Если женщина раздевается на глазах у десяти зевак, это называется стриптизом. Если женщина на протяжении жизни, из года в год оголяет всю себя перед тысячной толпой, значит, она — поэт.

Римма Казакова не боится посторонних взглядов. Все свои слабости, горести, искушения и грехи она привыкла доверять перу, бумаге и незнакомым людям. Для себя остается только самое сокровенное — да и то иногда сквозит сквозь строчки. Так устроены поэты. Но совсем иное дело — рассказать о своих сердечных тайнах, не прибегая к помощи рифм и метафор.

Это трудно. Иногда даже — мучительно.

Однажды после публикации в журнале «Новый мир» Римме Казаковой позвонила Агния Барто и сказала: «Деточка, хорошие стихи, но как же можно так раздеваться перед таким количеством людей?» А когда в 1958 году в Хабаровске вышла первая книга стихов юной Казаковой «Встретимся на Востоке», местная печать написала, что даже ранняя Анна Ахматова писала о любви целомудреннее.

Римма Казакова: «Во какой я заслужила комплимент! Хотя, конечно, все это чушь, потому что я тогда была наивной, невинной девочкой. Я только открывала для себя, что такое любовь, часто оказываясь в положении жертвенном или печальном. Получала горький, но опыт… И вообще обилие стихов совсем не значит, что я сто раз была в любовной связи с мужчинами. Лирика пишется, когда ничего еще не получилось. Или когда ничего уже не получилось».

— Опытом люди обычно называют свои же ошибки и заблуж-дения. У вас их было много?

Казакова: «Конечно. Жизнь меня лупила и била, как хотела. Я же — некрасивая женщина. Я такая звезда, которая всегда хотела взлететь на пьедестал, для нее не предназначенный. Я иногда говорила своему второму мужу: «С житейской точки зрения любая длинноногая молодая девчонка даст мне сто очков вперед. Чтобы меня любить, надо очень многое во мне видеть и находить».

— Кто вам сказал, что вы некрасивая женщина? Мужчины убедили?

Казакова: «Да плевать мне на мужчин! Я сама знаю. Мне часто твердили, что я себя недооцениваю и в смысле стихов, и в смысле внешности. Но все-таки я — дитя войны, мне не хватает каких-нибудь пяти сантиметров роста. Я не так сложена, чтобы свободно себя чувствовать. Мне всю жизнь приходится что-то менять, подкрашивать, приукрашивать. Но, с другой стороны, это приучило меня к порядку. Иные бабенки-халды: утром встанут, проведут граблями по волосам и пойдут. А я — нет. Я даже к пишущей машинке (сейчас — к компьютеру) не сяду абы как. С немытой шеей или непричесанной головой я не могу оставаться даже наедине с собой».

Наверное, она действительно себя недооценивает — словно нарочно не замечает собственных достоинств. Огромные выразительные глаза, правильные черты, высокие скулы… А на старых фото молодая Римма Казакова — словно героиня Натальи Варлей из «Операции «Ы» — соответствует всем канонам красоты своего времени… Однако она явно не принадлежит к категории самоуверенных амазонок. Ее сила — в ее слабости. «Неотразима и неуязвима завидной уязвимостью своей…» — написал о ней поэт Александр Бобров. И это правда.

Казакова: «Я не боюсь быть открытой. Не боюсь бросить свое сердце. Топчите его, я подниму, вымою и вложу обратно. Я пришла к выводу, что от меня не убудет. Для меня это неопасно.

Раньше я часто совершала одну и ту же ошибку — пыталась присвоить то, что мне не принадлежит. Как говорила одна моя подруга: ты из тех, кто раскрывает розы, когда они еще сами не распустились. Ну подожди ты — к утру раскроется бутон, а ты его — руками пытаешься. И он погибает.

У меня была одна страшная встреча с поэтессой — женой покойного Николая Рубцова. Которая убила его. Николай Рубцов был удивительным, замечательным явлением русской литературы. Но в жизни, говорят, он был человек неуживчивый, тяжелый. По пьянке гасил об жену сигареты. Она очень сильно его любила и все терпела. Не хотела его терять. Но в какой-то момент он переполнил чашу ее терпения. Я была секретарем правления Союза писателей, когда ко мне пришла она — пышная, белокурая русская красавица. Ее тюремный срок кончился, и она, плача, рассказала мне, как это произошло: «Я взяла его за горло, нажала, что-то хрустнуло, и я в ужасе поняла, что совершила непоправимое». Сама позвонила в милицию, но спасти его уже было нельзя, был сломан шейный позвонок. Я запомнила навсегда одну ее фразу: «Если бы я знала, что так получится, я бы лучше ушла от него». Это я рассказываю к тому, что если не дано быть вместе, надо иметь мужество уйти. Не надо пытаться соединить несоединимое. В таких ситуациях и рождаются трагедии. До некоторых пор я этого не понимала".

Она всегда влюблялась с первого взгляда — со всем пылом своей поэтической души. Есть такая порода женщин — готовых любить до самоотречения, до фанатизма. Что называется — до последней капли крови. И всегда она мечтала об одной настоящей любви на всю жизнь. Но — так не получилось.

В конце 50-х, еще в Ленинграде, молодой Андрей Вознесенский делал ей предложение. Сначала он сказал: «Чтой-то ты все со стариками ходишь?» А потом то ли всерьез, то ли в шутку предложил: «Выходи за меня замуж, у меня трехкомнатная квартира». Она сочла, что это шутка… К тому же мыслями Римма уже была на Дальнем Востоке, понимала, что ей нужно туда, что здесь ей скучно. В духе времени ей хотелось перевернуть весь мир и где-то на краю земли построить город-сад. И она уехала на Дальний Восток, и уж оттуда скаканула в Москву. Как всякая законченная идеалистка, она постоянно наступала на грабли собственной неиспорченности. И каждый раз, получая очередную шишку, выливала свои чувства на бумагу: «Задыхаюсь от большой любви к очень небольшому человеку…»

Казакова: «В очень юные годы я была восторженно влюблена в мужчину, который сейчас стал блистательным кинорежиссером. Но тогда он был беден, и, желая сделать ему что-то приятное, я как-то раз сказала: «Хочешь, я одолжу тебе рублей триста?» Тогда это были большие деньги. Он радостно согласился. А я — какой все-таки идиотизм, какая наивность — подумала: вот я принесу ему деньги, и он поймет, какая я хорошая и как я к нему отношусь. Пригласит меня пообедать… Мы встретились, он схватил деньги — чуть руку из сустава не выдернул — и сказал «до свидания». Много позже мы увиделись на одной вечеринке, и, танцуя с ним, я призналась: знаешь, я была так в тебя влюблена два года назад, думала только о тебе. Он остановился даже: «Вот дура-то, купила бы бутылку, накрыла стол и позвала бы». Может, я действительно дура, но в ту минуту солнце, которое сияло в его направлении, погасло.

Другой пример: когда мне было уже довольно много лет, я страстно полюбила одного человека, с первого взгляда приняла его в себя целиком. Человечество делилось на две половины — он и все остальные. У остальных были не такие руки, не такие ноги, глаза — все не такое. Я обожала каждый его жест, каждое движение, мне хотелось его съесть. Так и написала в одной своей песне, ее Маша Распутина поет: «Словно в огне, в бреду, каждый свой день встречаю. Рядом с тобой иду, а по тебе скучаю». Потом мы расстались, но однажды нас снова свела жизнь. И он, обнимая меня, сказал: «А помнишь, как ты мне из Италии привезла голубую маечку и часики с голубым циферблатом?» Внутри меня что-то оборвалось: «Господи, а я-то с ума по тебе сходила». Действительно, я его до небес возносила, а оказывается, почти все, что осталось в его памяти, — голубая маечка и часики.

Это сейчас я уже осознаю, что любовь — это гармония тела и души. Но у меня на первый план очень часто выходило то, что называется страстью — природная слепая сила. Что это такое, никто не знает, но это лучшее, что нам подарено природой. Я из тех женщин, для которых все остальное имеет, к сожалению, меньшее значение. Страсть я всегда считала главным… И правильно: иначе чего ж тогда с хорошим соседом не сойтись и не заключить счастливый брак?"

Еще в юности Римма начала сочинять песни. Когда она уезжала на Дальний Восток, с собой взяла маленький аккордеончик, сама писала и музыку, и слова.

Казакова: «Позже я поняла, что музыка у меня довольно бездарная — монофоническая, однообразная. А вот слова… О том, что мне надо писать песни, первым сказал Михаил Светлов. Я прочитала ему стихотворение „Парус“, и он воскликнул: „Старуха! Так это же песня!“ Потом эти слова положил на музыку Сергей Никитин. Позже Александра Пахмутова прочла в „Юности“ мои стихи „Ненаглядный мой“ и написала песню, которая живет до сих пор. Несколько лет спустя я познакомилась с Игорем Крутым, появился Александр Серов, потом с Сашей Лукьяновым мы писали для Филиппа Киркорова. И пошло-поехало. Я сама порой не понимаю, почему мои песни становятся популярны».

— Я ловлю себя на том, что из ваших уст эти строки звучат совсем иначе, чем с эстрады: серьезнее, глубже.

Казакова: «На самом деле за ними стоят мои довольно-таки серьезные переживания. Вот „Стрелки“ поют: „Отчего, ну отчего ты сердце губишь. Стала странная душа твоя слепой. Я хорошая, а ты меня не любишь. Я люблю тебя, а ты такой плохой“. За это ведь заплачено кровью. Потому что влюбляешься иногда в какого-нибудь идиота… Вообще, видимо, по сути своей я женщина-мать. Я всегда выбирала себе мужиков — самых таких поганеньких. Мне их было жалко. А еще мне нравились красивые дубины. У меня был один такой большой мужчина — физик, кандидат наук, редкий жлоб, редкий! Иногда я приглашала его, скажем, на концерт Рихтера, потому что больше никто не хотел идти на Рихтера: тяжело слишком. А этому не терпелось потом билетик в своем учреждении показать, чтоб за интеллектуала прослыть».

Первый раз Римма вышла замуж в двадцать девять лет — за писателя и публициста Георгия Радова, ныне незаслуженно забытого. Он был старше ее на семнадцать лет. Закончил Институт журналистики в Ленинграде, воевал, был награжден орденом Красной Звезды. Но вот беда — дед Георгия был англичанином по имени Джордж Уэлш-Уолш…

В 1979 году Радова выгнали с работы и исключили из партии за то, что якобы его дядя — английский шпион. Он плюнул и пошел работать токарем на завод. И лишь много позже его пригласили в «Огонек» — редактору нравилось, как пишет Радов. Впрочем, настоящая фамилия Георгия — Вельш. Но учитывая все напасти, с нею связанные, он придумал себе псевдоним.

Казакова: «Когда я с ним познакомилась, у меня сразу возникло чувство, что мы родные люди. Я многому у него научилась, и вообще мы были соратники по духу. Он был человеком, заполняющим пространство, мне никогда не было с ним одиноко. Замечательный, сильный, мужественный, умный — до бесконечности».

— Почему же вы расстались? Ведь у вас родился сын Егор…

Казакова: «Георгий пил. Он ведь был опальным человеком, ему очень многое пришлось вынести. В принципе я к алкоголю отношусь спокойно. Но только если это не грозит здоровью, репутации. Я была молода, а он — зрелый, видавший виды, во многом разочарованный. Алкоголь и семья — это все-таки очень тяжело совместимые вещи. Как друга, как товарища я его понимала, терпение у меня было невообразимое.

Но сейчас я иногда думаю, что если бы однажды я собрала бы его вещички и выставила его — может быть, он очнулся, все бы наладилось. А я боялась его потерять. Обычно по утрам после какой-нибудь сцены я не дожидалась, пока он попросит прощения. Я сама приходила: «Ну, ты не будешь больше так? Ты исправишься, ты изменишься?» «Да-да, конечно», — отвечал он. В Доме литераторов историческая буфетчица Анна Ивановна спрашивала меня: «Твоему наливать?» Сначала я говорила — спросите у него. И все было в порядке. Но как только я начала контролировать, рюмки считать, бутылки выхватывать — все кончилось. Нет, это не было так, что я бросила гибнущего, больного человека, он потом женился в третий раз — на Гале Кожуховой, которая писала о деятелях культуры в «Правде». Когда Радов умер, она очень долго не давала мне свидетельство о смерти — оно требовалось, чтобы оформить пенсию на ребенка. И только когда Союз писателей пригрозил исключить ее, она отдала мне эту бумагу… Спустя какое-то время Галя вышла замуж за актера Алексея Петренко, обрела с ним свое счастье".

Римма Казакова тоже начала новую жизнь — она во второй раз вышла замуж. Молодожены нежно любили друг друга. Ночью она иногда просыпалась от того, что муж подтыкает простынь и тихо целует ее в плечо. «Ты мне как доченька», — любил повторять он. А ведь он был моложе Риммы на один-надцать лет… Но и эта семейная идиллия длилась недолго. Скоро она стала замечать, что ее любимый подвержен другому мужскому пороку — он не умел хранить верность.

Казакова: «Да, он шлялся. Сейчас, опять-таки задним умом, я понимаю, что когда он впервые не пришел ночевать — мне надо было закрыть перед ним двери тогда же. Может, это спасло бы нас. Но у меня накипало-накипало, и в один прекрасный день я сказала: давай ключ от квартиры и уходи. Я не знала, что у него уже была женщина, которая очень хотела выйти за него замуж. Впрочем, она этого так и не получила — долгие годы после разрыва мы не разводились, и официально его женой являлась я. А все те печали и несчастья, которые были у меня, оказались на ней…

Он долго не верил — думал, что я остыну и прощу. Все хотел помириться. Это было тяжелое для меня решение — прогнав его, я полгода не могла прийти в себя. Позже мы стали друзьями, но не было дня, чтобы я не думала: как хорошо, что мы расстались".

Кто может угадать, какие драмы кроются за кулисами славы и благополучия? Долгие годы жизнь талантливой и успешной поэтессы Казаковой была словно расколота надвое. С одной стороны — стихи, книги, бурная общественная деятельность и признание, а с оборотной — страшная боль и страшная тайна. Боль — это сын, Егор Радов. Несколько лет он плотно сидел на героине. «Лет пять или шесть. Я сам так и не понял…» — позже признавался он. За эти годы Римма Федоровна перевидала столько ломок… Непонятно, как не сломалась сама.

Мать всегда боготворила его. «Детей, как и мужиков, я порчу», — говорила она о себе. И всю свою нерастраченную нежность отдавала сыну. Егор унаследовал от родителей не только литературный дар, но и черты характера — непокорный нрав отца и ранимую душу матери.

Он рано женился. Первая жена — ныне известная в мире андеграунда певица Умка — родила ему сына Алешу. Но как только Егор ушел в армию, любовь растаяла как дым. Молодая семья распалась.

Вернувшись домой после службы, Егор снова женился. На этот раз все было иначе. Юная Наташа занимала все его помыслы. Их объединяла страсть, возведенная в абсолют. И любовь, вплоть до обожания, до полного единения и родства.

Казакова: «Брак был, с его точки зрения, счастливым, жили мы все вместе — ему было хорошо, а я все терпела. Потом стала замечать какие-то странности. Однажды к ним кто-то пришел, они на кухне варили какое-то зеленоватое вещество в огромном кагане для плова. Я начала орать: „Что такое! Что за банда у меня собралась, что-то готовят непонятное“. Жена Егора Наташа объяснила: „Римма Федоровна, не кричите. Это травы горные, мы лекарство варим“. А варили они опиум. Но тогда до меня ничего не дошло».

Егор — писатель, широко известный в узких кругах. Его роман «Змеесос» стал культовой книжкой в среде продвинутой столичной публики. Еще у него были романы «Якутия», «Борьба с Членсом», «Бескрайняя плоть». Одиозная статья «Секс под кайфом». Рассказы — «Не вынимая изо рта». И еще — про то, как он женился на моржихе. И про любовь с резиновой женщиной…

Сам он определял свой стиль как метафизический панк. Ему хотелось изобразить маразм как принцип бытия в целом. Но его далекая от метафизики мама не очень-то принимала то, что писал ее сын.

Казакова: «Если я пропустила наркотики, то, очевидно, я пропустила и что-то другое. Первый роман Егора „Я“ был для меня совершенно чужой. Сейчас я понимаю, что он был связан с наркотиками, а тогда я думала — что за бред!»

Учеба Егора в Литинституте пришлась на период массового увлечения философией хиппи и марихуаной. Но оказалось, что на него марихуана действует в десять раз сильнее, чем на других. Она довела его почти до сумасшествия, до полного распада сознания. Тогда он написал свой первый роман «Я» и благодаря ему вышел из того страшного состояния. С тех пор травки Егор избегал. И вообще он больше любил выпить…

А потом в Москве началась новая эпидемия — марцефальная, все его друзья оказались в нее втянуты. Однажды в гостях Егор укололся, потом — еще раз. Он воспринимал это скорее как хорошее средство от похмелья. И, разумеется, не заметил, как подсел.

Казакова: «Узнала я очень нескоро. Я ведь никогда не сталкивалась с этим. Ни разу не попробовала ни одного наркотика. Мне даже в голову не приходило, что Егор как-то связан с героином… Пока он сам мне не сказал. Когда это случилось, я пережила жуткую истерику… А потом я решила бороться. Поначалу я просто ненавидела сына, я дралась с этой молодой семьей. Самые страшные мои страдания пришлись на то время, когда я не понимала, что наркомания — это болезнь. Позже Наташина мама помогла мне это понять. И я осознала, что не должна стыдиться и тем более судить своего сына. Его надо лечить. Но и люди по-разному себя вели. Были друзья, которые оставались тактичными, понимая, что это мой ребенок и я его люблю. А были те, кто вел себя отвратительно. С ними я рвала».

Наташа полностью разделяла пристрастия мужа — они все на свете делали вместе, и этим тоже занимались вместе. Вот только ломало ее в десять раз сильнее, чем Егора, ее было тяжелее оттуда выдирать. И главное — он уже успел чего-то добиться в жизни, заработать какое-то литературное имя. Ему было куда возвращаться! А она просто в силу возраста еще ничего не успела сделать. Ей пришлось бы создавать свою жизнь с нуля. Или даже с минуса.

Казакова: «Наташа, конечно, человек нездоровый. Но это началось еще до наркотиков. Она лежала в психбольнице. И суицидальные состояния у нее были. Егор неоднократно снимал ее с окошка. Хотя мы считали, что она лишь играет в это. Она была человек непростой, хотя с виду — элементарная молодая девчонка. Ее переполняло желание обратить на себя внимание. Она могла сама разрезать себе руку стеклом, чтобы ее пожалели.

Однажды пришла ее мама и говорит — почему моя дочь с синяком под глазом? Я отвечаю — а что, было бы лучше, если б она лежала в виде костей внизу? Да, Егор ей врезал, потому что она никак не могла расстаться с подоконником".

Егор и в этом вопросе совершенно не согласен с матерью. Он не видел в Наташе недостатков. А если и видел, то считал их достоинствами: «Да, она такая. А хорошие женщины бывают, наоборот, скучны. Непонятно, что лучше. В общем, с ней точно не соскучишься».

Казакова: «Он очень сильно ее любил. У мужчины всегда преимущество жены, а не матери. Я не дура, я это понимала. Но все-таки эта семья материально зависела от меня. Жили они на моей территории. Все заботы были на мне, я честно стояла у плиты, ездила за питанием для ребенка (у Егора и Наташи родилась дочка Машенька. — Авт.) И я бы не обижалась, если бы не вечная агрессивно-победительная нота в их тоне. Мне говорили: «Ты ничего не понимаешь в жизни! И вообще, ваш реальный мир — он пустой, его нет!» Я ничего особо не требовала. Иногда просила ее — возьми веник в руки. Она разворачивалась и уходила.

У нас, конечно, были не очень хорошие отношения. Но разве можно было не ссориться, когда такая страшная вещь, как наркотики, встала между нами? Помню, я заплатила за лекарство, они лежат — переламываются. А вечером Наташка начинает варить опиум. Беру эту мисочку и кидаю в мусоропровод. Так она до утра рылась там, внизу, в мусоре — искала свою чашку! И она ее нашла, хотя чашка эта пролетела двенадцать этажей!

Во мне просыпался гнев, и гнев совершенно естественный. Я же мать. Но я ее любила за то, что… мой сын ее любил. Я однажды сняла с себя золотой крест, надела ей на шею и сказала: «Наташа, умоляю, иди работать, постарайся справиться с собой». Она была личность трагическая и очень дорого за это заплатила".

Егор и Наташа не раз пытались завязать. Однажды вместе сдались в наркологическую больницу. Но вышли, и все началось заново. Потом Егор сбегал от Наташи к маме — понимая, что вдвоем они не смогут бросить никогда, — и снова возвращался к жене. Однажды «на ломках», назло всему, они поехали с дочкой в Коктебель. Для них это была ужасная поездка — как прыжок в пропасть. Ходили по Коктебелю скучные и разбитые. И в Москве Егор прямо с вокзала позвонил, чтобы купить дозу.

Казакова: «У меня был друг, ныне покойный — известный ортопед Александр Иванович Блискунов. Он по моей просьбе поехал к ним в Коктебель. А вернувшись, сказал: „Я понимаю, что тебе очень больно. Но сын твой погибнет, это неизлечимо. Они на людей не похожи…“ Года три я боролась с ними, все больше понимая, что выхода нет. Я уже почти смирилась. Между тем дома стали появляться какие-то подозрительные люди. Друзья настояли, чтобы мы разъехались. Они понимали, что это может кончиться плохо для меня. Мы разменялись, фирма дала приличные деньги, и половину денег я отдала им. Меня ругали — ты с ума сошла! Я отвечала — это плата за мою свободу. Тогда мне было все равно».

На эти деньги Егор купил компьютер и стиральную машину, все остальное ушло на героин — где-то пятнадцать тысяч долларов. За полгода… А потом Егор попал в больницу. Это был первый серьезный звонок. У него случилась так называемая позиционная травма — он отлежал ногу. Нормальный человек просыпается, а принявший дозу — нет. Через какое-то время отнимаются ткани, и тут же садятся почки.

Казакова: «Наташа начала таскать Егору в больницу наркотики. А ему первые три дня даже воду пить нельзя было. Тогда ее перестали к нему пускать. И она пропала. Егор начал приходить в себя и сразу спросил — где Наташа?»

Восемь дней Егор страдал от боли на больничной койке, а любимой жены рядом не было. И что-то внутри кардинально перевернулось. Он вышел из больницы, заново учился ходить, опять-таки без нее… Словом, после этого они больше не жили вместе. Встречались, иногда кололись. Наташа просилась к нему. А он все время говорил ей — сделай хоть что-нибудь, чтобы остановиться. Так прошел год.

А потом она шагнула из окна.

Казакова: «У Егора было страшное ощущение, что это из-за него. Потому что накануне она сказала, что привезет героин, а он отказался. Потом выяснилось, что она не нашла наркотика и выбросилась. И он решил, что он ее погубил».

После смерти Наташи Егор два месяца ничего не принимал, думал — наконец-то смог. Потом почувствовал, будто его кто-то зомбирует: «Все! Я хочу! Весь мир меркнет, я этого хочу!» И тогда он решился на крайние меры. Егор не просто бросил героин — с его стажем это очень сложно. Он прошел нейропроцедуру по методу доктора Зобина.

Как-то раз в квартире Казаковой раздался звонок, звонила незнакомая женщина: «Здравствуйте, я Ольга Евгеньевна Долматовская, дочь Долматовского. Я прочла заметку в газете…» Ольга сказала, что может помочь. Она знает врача, который нашел способ радикального излечения от тяжелой опиатной зависимости. Римма Федоровна подумала, что скорее случится второе пришествие, чем у них что-нибудь получится. Но она ошиблась.

Методика психиатра Зобина радикально отличается от традиционных способов лечения наркомании, при которых борьба ведется лишь с физической зависимостью — иными словами, снимается ломка. Снять ее — не проблема, но и не исцеление. Доктор Зобин не занимается снятием ломки. Он избавляет от зависимости психической.

Для этого в организм через кровь вводится сложное нейро-химическое соединение — нейро-пептид, который блокирует патологические опиатные рецепторы мозга. Словно глухую пломбу на них ставит. В результате их деятельность прекращается. И исчезает мучительное желание.

Но, как известно, за все нужно платить. После этой процедуры любое, даже минимальное количество опиата сразу вызывает эффект передозировки — то есть останавливается дыхание. Иными словами — после операции всякое употребление наркотика становится смертельным. Человек сжигает за собой все мосты.

«Есть такая песня у „Роллинг Стоунз“ — „Десять тысяч световых лет от дома“. У меня ощущение такое же — будто я находился за десять тысяч световых лет», — признался ей Егор. Сейчас прошло почти восемь лет с тех пор, как он вылечился. И они с мамой почти не вспоминают о том кошмаре, который им довелось пережить. Правда, Римме Федоровне до сих пор звонят люди — родители наркоманов — и просят о помощи. И с каждым она находит время поговорить — она знает, что такое материнское горе.

Казакова: «Тогда ко мне вернулся мой прежний сын — словно из очень далекого и страшного путешествия. Я специально положила рядом три его книжки, вышедшие за последние годы. Совсем недавно появилась еще одна — роман „Суть“. На одной из них есть дарственная надпись: „Моей единственной маме. Спасибо за прекрасный мир, спасибо за себя, за все-все-все. Я счастлив. Егор Радов“. Я уже не рыдаю и не плачу, читая эти строки, хотя слезы у меня всегда близко».

Казалось, жизнь наладилась. Римма Казакова оставалась верна себе — по-прежнему все свои чувства и мысли доверяла бумаге. И по-прежнему тащила на своих плечах кучу совершенно «непоэтических» дел. Обязанности секретаря Союза писателей Москвы давно стали неотъемлемой частью ее жизни — коллег и соратников по цеху Казакова называет не иначе как «мои литературные детки». Вдобавок недавно ее избрали президентом Национального конгресса матерей России. Этот конгресс организует, например, поездки по женским колониям, где дети рождаются в неволе, и специалисты Бакулевского института осматривают их на предмет туберкулеза или сердечных заболеваний. Кстати, одно из направлений деятельности конгресса матерей — борьба с наркотиками.

Казакова: «Зачем мне это надо? Меня и сын об этом часто спрашивает. Я во многом, конечно, продукт советской эпохи. У меня еще в юности была вполне коммунистическая мечта — поехать куда-нибудь в глубинку и заниматься там просветительской деятельностью. Я и сейчас верю, что поэзия — не только элитарное духовное искусство. На мой взгляд, стихи могут сказать больше, чем любая публицистическая статья».

— С такими нагрузками у вас хватает времени на то, чтобы быть бабушкой?

Казакова: «А как же! Я всегда была хорошей бабушкой. Мой старший внук Алеша сейчас учится в аспирантуре в РГГУ по соседству с моим домом. Когда он поступал, я ему сказала: «Я тебя понимаю — ты избрал РГГУ, чтобы ходить к бабушке обедать». А внучка Маша иногда спрашивает: «В чем секрет твоих супов?» Я отвечаю: «Любовь. Люблю тебя, вот и получается вкусно».

Алеша растет в семье другой бабушки. Егор и его мама рано развелись. И очень долго Алешку нам не давали. Но когда ему стало плохо, они просигналили — твоему внуку очень одиноко. Мама его занимается рок-музыкой, она поет, выступает, редко бывает дома. Поэтому Алеша рос с дедушкой и бабушкой. Он очень добрый и хороший мальчик, и я не судья его маме. Когда нас к нему допустили, он был уже в девятом классе. Я его привела к себе и сказала: «Сынок, ты моя родная кровь, и ты всегда и во всем можешь обращаться ко мне». У нас очень доверительные отношения. Иногда мне кажется, что я его понимаю больше, чем его отец, Егор. Однажды при мне Алешка заявил, что «Битлы» — это попса. Мой сын разъярился, стал орать: «Как ты можешь?!» А я спросила внука: «А что ты слушаешь?» Он поставил кассету, там невероятная какофония. Я послушала и сказала: «Интересно! Мне нравится. А еще можно?» Он страшно удивился. Потом подумал-подумал и признался: «Ну, вообще-то с „Битлами“ я тоже перегнул палку…» Вот так! Родители вечно спешат, у них своя жизнь. А бабушки и дедушки более мудро смотрят на эти вещи".

— А с младшей внучкой вы находите общий язык?

Казакова: «Конечно. Сейчас ей тринадцать. С двух с половиной лет она живет со Светланой Ивановной, мамой покойной Наташи. Ее семья там. Но мы тоже участвуем в ее воспитании, помогаем. Каждое лето я ее отправляю в лагеря. Иногда она остается у меня на субботу и воскресенье. И говорит: «Почему мне у тебя так хорошо, а у бабы Светы плохо?» Я отвечаю: «Потому что одно дело встречаться по выходным, другое дело — жить вместе. Тебе у меня и посуду вымыть в радость. А там — обязанность. Ты каждый день должна застелить свою постель, делать уроки…»

Машке я читаю детскую Библию, русские сказки и замечаю, как меняется лексика ребенка. Однажды мы со Светланой Ивановной решили заставить ее выучить стихи Пушкина и выбрали «Я вас любил…» Она очень долго учила, читала чуть ли не по слогам. И мы подумали — зачем ее мучить, ребенок еще маленький, ничего не понимает. Она услышала и заявила: «Это я маленькая?!» И так шикарно все прочитала! А потом вообще увлеклась стихами — Ахматовой, Заболоцким, Пастернаком. И мне на день рождения она написала стихи — беспомощные, конечно. Но меня они поразили первой строкой: «Я люблю тебя больше, чем себя».

Егор женился в третий раз. Жена Тая — чудесная молодая девушка — знала его с давних пор, она была их общей подругой с покойной Наташей. Тая очень подружилась с его дочкой Машей. Они собирались взять девочку и зажить настоящей семейной жизнью…

Как известно, беда одна не ходит. Сначала у Риммы Федоровны начались проблемы со здоровьем. Она в свои семьдесят с лишним лет умудрилась сохранить не только бодрость духа, но и выглядела гораздо моложе сверстников. Однако в прошлом году ей поставили суровый диагноз — асептический некроз тазобедренного сустава.

Казакова: «Сколько же я намучилась! Боли были такие, что я не знала, куда поставить ногу… Полгода жила на обезболивающих веществах. Все меня отговаривали ложиться на стол хирурга, а жена Аркадия Вайнера — Софья Дарьялова, крупный врач-онколог — сказала: «Никого не слушай, я прошла через это: чем раньше ты сделаешь операцию, тем лучше». Ее слова подтвердил профессор Абельцев — он тоже считал, что операция неизбежна. Она довольно сложная, но я оказалась в руках гениальных хирургов. Врач-ортопед Александр Громов — такой виртуоз своего дела, что, по-моему, может оперировать с завязанными глазами. Еще я очень благодарна Ларисе Роговой, которая брала у меня кровь перед операцией, она была первой, кто успокоил и морально подготовил меня. Теперь я почти не хромаю, остался лишь шовчик незаметный и снимок, где видна железка, которая заменила мне сустав, — швейцарский эндопротез. Кстати, когда встал денежный вопрос, первыми откликнулись мои песенные партнеры — Ольга Молчанова, Игорь Крутой, Лев Лещенко, Саша Серов, Ярослав Евдокимов, Аким Салбеев. Они по собственной инициативе собрали деньги. Но главным моим ангелом-хранителем стал глава Конгресса интеллигенции Сергей Филатов, он взял на себя все заботы о спонсорской помощи.

Операция прошла удачно, у меня был чудесный наркоз, я проснулась — никакой головной боли. Сразу начала звонить близким и друзьям. И узнала, что нашу организацию выгнали на улицу, а у сына умерла жена…"

Егор позвонил ей в больницу часов в семь утра и сказал: «Мам, я проснулся с трупом». Она не могла поверить в реальность происходящего: «Как такое может быть?» Оказалось, что Тая заснула и не проснулась. Врачи установили причину — сердечная недостаточность. Ей было всего двадцать семь лет.

Дальше начались невероятно трудные дни. Егор находился в очень тяжелом состоянии — пережив такой шок, он словно вновь потерял опору. Он был подавлен, практически растерзан морально…

Казакова: «Это какой-то злой рок, который никак нельзя объяснить. Одна жена погибла, другая умерла, что дальше делать? С тех пор он практически живет у меня, на той квартире только изредка ночует. А ведь еще пару месяцев назад я ходила на костылях и была довольно беспомощна…»

Самое парадоксальное, что именно в тот момент беспомощности и горестной пустоты судьба потребовала от Риммы Казаковой максимальной стойкости и решительности. Пока она находилась в больнице, организация со сложнопроизносимым названием Международное сообщество писательских союзов (МСПС) во главе с гимнописцем Сергеем Михалковым нанесла ей жестокий удар в спину. Союзу писателей Москвы предложили в кратчайшие сроки освободить занимаемое им помещение на Поварской улице. Римма Федоровна слишком много сил вложила в любимое дело, чтобы вот так запросто позволить его разрушить. По сути, всему коллективу предлагалось превратиться в бомжей. Когда Сергея Михалкова спросили, почему он не подумал о судьбе московских писателей, он ответил: «Ну, какие же вы писатели!» Казакова поняла, что не имеет права на слабость, и в очередной раз решила бороться.

Казакова: «Организация Михалкова — по сути, виртуальная, это организация организаций. Она возникла гораздо позже нас, но почему-то объявила себя правопреемником Союза писателей СССР. Хотя есть решение Верховного суда РФ и Высшего арбитражного суда, что они — не правопреемники. Нам не предъявили ни одной бумаги — на каком основании нас выгоняют. Я написала письмо Михалкову — с просьбой оставить нас в покое до тех пор, пока Москва не предоставит нам иную площадь. В городской прокуратуре мне сказали, что вышвырнуть наши вещи — это уголовное дело. И предложили подать в суд. Мы писали президенту Путину, Юрию Лужкову — ноль внимания. Сейчас я ищу хорошего адвоката, потому что уверена — при профессиональной юридической поддержке любой суд признает нашу правоту».

— Вы привыкли к тому, что рядом нет крепкого мужского плеча и вам приходится держать удар в одиночку?

Казакова: «Я об этом не думаю, потому что давно уже превратилась в такое странное существо, которое зависит только от себя. Почему странное? Потому что женская природа этим несколько ущемляется, искажается… Но так уж сложилось. Важно было не растеряться, не сломаться, а жить. Нет, я очень рада, что ни от кого не завишу и даже могу помогать сыну и внукам. А что касается любовных чувств… Любовь — дело достаточно серьезное. Если ты полюбил, то повторить это не так-то просто. У меня был любимый человек, которому я написала стихи: «Моя последняя любовь, заплаканная, нервная, моя последняя любовь — ты первая». И я все себе предсказала. Эта любовь действительно оказалась последней. Он был на четырнадцать лет меня младше. Я обожала его. А он… Может, ему было просто приятно закрутить роман с поэтессой? Потом, когда у него с женой все утряслось, он вернулся туда, где и должен был обитать.

Я смертельно переживала —никогда не умела расставаться без боли. А тут я с самого начала горестно понимала, что это обречено. Хотела вырваться, сама уйти, но не вышло. Было ощущение, что ничего уже больше у меня не будет… И я не стала сопротивляться. Я знала, что это ранит мое сердце, сломает мне жизнь, что это будет коротко… Знала заранее, но все равно так переживала… Думаю, что более сильного потрясения, более сильных чувств у меня не было. Помню, шла с подругой в метро, и у меня возникали грешные, нехорошие мысли — а не броситься ли под поезд и не свести ли счеты с жизнью. Я впервые не играла ни во что. Всерьез теряла… И с тех пор я перестала влюбляться. Это плохо, но тем не менее во мне что-то закрылось. Любильное вещество — оно не безгранично. Поэтому надо осторожно любить".

— Разве у вас получается так? Вы ведь всегда как в омут с головой бросались.

Казакова: «Теперь уже не бросаюсь. Я постою у омута, мысленно брошусь и пойду дальше».

— Выходит, ваш опыт любви печален?

Казакова: «Любой опыт любви прекрасен. Я переводила стихи индийской поэтессы Прабхджат Каур и была потрясена ее строчкой: «Как быть, чтобы вместе навеки остаться? — Расстаться…» Безответная любовь порой дает тебе больше, чем обладание любимым объектом. У меня даже одна из книг так и называется — «Безответная любовь». Стихотворение, давшее ей название, позже стало песней, ее Ирина Аллегрова пела. Так вот — в этой книге очень интересный эпиграф, фраза уругвайского писателя Хосе Энрике Родо: «Любовь — достоинство того, кто любит». Когда я впервые это прочла, подумала: «Боже мой! Вот высказывание о любви, которое мне ближе всего».