Народная артистка СССР Лидия Смирнова не нуждается в представлении. 61 год работы в кино, десятки сыгранных ролей — («Новая Москва», «Моя любовь», «Два друга», «Парень из нашего города», «У них есть Родина», «Тишина», «Добро пожаловать, или Посторонним вход запрещен!», «Женитьба Бальзаминова», «Дядюшкин сон», «Деревенский детектив» и др.). В 1997 году вышла книга ее весьма откровенных воспоминаний «Моя любовь», из которой таинственным образом выпала глава, посвященная ее горячо любимому первому мужу Сергею Добрушину, о котором до сих пор никто ничего толком не знал — только то, что он пропал без вести на войне. Текст исчез, пленка с записью была смыта. «МКБ» решил восстановить справедливость; Лидия Николаевнаеще раз любезно согласилась совершить вместе с нами путешествие в сороковые годы. Итак, перед вами эксклюзивные воспоминания поистине народной актрисы.Лыжня на небо

…Сергей Добрушин, мой муж, был журналистом, очень образованным человеком, знал в совершенстве три языка, был великолепным спортсменом… Он и меня приучил к спорту. Мы занимались лыжами, слаломом, байдарками.

Кстати, и познакомились мы с ним на лыжной прогулке. Под Москвой есть замечательное место — Сходня, там горы… Я шла на лыжах со своей компанией друзей, а навстречу нам шла другая компания. Среди всех выделялся один человек — большой, плечистый, красивый. Он так ловко шел. Мы прошли мимо друг друга, я почему-то оглянулась, он тоже. Потом еще прошли несколько шагов и опять оглянулись. Затем он остановился, я тоже остановилась. Наши компании расходились все дальше и дальше в разные стороны… А мы вдруг пошли навстречу друг другу…

Обратно мы ехали уже вместе, а через месяц я вышла за него замуж. Мне не было еще 17 лет. Когда мы решили пожениться, то у нас не было ни денег, ни времени на положенную свадьбу. И в обеденный перерыв — а я работала в Главном управлении авиационной промышленности на площади Ногина — мы сбегали с ним в загс и зарегистрировались.

Мы жили в старинном особняке — мне дали комнату от учреждения, где я работала. Это был дом бывшего владельца мраморного производства — толстые стены, мраморные подоконники и колонны, четыре окна и печка-голландка. У меня с ней связаны тяжелые, ужасные воспоминания.

Эта печь — не столько понятие тепла, сколько холода! Когда мы ее топили, дым шел обратно в комнату. Приходилось открывать окна, и натопленное помещение выхолаживалось… Рядом с этим особняком стоял современный дом, раза в три-четыре выше, когда направление ветра менялось — дым шел обратно в комнату.

Еще нужно было стоять в очереди с пяти утра, чтобы получить дрова. Затем их перевезти, расколоть, сложить, а потом топить и мучиться. Такая вот «чудо-печь».Наши мальчики головы подняли…В начале лета 1941 года, накануне войны, мы с Сергеем собирались покрасить стены в комнате, как тогда было модно, в синий цвет… Я купила много-много синьки. А еще мы в очередной раз готовились к путешествию на байдарках. Сергей что-то мастерил в лодке, делал парус. А я пошла в булочную… И вот слышу какой-то шум. Все что-то говорят, и выделяется только одно слово — «Война». Я купила хлеб и прислушиваюсь. Кто-то еще громче сказал: «Война».

Прибежала домой, говорю Сереже:

 — Ты знаешь — война!

 — Как война?

Настал момент страха, отчаяния и вместе с тем непонимания, что нас ждет впереди. Вмиг вся жизнь перевернулась.

И вот прошло два-три месяца. Наступила осень… Идет мобилизация, мы привыкаем к сводкам, сдаем города, отступаем. Страшно. Появляются первые похоронки. В этой атмосфере «Мосфильм» продолжает работать. Кто-то снимает картины, кто-то боевые киносборники.

Вдруг вечером приходит Сергей с работы в очень тяжелом настроении.

 — Что случилось, Сережа?

 — Да какая-то баба стала меня стыдить, что я молодой, здоровый, сижу дома и не иду в армию. Я говорю ей: так пускай меня мобилизуют, я готов. А она: в ополчение надо идти!

Я ответил ей:

 — Зачем же мне идти в ополчение, когда меня можно использовать в армии — там я больше пользы принесу.

В общем, у него был какой-то неприятный разговор, его за что-то стыдили. И вот он говорит:

 — Через пять дней я ухожу в ополчение.

У меня сдавило горло, мне стало так страшно, страшно остаться без Сергея. Мы стали с ним готовиться, собирать вещмешок. Я помню, как в каждую вещь, в каждый носок, в каждую майку положила по ласковой записочке и заготовила много-много открыток: «Жив-здоров, люблю, целую» с моим адресом. То есть я за него написала все открытки, чтобы ему оставалось их только опустить в почтовый ящик.

И вот настал день отъезда. В пять часов утра я провожаю Сергея до угла Садовой. Это было условленное место. Мы договорились, что здесь расстанемся. Я пойду обратно и не буду оглядываться. Мы идем с ним по Бронной. Он такой высокий, красивый. Я держу его за локоть и смотрю на него снизу вверх. Стоит длинная очередь у магазина «Молоко» — он до сих пор существует. И вся эта очередь, повернув головы, смотрит на нас. Все видят, что я провожаю мужа на фронт.

Дошли до угла, простились… Я повернулась, побежала, захлебнувшись в слезах. Бежала и в голос плакала. И опять все под взглядами очереди. Когда вошла в комнату, обняла кожаное пальто Сергея, с которым потом бегала в бомбоубежище. Вешалка оборвалась, я упала на пол и зарыдала бесконечно. Как было страшно одиноко без Сергея. Его нет, я одна. Многие мои друзья, знакомые тоже ушли на фронт или в ополчение.Блондинка на матрасеПроходит неделя, другая, третья. От Сергея ничего нет. Мои открыточки не приходят. Я стала переживать, не случилось ли с ним чего, где он. А сама пропадала на съемках с утра до вечера. И вдруг Александров дает нам три выходных дня. И я попросила у него разрешение уехать. Поставила себе задачу во что бы то ни стало найти Сережу. А у меня такой характер: если что-нибудь задумаю — обязательно сделаю.

Помню — была хорошая теплая осень… Я решила отправиться на призывной пункт, откуда забирали Сергея в ополчение. Туда не пускали. И вот на мне белая юбочка, маечка, белые туфельки, мои привычные куделечки на голове. Конечно, намазанные ресницы, яркие губы. Ну и сумочка. А больше ничего. Я пролезла через какую-то дырку в заборе, прошла внутрь. Сидит восточный человек. Я, конечно, стала кокетничать, чтобы ему понравиться и получить нужную мне информацию. Имела успех и довольно быстро. Меня уже знали после картины «Моя любовь». Я была популярной. И после долгого моего допроса он говорит: «Дорогая моя, ну как же я могу знать, куда уехал ваш муж! Я могу только предположить».

И он посчитал, что это воинская часть, расположенная в направлении к Можайску. И говорит: завтра туда идет пять грузовых машин, груженных матрасами и другими вещами. Может быть, там и найдете своего Добрушина. Если вы согласны — то я в качестве исключения попрошу, чтобы вас туда взяли.

На следующее утро я сидела на обочине Можайского шоссе и ждала, когда появятся грузовики. Вдруг действительно, идут машины, груженные матрасами. Я вскочила. Останавливается последняя машина, подходит ко мне военный и говорит: «Вы Смирнова, я знаю. Полезайте наверх».

Меня подсадили, я залезла на кучу этих матрасов и легла на живот, схватившись за толстые веревки, которыми они были перевязаны. Я решила смотреть и запоминать, куда мы едем, чтобы потом добраться обратно в Москву. Мы едем час, проходит второй… Я все запоминаю, думаю, что как-нибудь вернусь домой — лишь бы мне туда приехать.

Стало темнеть. Офицер бросил мне шинель. Наконец, остановка через часа четыре пути. Он сказал, что мы сейчас подъедем к населенному пункту — там белое здание. Это школа. В ней и находится штаб. При въезде в населенный пункт мы и остановимся. Вы сойдете, и я вас знать не знаю больше.

Я соскочила с машины, поблагодарила его и пошла в эту школу. Кстати, была тогда белая, как негатив: запыленные дорожной пылью ресницы, запыленные волосы, маечка моя — все было одного цвета, когда приехала.

Сидит полковник средних лет. Представилась как актриса Смирнова. Слава Богу, что он меня узнал и хорошо встретил. Объясняю, что ищу рядового Сергея Добрушина, моего мужа, что не получаю от него никакой весточки, не знаю, где он, что очень волнуюсь. Полковник как-то проникся симпатией, даже пошутил: первая ласточка — приехала первая жена. Скоро приедет первая мать, потом сестра, и пошло-поехало. Раз уж узнали — теперь будут ездить.Любовь под грузовикомМы вышли с ним на крыльцо. Он вызвал солдата и говорит ему: «Вот там, видишь, опушка? Беги туда, к шестой роте и спроси, нет ли там Сергея Добрушина. Возвращайся и доложи». Я поворачиваю голову — и вдруг как из-под земли из-за угла выходит Сергей. Я кричу ему: «Сергей!» Он увидел меня и от неожиданности остановился. Мгновение мы молчали — оба онемели…

У нас разрывалось сердце…

Сергей обратился к полковнику:

 — Разрешите поздороваться, товарищ полковник.

Такая мизансцена…

В этой паузе было такое выражение наших чувств — и горя, и радости, и отчаяния, и счастья. Полковник ушел в здание, выносит оттуда полбуханки хлеба и котелок с молоком:

 — Вот вам, товарищ киноактриса, молоко и хлеб, поешьте.

Он с каким-то трогательным пониманием отнесся к нам, дал возможность поговорить. А через некоторое время вызвал Сергея к себе, дал распоряжение, что завтра утром тот должен ехать в Москву в командировку за какими-то мотоциклами и разрешает нам ехать вместе утром на этом же грузовике…

…Мы ночевали под грузовиком, который привез меня и на следующее утро вез нас в Москву. Мы стояли счастливые, держась руками за шоферскую кабину.

Ехали долго, нас болтало. И вот мы дома. У Сергея было три дня. Очень много поручений — мотоциклы, какие-то детали… Он был очень занят, только вечерами бывал дома. Как быстро пролетели эти три дня, как-то немыслимо быстро.

И провожать второй раз было куда труднее, чем первый. Мне казалось, что нельзя пережить еще раз расставание с Сергеем. Но пришлось. Он ушел, уехал. Когда уходил, то сказал, что если вернется калекой — не захочет показаться мне на глаза. Я запомнила эти слова.Фруктовые сныПервое время от Сергея приходили открытки, мной же написанные, потом — ничего. Уже находясь в эвакуации в Алма-Ате, много хлопотала, чтобы узнать, где он. И получила документ, в котором говорилось, что он пропал без вести. Потом это подтвердилось и в «Книге памяти» Сергея Смирнова.

А в осень 41-го года в нашем сознании еще никак не укладывалось, что идет война, хотя немцы уже бомбили Москву, бомбили наш родной «Мосфильм». Фашисты наверняка приняли киностудию за какую-нибудь фабрику и забрасывали ее зажигалками. Нам приходилось много дежурить на крыше и гасить зажигательные бомбы. Тяжелыми железными щипцами нужно было схватить зажигалку и сбросить ее с крыши. Для меня дежурство на крыше было самым большим мучением.

Надо сознаться, я была страшной трусихой — так боялась налетов, что, когда ночью вдруг объявляли воздушную тревогу, первой прибегала в бомбоубежище и всегда интересовалась: прочные ли перекрытия в этом доме? Я была готова делать все что угодно, только не дежурить.

Жила я тогда на Патриарших прудах и сначала бегала в метро на станцию «Маяковская», которая расположена очень глубоко под землей — там было полно людей. Все ложились на пол, на рельсы и ждали, когда закончится тревога. Я всегда таскала с собой кожаное пальто моего Сергея. Оно мне казалось большой ценностью. Потом на нем же я лежала на рельсах метро. Заканчивалась тревога, и я шла обратно. Позже ночевала у своей тетки, которая жила у Сретенских ворот. Там бомбоубежище было и ближе, и лучше, хотя не такое глубокое. Под бомбоубежище был приспособлен какой-то овощной склад, где я ставила раскладушку и ложилась спать. Я рассуждала так: если меня разбомбят — ну и пусть, а если я останусь жива — нужно хорошо выглядеть. Поэтому ложилась на раскладушку и так крепко, сладко засыпала. Мне даже было жалко просыпаться, когда заканчивалась тревога. Вот что такое молодость… Помню, рядом с раскладушкой за сеткой стояли ящики с овощами, фруктами и ягодами. Иногда мне удавалось выковырнуть пальцем несколько ягод из этих ящиков — клубнику, вишню…Кино в траншееА война все шла. Я снималась в «Боевых киносборниках». Утром приезжала на «Мосфильм» — там продолжалась наша кинематографическая жизнь. Любовь Петровна Орлова, Борис Чирков, я, как и многие, рыли траншеи на Воробьевых горах, собирали в подвале посылки на фронт, дежурили ночами на крыше. И еще снимались в этих киносборниках. Их готовил Григорий Александров. И часто бывало так, что вся съемочная группа вместе с кинокамерой пряталась от налета в траншею, которую мы сами недавно вырыли. Только сейчас понимаешь, как все это было неожиданно и страшно. Все тогда были равны — и кинематографисты уходили в ополчение, мы их провожали. Потом многие из них не вернулись.

«Мы ждем вас с Победой» — сборник, в котором я играла с Чирковым. Новая тема — тема войны. В то же время начали работать над картиной «Парень из нашего города» Константина Симонова с режиссером Александром Столпером и Борисом Ивановым. Меня пробовали на вторую роль — роль Верочки, которую потом замечательно сыграла великолепная актриса Ниночка Зорская. Я готовилась к пробе, очень волновалась, и пока никому не приходило в голову попробовать меня на роль Вари, которую я потом сыграю.Призрак бродит по Арбату……После окончания войны все вернулись на свои места. «Мосфильм» уже работал в Москве. Был организован Театр киноактера, в котором я играла почти весь репертуар. Много снималась…

Однажды у меня был творческий вечер в Доме журналиста. Я читала, рассказывала. В перерыве ко мне вдруг подошла женщина. Лицо ее показалось мне знакомым, но кто она — я не могла вспомнить. И вдруг она задает мне вопрос, на «ты» вдобавок:

 — Лида, а как Сергей? Я его встретила на Арбатской площади не так давно — он так хорошо выглядит, хоть и постарел. Я спросила его про тебя, но он ничего не ответил. Я подумала, что вы разошлись.

Я остолбенела и отвечаю:

 — Его нет в живых! Он погиб.

Она замолчала и явно была смущена. Хотела я ее расспросить подробнее, но, поскольку зазвенел последний звонок и мне нужно было выходить на сцену, попросила дождаться меня после второго отделения.

Еле собралась, чтобы закончить встречу. Выбежав за кулисы, везде искала эту женщину. Ее нигде не было видно. Я много об этом случае думала, но до сих пор ничего не поняла… Может быть, она ошиблась? А может быть, правда — ведь Сергей пообещал, что не вернется ко мне калекой.

…Прошли годы. Я была в Болгарии у знаменитой Ванги, и она мне сказала, что Сергей часто приходит к ней в очень красивой военной форме. Очень сожалеет, что у нас не было детей. А закончила Ванга так:

 — Он сгорел под Смоленском.

У меня до сих пор хранятся открытки, написанные уже им самим. «Дорогая, любимая, все нормально. Идем вперед…»