Бесценная лексика

Редкая выразительность нашей обсценной, или инвективной лексики, сиречь мата, — предмет национальной гордости № 1. Матом сказать можно все!

Заморский гость Олеарий, XVII век, писал, что московиты «вечно говорят о сладострастии, постыдных пороках, разврате и любодеянии их самих или других лиц, рассказывают всякого рода срамные сказки, и тот, кто наиболее сквернословит и отпускает самые неприличные шутки, сопровождая их непристойными телодвижениями, тот и считается у них лучшим и приятнейшим в обществе». Разумеется, гость просто не мог понять, о чем они говорили…

В «Словаре живого великорусского языка» В. И. Даля слова «мат» — нет. Есть «матерник» (пахабник, непристойный ругатель), есть «матерность» и «матерщина» (пахабщина, мерзкая брань) и есть глагол «матюкать» (сквернословить, ругаться, загинать матюки). В издании третьем, под редакцией И. А. Бодуэна-де-Куртэнэ (М.-СПб., 1903—1912), есть «елда», «елдак» и далее — почти со всеми… Но «мата» — нет.

Наш самый главный лексикограф от объяснения нашего самого главного уклонился, и, верно, мудро поступил. Поди растолкуй, что за правила у языка, на котором «очень мало» будет «с х… еву душу», а «очень много» — «х…ева туча»…

Русский язык вообще трудный. Туча приставок и суффиксов плюс их удивительная взаимосочетаемость позволяют нам, московитам, обойтись лишь четырьмя наиболее употребительными корнями (ясно: Б., Е., П., Х.), чтобы выразить решительно все. До чего мощные корни! Смыслоемкие!

(В скобках: способность немцев сцеплять из своих корней бесконечные грохочущие «товарняки» делает их брань также абсолютно непроницаемой для иностранцев — см. перлы «Бравого солдата Швейка». Англосаксам с их одноклеточным «факом» и парой-тройкой предлогов-наречий на континенте делать, понятно, нечего…)

Хуже татарина

Другое дело — происхождение самих живительных корней: дело темное. Широко распространена версия о тюркском заимствовании, но вот Л. Д. Захарова — лингвист, собаку съевший на исследовании нашего предмета, — ее не разделяет. И Алексей Плуцер-Сарно, грозящий выстрелить в ближайшее время — не пропустите! — наиболее полным из существующих матерных словарей, объясняет вышеозначенный предрассудок понятной неприязнью местного населения ко всему «татаро-монгольскому». А С. Н. Трубачеву, филологу, удалось отыскать пару до боли знакомых слов даже в персидском («елда» и «манда», причем первое, если Трубачев прав, ставит под сомнение и сам глагол «е…ть»).

С достоверностью можно признать исконность разве что слова «блядь» — от общеславянского *blesti, сиречь «заблуждаться» (ср. «блуд»). «Блядь», между делом, фигурирует в Остромировом Евангелии (!) и «Изборнике» 1073 г., а в «Хождении за три моря» Афанасия Никитина читаем лаконичную истину: «все жонки бляди». Так что словцо попало в разряд табуированных сравнительно поздно.

В отношении же этимологии прочей русской нецензурщины между учеными согласья нет. Хотя позвольте… «Хер» — так тот возник веке в XVIII — по названию буквы алфавита, потом окреп и стал непристоен наравне с тем словом, которое был призван стыдливо замещать. Так что «хер» — тоже наш, русский, и кстати: по верному замечанию той же Л. Захаровой, сходный процесс происходит на наших глазах с «членом». Глядишь, лет через 100—200 и он утратит нормативное значение: язык жив и непредсказуем…

Заинтересовавшихся темой всерьез отсылаем… нет-нет — в Отдел рукописей бывшей Ленинки, где бесценным, но мертвым, увы, грузом хранится редчайший «Словарь Еблематико-энциклопедический татарских матерных слов и фраз, вошедших по необходимости (sic!) в русский язык и употребляемых во всех слоях общества. Составили известные профессора Г… ъ Б… ъ», СПб., 1865. В нем, верно, вся премудрость — но его не видел никто никогда, разве что Плуцер. А заинтересовавшихся слишком всерьез честно предупреждаем: учащенное и несколько как бы непроизвольное произнесение «татарских» слов и фраз в психиатрии зарегистрировано под названием «синдром Туретта». Лечится это галоперидолом, т. е. очень больно.

Х…й с нами

Веке в VI до н. э. даже эллины были совсем дикие. Чтили Вакха и ходили вокруг его идола крестным… нет, не подходит… таким, в общем, ритуальным ходом, который назывался «фаллофория», и фаллофоры пели песню. «Она нова, нескромна, к песнопениям/Всем прежним не подходит. Начинаем гимн,/Никем не запевавшийся» (пер. А. В. Артюшкова). Что-то песня их назойливо напоминала-напоминала — и вдруг напомнила: конечно! «Начинаем веселиться, начинаем песни петь,/Разрешите для начала на х… й валенок надеть!» Ну, начали…

«Костромские великороссы убеждены, что „черт боится матюков, т. е. матерной брани, и как только его заматеришь — сразу отстает“. И здесь, конечно, одна из главных причин, почему неприличная матерная брань так широко и глубоко распространилась в русском народе». Это из статьи К. Д. Зеленина «Табу слов у народов Восточной Европы и Средней Азии». А добавить стоит, что маловосприимчивые к цивилизаторским усилиям колонистов вообще и миссионеров в частности коми, селькупы — народы, словом, Севера — хульную лексику позаимствовали у русских с охотою, и не иначе как для оберега от собственных демонов.

Немного странной в этой связи представляется, правда, лилейная невинность «Великорусских заклинаний» Л. Н. Майкова (1869), остающихся и сейчас полнейшим сводом отечественного чернокнижия, — но не исключено, что среди его 400 с чем-то заклятий нет ни единого «матюка» оттого именно, что последние сами по себе считались средством сильным и в дополнительных формулах не нуждающимся.

(Народное христьянство, надо сказать, тоже давало иногда удивительные ростки. Так, существует фольклорный памятник «Крест Воскрес» — старинная пасхальная (!) песня, где «Христа» запросто рифмуется с… Понятно, с чем.)

Расхожая гипотеза о происхождении будущей брани из табуированного либо сакрального словника древнего язычества этими этнографическими частностями скорее подтверждается. Поскольку архаичные культы, о чем у нас сто лет назад писал гениальный Розанов, а затем на разные лады повторяли антропологи и этнографы, суть насквозь эротические — предполагать, что Х… й — имя бога седой древности, не так нелепо. Тем паче этимология слова неясна; а обращали внимание на отжившую, но еще употребимую форму «иди к Х… ю»?.. Не куда, чувствуете, а к Кому-То. Запретное тождественно священному; молчать следует о Том, о Чем нельзя сказать ясно. Вот и психоанализ в лице последнего своего мэтра Жака Лакана договорился до того же: «Главенствующее Означающее» — а по-нашему, Х… й.

Всему Голова.