой я муж и отец. Денег не платят. Кручусь как белка в колесе. Что еще… Дачного участка нет. А виноград у нас здесь не растет. Так можно было бы виноградник завести, лозу свою выращивать.

— А вы первую профессию — плиточник-облицовщик — помните? Я слышала, вы недавно в квартире делали ремонт, плитку сами клали?

— Почему недавно? Лет 15 назад я его сделал. Нас залило, прямо под Новый год… Так что какая тут плитка? На потолок не залезешь. Но кому это интересно на самом деле? Это когда имеешь что-то такое фешенебельное — яхта, пентхаус… Людям же нужно равняться на людей успешных, которые не влезут в игольное ушко на верблюдах.

— Так там, знаете ли, мишуры больше. И потом, кому судить, кто успешен, кто нет. Мне кажется, даже если вы живете не фешенебельно, у вас все равно дома должны быть какие-то оригинальные вещи.

— Призы там у меня есть. Денежные. Вот до сих пор мне из Египта семь тысяч не присылают. Уже шесть лет прошло, а эта близкая моему сердцу гамма так и не пишется. А что дома может быть?.. Ведь все это просто вещи, да еще и в Петербурге, где каждый дом — уже памятник истории, все строилось веками.

— А музыку своей супруги вы слушаете дома?

— Ну знаете ли…

— Что в этом такого? Хорошая музыка.

— А кто возражает? Так что теперь дома сидеть — я ей кино, она мне — музыку? Пообедали, потом наоборот.

— Но вы критикуете творчество друг друга? Может, даете Инне советы какие, а она — вам?

— Нет, ничего я такого не делаю. Я живу под железной пятой.

— Олигархии.

— Да… Я ж подкаблучник. Тут мне слова не дают. Так что сижу тише воды, ниже травы. По стеночке хожу, как мышь в углу, ем орехи кедровые. Да что там… ничего особенного такого нету.

— Почему вы своей дочери дали двойное имя — Александра-Мария?

— А выбрать не могли. А когда нет возможности выбора, нужно брать и то и другое. Как и в любых других выборах в общем. Нужно брать сразу — пива, коньяка, водки, вина. Потому что попробовать что-то выбрать — не получится. Выпьется все.

— А между собой вы как дочь зовете?

— Просто Саша. Она сама решает, как себя назвать. Ну все, мне пора. Кажется, у нас очень миленько получилось.