«Комедии у нас плохие. Зато их мало», — пошутил как-то Андрей Кнышев. «Особенности национальной охоты» стали исключением, подтверждающим это правило. Сумасшедший успех этого фильма настолько же парадоксален, насколько объясним. Объясним — потому что сюжет построен на пьянке, что для русского человека, не состоящего в обществе трезвости, является бесконечным источником вдохновения. До этого фильмы на эту тему представляли собой либо мелодраму (как рязановская «Ирония судьбы»), либо фельетон (как гайдаевские «Самогонщики»). «Охота» стала действительно первой комедией о водяре, без намека на какой-то иной смысл. Парадокс же состоит в том, что юмор Александра Рогожкина настолько, скажем так, бесхитростный, что Гайдай на его фоне выглядит Вуди Алленом. Своего рода самопародия: каждому иностранцу известно, что русские пьют водку из самовара, причем круглые сутки, а потом играют на балалайке и заламывают медведей. Да, мы такие!

Самым колоритным персонажем «Охоты» был, естественно, генерал. Поэтому сразу после выхода фильма журналисты буквально замучили Алексея Булдакова вопросами, любит ли он охоту и сколько пьет водки. Водку пьет, но мало. К охоте равнодушен. За последние шесть лет Михалыч столько раз отвечал на эти вопросы, что «МК-Бульвар» решил оставить артиста в покое и обратиться за подробностями съемок фильма «Особенности национальной охоты» к другим, не менее любимым героям.



Виктор Бычков (егерь Кузьмич):

 — Александр Владимирович Рогожкин снимал кино совсем про другое, он не хотел делать фильм про лубочных героев. Когда он увидел весь материал, сказал, что не получилось то, что он хотел. Рогожкин был очень обижен на себя. Это как ребенок, который зажег что-то, а случился большой пожар. Ведь ужас всех ситуаций в «Охоте» в том, что они вроде бы придуманы, но на самом деле именно так и происходит в жизни. Но Рогожкин счастливый, его Бог ведет. Сейчас он для русского кино — как Тарантино для американского. Хотя узнали его только после «Охоты», до этого он был режиссером «третьей категории» и был знаком узкому кругу зрителей. Он снимал кино «не для всех»: «Жизнь с идиотом», «Караул», «Чекист»…

«Охота» — счастливый билет и мой, и Семена, и Гусинского, да и Леши тоже. Хотя Булдаков обижался в свое время: «Я 60 ролей сыграл, а меня только после „Охоты“ узнали». Да нас всех после «Охоты» узнали!

Семен Стругачев (Лева Соловейчик):

 — Я хохотал до слез, когда читал сценарий. Я читал всем. Когда мы ехали на гастроли — всему поезду, когда жили в гостинице — всей гостинице, в театре — всем актерам. И все смеялись до упаду. И вдруг была неделя кино Рогожкина, и что ни кино — чернуха. Я тогда испугался: может, мы вообще другой фильм снимали, может, это не комедия, а чернуха? Когда посмотрел «Охоту», все равно хохотал, хотя восприятие было уже другое, не просто как комедии.

На роль Левы Соловейчика сначала хотели другого актера, но по каким-то причинам он не смог сниматься. И нужен был человек такой же национальности и с таким же профилем. А нас с таким носом немного осталось. Я как раз до этого снимался у Сельянова во «Время печали еще не пришло», и он меня посоветовал. Я считаю, это судьба. Не сказал бы он — был бы я тем, кем я был.

Сергей Гусинский (сержант Семенов):

 — Где-то с 1990 года, с картины «Третья планета», я почти постоянно работал со съемочной группой Александра Рогожкина звукоинженером. И когда я напивался почти вдребадан, подходил к знакомым режиссерам, брал их за грудки и говорил: «А почему бы вам не снять меня в кино? Почему обязательно Сергея Шакурова, а не Сергея Гусинского?» И вдруг через некоторое время ко мне подошел Рогожкин и сунул сценарий: «Читай, там для тебя роль милиционера». Очевидно, я его просто достал в этом состоянии. Я, естественно, согласился, практически не читая.

Виктор Бычков:

 — Я Рогожкина знаю вместе с Лешей Булдаковым с первого его фильма «Ради нескольких строчек». Леша играл там водителя-старшину, а я немецкого егеря. И как-то мне Рогожкин говорит: «Вот, написал для тебя роль егеря Кузьмича, но он бородатый». Я говорю: «Конечно, какие проблемы? Буду бородатым». А у меня тогда борода не росла, я и не знал, что она может расти — брился все время. Сейчас чаще с бородой хожу, но иногда и сбриваю.

В момент отъезда Рогожкин познакомил меня с финном Вилле, он тогда учился в театральном институте. Мы сели в автобус, отметили начало и начали дружить. (Я после фильма песика маленького подобрал и даже в честь Вилле его назвал. Правда, потом смотрю, писает как-то не так, и через полгода я назвал ее Саара, это невеста Вилле.)

Семена я знал, потому что он пришел в театр Ленсовета, когда я оттуда уходил. Сережку Гусинского я видел и знал по студии, где он как звукооператор работал. Сережа Русскин работал в Театре комедианта, где я начинал. А вот Сережу Куприянова — переводчика Женю — не знал. Он во время съемок был влюблен в девочку и поэтому был вне материала. Он такой и получился — вне коллектива.

Сергей Гусинский:

 — Съемки происходили недалеко от станции Кузнечная (это в сторону Финляндии на электричке). Там есть деревенька Богатыри и пионерский лагерь для трудных подростков. Он находился на острове Лисий, который соединялся с Большой землей перешейком искусственного происхождения. Мы в общем неплохо жили — свежий воздух, теремки замечательные. Снимали в окрестных лесах. А хутор егеря Кузьмича был на противоположном берегу озера, куда мы на лодках добирались, что приятно: до съемки бодрит, после — успокаивает.

Снимали в конце лета и осенью. Но чем севернее, тем быстрее желтеют березы, тем раньше наступает осень. Золотая пора, хотя досидели мы до заморозков. А еще мы зимой на десять дней ездили под Пушкин, где снимали дворянскую охоту. И на пару недель под Псков, на базу военно-морской авиации, снимать бомбардировщики.

Вилле Хаапассало (Райво):

 — Я вообще не понимаю, как мы там снимали. Вечно чего-то не хватало. Повар от нас ушел, кормились непонятно чем. А у меня язва. Ужас! Так что, конечно, выпивали. Жить в таких непонятных условиях и не выпивать? Потом я привык к этому. Если бы не было таких дружеских отношений в группе, было бы очень тяжело. Единственное, что до того, как мы начали снимать, я уже три года жил в России — учился в театральном институте в Петербурге — и был знаком с российской действительностью.

Сергей Гусинский:

 — В Питере есть фирма, которая занимается судьбой медвежат, лишившихся своих родителей. Они их покупают, выкармливают лет до двух, пока они не становятся дикими зверями, и отпускают в лес. Этому медвежонку было месяцев восемь. Он весил 80 килограммов и по скорости и силе превосходил крупного мужичка.

Когда он бегал за мной (он просто так, конечно, не побежал бы), я был приманкой: мои каблуки были намазаны сгущенкой. Его держали за уши и давали нюхать мои пятки, а он, когда видел сладкое — конфету или сахар, — начинал рваться. И я со всей силы бежал ко второму дрессировщику и прятался у него за спиной. Страшно было.

Для съемок сцены, когда медведь напился в бане, была попытка напоить его спиртным. Он выпил целую бутылку коньяка, причем брал лапами и пил из горлышка — очень смешно. Он был пьяненький, но не заснул. Не рубит его алкоголь. Пришлось вызывать ветеринаров и усыплять медведя. Так что, когда он ходит по столу и якобы пьет водку, там была сладенькая водичка.

Семен Стругачев:

 — Медведь действительно был зверюга. И мне кажется, он был антисемит. Абсолютный. Сцена: мои коллеги фотографируются, все хорошо. Но в тот момент, когда я поднимаю медведя, чувствую, он начинает просыпаться. Я говорю: «Саш, чего-то я его боюсь. Надо бы вызвать ветеринара, давай еще укольчик сделаем». Рогожкин мне: «Какой ветеринар? Ты посмотри, сколько времени! Солнце заходит, у нас режим. Будем снимать». Если присмотритесь к моей физиономии, она совершенно не наигранная. Это физиономия человека, который ожидает какой-то подлости. Я не ошибся. Я его поднимаю, и тут эта гадина резко делает: «Аааф!» Я как дунул из кадра. Если бы вы знали, сколько я слов знаю по-русски матершинных, так вот, пока я бежал по тайге эти метров 400, я весь свой запас на него выдал. А этот гад пробежал 10 метров и опять уснул. Я вообще-то по сценарию не должен был выскакивать из кадра. А Рогожкин как будто подгадал, чтобы это произошло именно в кадре. У него действительно есть предчувствие.

Мы друг к другу с медведем так и относились все время. Я жил в избушке на окраине этого лагеря, а его хозяин жил со мной. А дело в том, что я очень люблю рыбалку, и, как только выдавалось свободное время, я — в лодочку и на озеро. У меня всегда висело очень много сушеной рыбы. И вот как-то мы хотели устроить большой пир на

500-й кадр. (Сотый, двухсотый кадры всегда в кино отмечаются, а 500-й, когда актеры проставляются, редко бывает.) Мы думали вывалить массу водки, пива, а я еще и рыбы. И вот этот медведь дождался этого момента и прямо накануне съел всю мою рыбу. А раньше он не дотягивался — у него цепи не хватало. Уж как он это сделал? Не понимаю!

На репетициях у Гусинского и Русскина (исполнителя роли «нового русского» Сереги), когда они по фильму забираются почти на голое дерево, это не получалось, пока медведь не побежал за ними по-настоящему. Ему дали понюхать сгущенку, и он за ними так понесся, что они забрались туда с первого же дубля. А на репетициях не получалось — силы не хватало. Чувство самосохранения взыграло у них больше, чем любое другое.

Виктор Бычков:

 — А у меня с медведем сложились хорошие отношения. Перед сценой, когда он по столу гуляет, а я ему книжку читаю, мне сказали, что он на стол не залезет. Сняли намордник и убежали. Он доел хлеб со сгущенкой, встал на стол, повернулся и лизнул меня. Вот у медведя бывает медвежья болезнь: он когда пугается, убегает и очень быстро какает. Человек, к сожалению, может сдерживаться. А надо было, как медведь.

Потом был вариант, когда меня оставили с ним в саду камней (в фильм это не вошло), и он мне пальцы сосал. Но не тронул. Мне было ужасно страшно, но терпел для фильма.

Семен Стругачев:

 — Дальнейшая судьба у медведя оказалась такая, что не позавидуешь. Есть такая байка, что его убил какой-то меценат. Медведя этого, когда он подрос, использовали как рэкетира. Приходили к бизнесменам и присутствием медведя выбивали бабки. Несколько раз так прошло, а потом один из бизнесменов не растерялся, вынул пистолет и застрелил медведя. Но это неподтвержденные факты.

Сергей Гусинский:

 — Всего снималось три коровы. Ту, которая летала — ну как будто летала, — подвешивали на гамак и затягивали в люк, где вообще-то должны помещаться крылатые ракеты. Шесть штук. Это, правда, военная тайна. (Смеется.) Этот ракетоносец — очень мощное страшное оружие. Так вот, эта корова была беременная. И Рогожкин, весь зеленый, сомневался, стоит ли трогать эту корову для подъема в бомболюк. Проблем поднять ее туда не было, потому что каждая ракета весит как две коровы. Проблемы были только этического характера, стоит ли беременную даму таким образом мучить. Но хозяйка гарантировала, что ей ничего не будет, что она на ранней стадии. И подняли.

В общем, ни одна корова во время съемок не пострадала. Это я чуть не пострадал. Для съемок эпизода в конце фильма, когда все думают, что корову застрелили, вызвали ветеринаров ее усыплять. Когда она наконец заснула и завалилась спать, мы сняли сцену. А потом долго ждали, пока она выспится, чтобы освободить это место для дальнейших съемок. И мы там все болтались вокруг, курили. А когда она очнулась, почему-то проявила агрессивность и собиралась меня боднуть. Еле ноги унес.

Семен Стругачев:

 — Был эпизод, который Рогожкину пришлось переделывать, потому что я не каскадер. Мы должны были с генералом, как два лихача, нестись на моторной лодке на скалу, пока до нее не останется метра три-четыре, и резко развернуться. Но каскадеров не было, были только мы с генералом. Но на репетиции Булдакова не было: он тогда сильно простудился после купания в озере с сигарой, и Бычков возил его в больницу.

И вот девять часов утра, погода шикарная. Я должен был тренироваться с хозяином лодки Колей. Он мне говорит: «Давай спокойно, сейчас мы с тобой несколько кругов сделаем. Ты, главное, шпоночку не сорви, спокойно отпускай сцепление, по чуть-чуть газуй, и почувствуешь». Он сел впереди, я, естественно, около мотора, и мы кружочек дали. Второй. Он: «Побыстрее», я — побыстрее, он: «Еще», я — еще. И говорю: «Все понятно, шпонку не сорву». (Если сорвешь шпонку, то уже больше никуда не поедешь, будешь на холостом ходу. Это старая система «Вихрь».)

Тут он мне говорит: «Давай еще раз, очень резко». Я говорю: «Переверну лодку». Он: «Да лодка не переворачивается! Я с ней в таких перипетиях был, знаешь, какие она шторма выдерживала». Я газу, еще газу, еще, и чувствую, меня начинает заносить, мы идем очень резко по кругу. И я нет чтобы выровнять потихонечку — я сделал очень резко назад, и лодка поднялась. Я вижу только лицо Коли, который кричит: «П…ц!», — и мы в воде. Лодка нас накрыла. Я сразу вынырнул и вижу: нет хозяина лодки. Думаю — все! Тут кто-то за ноги меня хватает, я думаю: сейчас за ноги мои подцепится и выберется. Смотрю, он выныривает с другой стороны. Я говорю: «Ты че, мужик, за меня цеплялся, а не выныривал?» Он: «А я не цеплялся. Это винт, наверное, работал». Я еще, оказывается, ноги под винт пихал. Если бы хорошие были обороты, мог бы без ног остаться.

Лодка ушла. Мы плаваем, ждем подмоги. Вода холоднющая — 10 градусов. Хозяин, человек опытный, сбросил куртку и сапоги. А я в меховой летной куртке и сапогах. Сапог слетает, а я его еще подхватываю — казенный же. До берега метров сто. Там полная идиллия, никто не шевелится. Жена вяжет (а ко мне как раз жена с дочкой приехали), дочка через скакалку скачет, Рогожкин спиннинг забрасывает. И я понимаю, что никто не понимает, что я сейчас буду тонуть. Я начал кричать не своим голосом. На берегу суматоха, все забегали как тараканы. И слышу, моя четырехлетняя дочка скачет и приговаривает: «Папа утонул, папа утонул». Я как во сне, руки-ноги набрали воды, легкие уже не справляются. И тут поплыла лодка, как мне казалось, медленно-медленно. Я помню свой внутренний монолог: «Сволочь, всю ночь, наверное, водку пил. А сейчас спасти человека у тебя нету сил». А мне позже рассказывали, что он греб с сумасшедшей силой и скоростью. Мы потом пошли к Коле на ферму и зафигачили по стакану спирта.

Сергей Гусинский:

 — Сосну пополам никто не хотел разламывать. Тем более она была одиноко стоящая, да и стояла лет 150. Когда забрасывали наверх динамит, это был просто бикфордов шнур, который горел. Для того чтобы «взорвать» сосну, пиротехники предложили привязать заряд к стволу и объяснили, что тротил в свободном состоянии не произведет эффекта взрыва, будет просто хлопок. Только после этого Рогожкин согласился, потому что он очень не хотел портить дерево. К стволу привязали небольшую шашечку, грамм 200, она взорвалась и расколола сосну пополам. Рогожкин — человек немногословный — досадливо махнул рукой, отвернулся и ушел. Сильно расстроился.

Семен Стругачев:

 — По сценарию был момент, когда Лева забрасывает динамит и пытается скрыться в воде, он слышит, что скулит собака (помните, там колли была). И Лева, рискуя жизнью, хватает собаку и вместе с ней ныряет. И вот нужно снимать, не могут собаку найти. А Рогожкин человек очень твердый: «Все! Снимаем без собаки». Я говорю: «Саш, ты че? Ты же обрубаешь мой образ». Он говорит: «Не могу! Что же, из-за собаки день отменять?» И начали снимать. А, оказывается, мою суку увел кобель. У нее все дела начались, и ее не могли найти. Конечно, я думаю, на образ Левы Соловейчика это сыграло, было бы нечто другое.

Виктор Бычков:

 — К Вилле приезжала жена (тогда еще невеста) Саара, и даже снялась — играла доярку рыжеволосую. Она плохо говорила по-русски, хотя и училась здесь на кукольном отделении.

Вилле Хаапассало:

 — Я привез Саару в Россию учиться. Уехав на съемки, оставил ее одну на полтора месяца в Питере. А она не знает русского языка, вообще ни слова. Я только потом понял, какой это кошмар. И поэтому я забрал ее на съемки. В тот день, когда ее снимали, у Саары была жуткая мигрень. Когда она вошла в коровник, от этих запахов ей стало совсем плохо. Так что самые яркие ее воспоминания от съемок — это то, что ей все время было плохо.

Виктор Бычков:

 — К Сереже Гусинскому приезжала девочка Света. А у нас уходила «хлопушка» — девочка-ассистент, и некому было хлопать. И мы Свету «заставили» работать — научили хлопать. И вот в первый день она вышла и очень мне понравилась: худенькая, симпатичная. Я срочно кого-то послал за шоколадкой, подарил ей, и Гусик так обиделся, что пришлось ему жениться. Так невольно я оказался человеком, из-за которого Сережа быстро женился.

Сергей Гусинский:

 — Естественно, мы устраивали посиделки в нерабочее время, поскольку к этому все располагало. Все передружились, тянулись друг к другу. Но пили мы еще и на площадке. По-настоящему. Практически весь актерский коллектив. Пили самостоятельно, а также и не самостоятельно. Например, сцена выпивания какая-то. Я абсолютно уверен, что в рюмке вода. Я даже пробую, чтобы удостовериться, что это вода. Но пока оператор ставит свет, передвигает камеру, появляется минут 10. Можно пойти покурить, поболтать с кем-то, что мы и делали. Потом мы начинаем снимать, я пью эту воду, а оказывается, там водка. Это Рогожкин воду вылил и водочки налил. Без предупреждения так, конечно, тяжело, сразу гримаса на лице. А Рогожкин говорит: «Извини, но мне эта гримаса понравилась». И так не только со мной, но и с другими актерами.

Либо наоборот. Реквизиторами наливается вода, и во всех бутылках вода. И тут Вилле достает из своей необъятной сумки бутылку водки, шепчет: «Выплескивайте все это» — и тихонечко наливает всем водку. И мы выпиваем. Или не выпиваем, если режиссер успел это заметить и сказал заменить на воду.

Ведь пьянство — это такая вещь… Отснялись на сегодня, кого-то еще снимают, а, предположим, Витю Бычкова уже не снимают и Вилле не снимают. И мы идем куда-нибудь на сеновал, берем с собой простенькие бутербродики и выпиваем. Это уже бытовое пьянство. Было, конечно, было.

Что касается того, пил ли Вилле, то для начала надо сказать, что Вилле — финн. Кто был в Финляндии, знает — в Финляндии пьют все. Финские женщины считают водку — что совершенно справедливо — нормальным аперитивом, перед обедом граммчиков сто пропускают без проблем. В Финляндии действительно существует проблема пьянства. Вилле не пьяница, конечно, но пить он умеет. И выдерживает удары, которые не каждый русский выдержит.

Вилле Хаапассало:

 — Однажды ночью я пошел к Рогожкину. Я не понимал свою роль, мучился и потому решил с ним поговорить. Взял бутылку водки, пришел, мы с ним сели, и в то же время вырубили свет. В общем, мы так и не поговорили про актерское мастерство, просто водку пили в темноте.

Мы тогда еще поспорили. Рогожкин сказал, что моего героя зовут Райво. Я ему говорю, что это не финское имя и что в Финляндии ни одного Райво нету, а есть Раймо. Но он же лучше знает. (Смеется.) Но вот про роль Рогожкин так мне и не объяснил.«Хорошая охота была»

Виктор Бычков:

 — Первый раз мы — я, Вилле, Леша, Семен — посмотрели фильм в Сочи на «Кинотавре». А там, когда после кино все выходят и разбегаются, сразу понятно, что кино было не очень интересное. И наоборот, когда кино кончилось, и все с пеной у рта обсуждают, повторяют фразы, смеются… Вот так было после «Охоты».

У нас не было ни одной афиши, и мы с Семеном ходили по городу и говорили: «Приходите — посмеетесь». Фильм еще поставили в три часа дня, когда после обеда все опять идут купаться. Нас все шугались: «Нет, мы лучше купаться пойдем». Мы говорим: «Да солнца не будет». Начало показа, и солнце вдруг и правда ушло. Люди потянулись в зал. Когда кончился фильм, никто не расходится, что-то обсуждают. Мы вечером на пляж пришли, и слышим: «Ну, за любовь», «Ну, за дружбу» или «Семенов, водку пить будешь?» Нас когда награждали, ползала сидело и не понимало, какой фильм награждают и за что: они его не видели.

Вилле Хаапассало:

 — Я, например, не понимаю, почему это кино стало таким популярным. Единственное, чем могу объяснить, что у нас было очень весело и дружно в группе. Когда фильм показывали в Финляндии по телевизору, то мнения разделились, кому-то очень понравилось, а некоторые вообще не поняли. Многое теряется при переводе. А если нет этих шуток, анекдотов, то что остается: народ просто ходит по лесу и киряет. Что в этом смешного? У нас тоже так на охоту ходят.

Виктор Бычков:

 — У Вилле есть друг — финн, режиссер, который мне говорил: «Виктор, я не люблю это кино. Я его не понимаю». Он тогда смотрел его уже два раза, один раз Вилле попросил, а второй раз на фестивале в Лапландии, который проходит в том месте, где родился Санта-Клаус. Так вот, за всю историю фестиваля только один фильм показывали три раза — «Охоту». И он рассказывал, был в Праге и ему говорят: «Сегодня ночью будет культовый фильм, билетов не достать». Его привели в зал какими-то закоулками, посадили посередине, зажигается экран, и он видит — идет «Охота». «Я понимаю, что мне из зала не выйти, люди набились как сельди в бочке. Пришлось смотреть третий раз. И все равно не понравилось», — рассказывал мне финн.

Сергей Гусинский:

 — Я к этому фильму отношусь немного иначе, чем вся остальная публика. «Особенности национальной охоты» называют комедией; я считаю, это неправильно. Потому что скорее это философская притча, сделанная с улыбкой. Собрались совершенно разные социумы: генерал, под которого денщик утку засовывает; Райво — писатель; егерь Кузьмич; «новый русский»; милиционер деревенский, этакий дядя Степа. И вот все они собрались и нашли общий язык. На этой охоте, в этом общении, в этом пьянстве.