За способность непрестанно менять образ известной топ-модели Линде Евангелисте когда-то дали меткое прозвище — Хамелеон. Похоже, не стыдно повториться и назвать Хамелеоном−2 нашего популярного актера Сергея Безрукова, который за последние годы на экране и сцене выступил в столь несопоставимых ролях, что даже его поклонницы — знаменитые «безруковки» — в затруднении: кому из героев Безрукова посвящать свои пылкие послания — композитору Моцарту, поэтам Есенину и Пушкину или главе мафиозной группировки Саше Белому из телесериала «Бригада».

— Некоторым актерам словно природой дано играть великих людей. Вот у вас в копилке уже три совершенно разных образа…

— Я бы не хотел, чтобы меня причисляли к категории артистов, умышленно стремящихся играть гениев. Мол, кто там следующий? Нет и нет! Просто я получаю наслаждение от того, что на сцене имею возможность немножко пожить страстями этих великих людей. Моцарт, Есенин и Пушкин — роли для души. Особенно подчеркиваю это для критиков, от «любви» которых ко мне аж зубы сводит: успокойтесь вы, спектаклем моего отца «Александр Пушкин» мы не претендуем на какое-то своеобразное решение. Это классическая постановка, без наворотов и неординарного режиссерского самовыражения.

— Все отмечают ваше пугающее сходство с Пушкиным на сцене. Увидев себя в гриме, не захотели воскликнуть: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!»?

— На самом деле, по одним воспоминаниям, Пушкин был очень некрасив, по другим — напротив, необыкновенно обаятельный голубоглазый человек, исключительный по искренности. Разные суждения. И отец, посмотрев пробы грима, решил, что мы ничего не будем утрировать, намеренно уродуя черты. У меня и так достаточно вытягиваются лицо и нос, когда мне приклеивают бакенбарды, ну, а парик и мимика довершают дело.

— Поговаривают, что следующая фигура, которую вы намереваетесь оживить на сцене, — Наполеон?

— Личность, конечно, привлекательная по своему масштабу, но я слишком патриот, слишком русский человек, чтобы безмерно восхищаться ею. А возникло это имя так: одно время мне стали намекать, что не много ли гениев сыграно мной одним? Куда, мол, ты втопил-то?! Хватит, остановись, не надо уж так возноситься. Как будто есть регламент в актерской профессии — сделал одну большую, заметную роль, и достаточно. Ну вот, после всего этого на вопрос: «А кого вы теперь хотите сыграть?» — я, чтобы отстали, отвечал: Наполеона. Но, если серьезно, лет в 60 — короля Лира — обязательно!

— А еще говорят вы стихи сочиняете. Есть искушение издаться?

— Я не мню себя поэтом, ни в коем случае не хочу услышать: «Он еще и стихи начал писать!» Иногда рождаются какие-то остроты, юморески: «Эх, птица тройка, семерка, тузѕ» Есть книжечка, куда я их записываю. А что касается стихов, то у меня только одни получились более-менее симпатичные, и даже немного мистические, от которых слегка не по себе. Но, думаю, это просто фантазия:

Я знаю, мне судьбой начертано сгореть,

Душой, как магний, вспыхнуть, погаснув — умереть.

От этой вспышки яркой тотчас ослепнет мгла,

И люди вновь уверуют: добро — сильнее зла.

Но вообще-то кощунственно писать стихи, когда играешь таких Поэтов, как Пушкин и Есенин. Лучше скромно промолчать.

— В нежном возрасте вы чем-то выделялись или прыгали зайчиком вокруг елки наравне со всеми?

— Отец рассказывал, как однажды на новогоднем празднике в детском саду он увидел меня другими глазами. Мы играли в коняшку — нужно было догнать водящего и уцепиться за упряжку. И я — маленький, щупленький мальчик лет пяти — побежал быстрее других и ухватил уздечку. После этого отец успокоился, он понял, что я не промах и в жизни не пропаду.

— Часто случается: родители приводят детей к себе на работу, и те, осмотревшись, мечтают в будущем быть «как мама» или «как папа"ѕ

— Вечерами меня не с кем было оставить — бабушка с дедушкой жили не в Москве, поэтому иногда после сада я оказывался у мамы в магазине, в галантерейном отделе, где она работала заведующей секцией. Там, честно, мне не особенно нравилось: висят какие-то галстуки, чулки, пуговицы и много людей. Другое дело, когда я попадал к отцу в театр. Из ложи Пушкинского театра я пересмотрел все взрослые спектакли. Ничего не понимал, но обожал «Разбойников» Шиллера, где отец играл Карла Моора, и когда батя плакал на сцене, я плакал вместе с ним. У него был монолог: «О, люди, — порожденье крокодилов! Их слезы — водаѕ» — в котором темперамент у отца доходил до 1000 градусов кипения. Признаю, что я как актер взял от него около 800.

— Сергей, а в детстве у родителей было много оснований вас наказывать?

— Вообще-то я рос послушным, несмотря на то что актер по определению — существо непослушное. Но воспитание в семье было такое, что я чтил отца и мать. Сначала я был ближе к маме, потому что у бати постоянно случались премьеры, гастроли, и когда он однажды прилетел с Дальнего Востока с бородищей, я даже его не узнал. Потом отец стал вплотную заниматься мной, сделал меня физически крепким, спортивным. Мы с ним часто гоняли на лыжах, после чего в классе на физкультуре я просто рекорды ставил, хотя был меньше всех ростом, всегда стоял последним в шеренге.

— Вас это угнетало?

— Конечно, потому что все девушки, которые мне нравились, были выше меня ростом. Вот и Ириша — моя жена — выше, особенно если на каблуках. Но сейчас мне на это наплевать, я понимаю, что не в росте дело, а в подходе, в обаянии. А тогда, конечно, мне хотелось казаться выше.

— Похоже, именно ваш отец очень хотел, чтобы вы стали актером?

— Я тоже этого хотел, но, приучая меня к атмосфере театра, пробуя в школьных спектаклях, он приглядывался ко мне, потому что отдавать родного сына, не зная, есть ли у него способности, — настоящее преступление. Очень точно это сформулировал Олег Павлович Табаков, который своих абитуриентов всегда предупреждает: если вы чувствуете, что сможете актерской профессией заработать себе на хлеб с маслом, то уже неплохо, а если — на хлеб с маслом, да еще и с икрой, то в профессию можно идти смело. Отец понял, что как актер я смогу выжить, и начал готовить меня для поступления в школу-студию МХАТ.

— Вы целенаправленно шли в набор к Табакову?

— Да, я ведь заканчивал подготовительные курсы при МХАТе. Прозанимался 30 уроков, после чего уже сам Табаков отобрал с курсов 10 человек, тех, кто сразу, минуя туры, пойдут к нему на конкурс. Но это вовсе не означало, что ты уже поступил. Я был в этой «десятке», и все же нам посоветовали попробовать себя и в других театральных. И в Щукинском, и в Щепкинском училищах у меня были хорошие результаты, но я, естественно, выбрал школу-студию МХАТ.

— Поступив, вы тут же получили прозвище «второй Табаков в молодости» и наверняка ходили в любимчиках?

— Поначалу такое сравнение льстило. Но все-таки захотелось быть самим собой — Безруковым, а не повторением кого-либо, для актера это важнее. И любимчиком я не был, просто был на хорошем счету. Олег Павлович ко мне замечательно относился, но это не давало мне права на какие-то льготы. Я сам неплохо учился, институт закончил с красным дипломом. Для меня это была работа.

— Сегодня Олег Павлович не ревнует вас к кино, не диктует особых условий?

— Нет, он, наоборот, за то, чтобы его актеры больше снимались и становились известнее.

— Вы в курсе, что у вас лицо наивного человека и, вероятно, есть желающие нажиться на этой вашей «наивности»?

— Раньше я сталкивался с кидаловом за концерты, когда администраторы обещали расплатиться по факту и смывались или платили меньше оговоренного. Здорово, что теперь у меня есть агент, занимающийся моими денежными делами. Я не умею разговаривать на эти темы, начинаю теряться, нервничать, не могу назвать желаемой суммы. А наивность тем не менее надеюсь сохранить как можно дольше — это важное качество для актера. В этом октябре мне будет уже 29. Я ощущаю себя достаточно взрослым человеком, чувствую, как постепенно меняется моя философия, идет переосмысление. Щенячьего восторга по жизни уже нет.

— Вас давно и упорно называют «солнечный мальчик», что как-то не стыкуется с ролью бандита. В «Бригаду» вас утвердили сразу?

— Нет, были пробы. Как-то на даче у продюсера Анатолия Сивушова — моего большого друга — мы познакомились с режиссером Алексеем Сидоровым. Тот предложил прочесть сценарий, мне понравилось, и мы стали приглядываться друг к другу на предмет главного героя — Саши Белого. Но перед запуском мне сказали: «Извини, все-таки будем пробовать, потому что тебя преследует имидж весельчака и комедийного актера, и многие против, чтобы ты в „Бригаде“ играл главную роль». Стало обидно — не люблю, когда мне не доверяют, ведь я на 100% был уверен, что сделаю это убедительно, потому что считаю себя актером вне амплуа.

— А кого еще пробовали на эту же роль?

— Не знаю, но слышал, что человек триста. Сделав мои пробы, сказали, что будут звонить. Прошел месяц — молчание. С одной стороны, я уже расслабился — значит, не судьба. Но внутри огонек горел: ну как же так, не может быть?! И вдруг, когда я был на кинофестивале в «Орленке», мне сообщают — все в порядке, ты снимаешься. У меня был такой прилив сил и эмоций — я докажу! Когда отсняли первый материал, сомнений уже не возникало, все поверили, что я — именно тот герой, и даже на площадке стали называть Сашей.

— В жизни вы, как и ваш герой, тоже заводитесь с пол-оборота?

— Я не помню такого момента. Все-таки хватает здравого ума, шарики-подшипники работают вполне прилично. Просто я понимаю, что если вдруг обрушу свой гнев, то мне самому потом станет худо. Чем больше негатива я выброшу, тем больше мой организм и душа моя будут отравлены этим негативом. Энергетика же возвращается.

— До знакомства с вами Ирина действительно не знала, что есть такой актер — Сергей Безруков?

— У нее был настенный календарь на 1995 год с портретами Николая Еременко, Любови Полищук, Володи Ильина… Среди других была и моя фотография. Я там был блондином — покрасился для роли Есенина. Так Ира и смотрела на меня целый месяц. Как актера она меня не знала. Потому что огромное число славных девчонок любят во мне не меня, а актера и моих персонажей. Но она полюбила меня как мужчину, как человека, а уже потом как актера.

— Однажды вы сказали, что ваши отношения с женой — как бифштекс с кровью: все кипит, шкворчитѕ

— Нет, на бифштекс с кровью не похоже. Бифштекс с кровью — это сериал «Бригада». А что касается ревности, так ее как таковой нет. Ириша помимо того, что обладает красотой, фигурой и всем-всем-всем, она еще имеет и ту самую мудрость, которая столь необходима в семейных отношениях. Это называется — уверенность в своем мужчине. А к обилию поклонниц, которые прохода мне не дают, Иришка относится спокойно.

— А вы сами ревнуете жену?

— Как и любой мужчина, который по природе своей собственник. Поэтому, когда другие засматриваются на мою жену, я испытываю смешанные чувства: с одной стороны — возмущения, а с другой — гордости, что у меня такая красивая женщина. Во время нашего недавнего отдыха в Испании просто все взгляды были обращены на мою Иришку, и не скажу, что это очень приятно.

— А вы не предлагали ей что-нибудь типа «быть скромнее»?..

— Это уже нечто из восточного быта: надень паранджу и ходи только рядом со мной. Я, наоборот, обожаю, просто с ума начинаю сходить, когда Ириша стильно оденется, сделает легкий мейк-ап. Ну разве можно заставлять современную женщину выглядеть синим чулком или вообще сидеть дома?!

— Когда жены закатывают сцены, некоторые мужчины даже кайфуют. Видя в этом своеобразный театр, они подключаются и находят здесь психологическую разгрузку. Вы не из таких?

— Уж чего-чего, а театра мне и так хватает. А Ириша не только не закатывает мне сцен — мол, хочу то, хочу это, но и уговорить ее что-либо купить для себя очень сложно. Поскольку я хорошо знаю ее фигуру, то всегда выбираю ей какие-то стильные вещи сам. Мне нравится приводить ее в магазин и одевать. Хотя она всегда сопротивляется, стесняется, что дорого, и мне приходится настаивать. После этого я смотрю, как у нее загораются глаза, и становлюсь безумно счастлив.

— Жена одобряет ваши работы?

— Она посмотрела все мои спектакли и до сих пор говорит: «Я поражаюсь, как ты играешь на сцене — ты живешь! Я плачу и смеюсь вместе с тобой!» Приятно, когда жена, твоя половинка, тобой гордится. И это, наверное, одно из основополагающих во взаимоотношениях мужчины и женщины, чтобы жена гордилась своим мужем. Если это есть, то будет и преданность, и верность, и обожание, и любовь.

— Одно время вы были рекордсменом среди московских актеров по количеству сыгранных спектаклей в месяц — около 25. Сейчас то же самое?

— Нет, теперь поменьше будет. Хотя где-то 17—18 в месяц набегает.

— Говорят, Козловский в день спектакля по 50 раз бился лбом о стекло своего автомобиля, а Расторгуев перед концертом обувается исключительно с левой ноги. Вы соблюдаете какие-то ритуалы?

— Да, для меня есть нечто обязательное, но говорить об этом не очень ловко. Где бы я ни играл, я всегда здороваюсь со сценой. Мне необходимо коснуться ее и попросить разрешения выйти, сыграть. Мхатовской сцене я постоянно говорю: «Позволь», — потому что это великая сцена. Я уверен, что каждая сцена — это живой организм, и любой экстрасенс скажет, что она обладает колоссальной накопленной энергетикой, которую актеры привносят сюда каждый вечер. Часть эмоций уходит в зал, а часть оседает на подмостках, поэтому они практически состоят из человеческих энергетик.

— Государственную премию за роль Есенина вы получили в 23 года, став самым молодым лауреатом в истории. Сами-то не удивились, что так рано?

— Нет, я настолько был счастлив в тот момент! Лучше в раннем возрасте, чем когда ты уже пенсионер или, не дай бог, посмертноѕ В зрелости это обычное явление: годы идут, скоро на пенсию, давайте дадим ему Героя Соцтруда… А получить награду в юности, и на таком высшем уровне… В 23 года это не расслабляет, а, наоборот, еще больше мобилизует на новые подвиги.

— Ради интересной роли вы готовы освоить что-то невообразимое? Скажем, японский язык или вязание на спицах?

— Вязание, думаю, нет, японский — возможно. Ради роли Есенина я научился играть на гармошке. В Школе-студии МХАТ на уроках танца педагог Лариса Борисовна Дмитриева называла меня «мой Барышников». Этот человек на высочайшем уровне мог станцевать все: от классики до степа, кантри и модерна. Уму непостижимо! Вот если бы мне довелось сыграть Михаила Барышникова, то к освоению танцев я бы подошел основательно, часами бы стоял у станка в балетном классе.

— В вашем голосе есть фирменная хрипотца. Приходится ее убирать?

— Чаще — убираю. Но недавно мне предложили в мультфильме озвучить князя Владимира, и мой голос подошел к изображению, а его специфика оказалась в самый раз. Режиссер требовал передать всю мощь этой фигуры, величие личности царя всея Руси, который постепенно приходит к крещению Руси. Думаю, это будет замечательная работа наших аниматоров, причем с компьютерной графикой. Вот на каких мультфильмах надо воспитывать наших детей.

— А кто еще, кроме бывших «Кукол», говорит вашим голосом?

— Есть фильм «Притяжение солнца» по известному рассказу Рея Брэдбери «Вино из одуванчиков». Это последняя картина Иннокентия Михайловича Смоктуновского, он умер, не успев ее озвучить. И тогда режиссеру Игорю Апасяну посоветовали обратиться ко мне. Он дал мне черновую запись и сказал: «Попробуйте». У меня получилось — люди не отличили. Только дочь — Маша Смоктуновская — отличила, но и она отметила, что колорит речи ее отца, все интонации пойманы правильно.

— Известно, что мужчинам прилюдно обнажиться психологически гораздо сложнее, чем женщинам. Для роли Феликса Круля вам пришлось преодолевать себя?

— Просто так раздеваться я бы не согласился — я же не стриптизер. Обнажаться, чтобы вызывать бурные эмоции у милых дам, сидящих в зале, — это не для театра. Но в спектакле «Феликс Круль», о котором идет речь, по роли это оправданно — мой Феликс вначале натурщик, и потом, спектакль выполнен в немецкой стилистике, это образ.

— В итальянской комедии «Искушение» у вас бурная постельная сцена с Любовью Полищук. Легко было подступиться к актрисе такого масштаба?

— Люба — чудный человек, красивая женщина и потрясающая актриса. Мы до колик хохотали, репетируя, как мой герой нападает на героиню Любы и пытается ее как-то приспособить, что уже смешно, если сравнивать фактуру актрисы Полищук и мою. Это очень комичная сцена.

— Во времена вселенской влюбленности в Ди Каприо вам не говорили, что вы и с ним имеете некоторое сходство?

— Когда только прошел «Титаник», говорили, сейчас уже поутихло. Но лучше бы говорили про него, что это, мол, наш американский Сергей Безруков. Это мне было бы приятнее.