Архив

Меченый атом

16 июля 2001 04:00
1270
0

Одни считают его миллионером. Другие — светским персонажем. Третьи — удачливым выскочкой. Четвертые — упертым фанатиком.

И ведь все правы. Почти богач — регулярно ворочает чужими миллионами. Тусовщик — а как же? Любит понежиться в свете звезд кино и эстрады, да. Везунчик — потому как ноги крепкие и голова пока ясная. Фанатичный трудоголик — 12-летняя бессменная вахта у штурвала «Кинотавра». А еще почти Бернес, а еще страстный бильярдист, а еще любитель слонов, а еще… Словом, МАРК ГРИГОРЬЕВИЧ РУДИНШТЕЙН собственной персоной. Фигура универсальная до невозможности. Объект открытой любви и тайной ненависти артистов и журналистов. Стойкий оловянный солдатик большого российского киностиля.
КАМЕННЫЙ ГОСТЬ— Марк Григорьевич, вы никогда над своей фамилией не задумывались?

 — Задумывался. И нашел несколько Рудинштейнов — даже за границей. Но больше все-таки распространена фамилия Рубинштейн.

— С музыкальными ассоциациями. А вот ваша…

 — Штейн — это камень по-немецки… Рудин — герой Тургенева.

— Кажется, почти революционер. А есть еще «rudern» — что значит «грести, рулить» — от «Ruder» («весло»). Наконец, на минуточку, «am Ruder sein» — находиться у власти…

 — Ну это не про меня. По психологии я не командир. Объясню почему. В России всегда были сильны антисемитские настроения. Особенно после войны. Поэтому я никогда не готовил себя к роли руководителя. И, когда на меня вдруг обрушилось директорство, первое время очень мучился. Это трудно. Я стал хуже. Когда отвечаешь не только за себя, но и за людей — постепенно портится характер.

Зато… раньше, когда меня вызывали в горком партии, у меня потели руки. Я называл это «синдром потных рук». А в 87-м я провел первый фестиваль некупленного кино в Подольске. И меня вызвали на ковер. И прошло. Я стал счастливым человеком. Поэтому до 87-го года меня не интересуют сплетни о людях — кто был стукачом, кто вором… Все мы были в одном большом КГБ. Но нам дали свободу. С этого момента для меня человек интересен. Если он и сейчас мерзавец — значит, это его беда. И с ним я не готов общаться. Но если он живет по законам совести…

— Таких вы знаете?

 — Список невелик: Солженицын, Лихачев и Сахаров. Особенно Лихачев.«МОЛДАВАНКА И ПЕРЕСЫПЬ…»— У вас, кажется, хулиганское прошлое, Марк Григорьевич?

 — Еще какое! Послевоенная Одесса. Шпана — слободская, пересыпская, молдаванская… Легендарные понятия.

Я родился и жил на Слободке в Одессе. Это весьма хулиганский район. Умников не жаловали. И в нашей школе, кстати, было всего два еврея — я и мой родной брат (всего у нас в семье было четыре брата — Гарик, Славик, Алик и я).

— Вас дразнили?

 — Прямо «жидовской мордой». Били просто. А мой старший брат до 13 лет вообще не знал, что он еврей, не понимал, что это такое. А я на себе испытал все прелести вспыхнувшего после войны антисемитизма.

— Папа трудился в торговле?

 — Работал директором «Военной книги» на Дерибасовской. Я провел все детство на втором этаже — там был склад книжного магазина… Теперь на втором этаже ресторанчик, на первом — бар. Когда я приезжаю в Одессу — снова сижу там… Так трогательно и смешно.

— А что читал тогда любознательный Марик?

 — То, которое детям никак не рекомендуется… Золя, Мопассан, Бальзак… Подписные дефицитные издания — в доме было то, с чем работали родители. В основном под одеялом. Но сказки тоже — уже в открытую.

— Что-то не верится, что вы таким книжным ребенком были…

 — Правильно. Я был мальчиком-паинькой до пятого класса. А потом пришлось защищаться. А граница между защитой и нападением очень тонка. Дело почти кончилось детской колонией. Аллеи парка, девочки, ножики… И я удрал, потому что понял: если я там останусь, то мне крышка — будет срок.ПЕСОЧНЫЕ ЛЮДИ— О побеге из дома подробнее, пожалуйста, Марк Григорьевич.

 — В пятнадцать с половиной лет я уехал в город Николаев — решил начать самостоятельную жизнь. Дядя моего товарища был начальником 16-го цеха, который строил военные корабли на Николаевском судостроительном заводе имени Носова.

И я начал работать в знаменитой бригаде коммунистического труда, которая бросила клич: «Семь часов за шесть!». Нас было восемь человек в бригаде. Жили в общежитии в Песках — так назывался район Николаева. Так что профессия, которая стоит первой в моей трудовой книжке, — судосборщик-кораблестроитель III разряда.

Кстати, тогда я видел Светлова за четыре дня до смерти. Он жил уже в Москве… Мы в Николаеве очень любили его, знали почти всего наизусть. Мы же были «кликовцы» — юные члены Клуба любителей искусства. И вот приехали к Светлову в больницу, и он подарил нам две символические строчки, сказав, что всю жизнь хотел написать поэму. Они звучали так:

Пятница. Суббота. Воскресенье.

Нет у нас от старости спасенья.«И КАСРЫЛЬ БЕРЕТ ГИТАРУ…»— Правда, что ваше настоящее отчество — Израилевич?

 — Да. Я объясню. Это очень комичная ситуация. В 67-м году меня призвали в армию. И как раз началась агрессия Израиля против арабов — знаменитая война 67-го года. На политинформациях евреев называли пятой колонной… И я немножко завелся…

Но самое смешное, что моего отца на самом деле звали Костя. По-еврейски это Касрыль. В 49-м году, когда Сталин признал Израиль государством, он сменил паспорт и стал Израилем. А по метрике, которая у меня лежит по сей день, он Касрыль. То есть Константин. И если уж правильно называть меня — то я Марк Константинович, или, если хотите, по-еврейски Касрылевич.

А моя мама — Таня. По-еврейски — Тауба. Исааковна — Ицковна. И по метрике я родился от мамы Рудинштейн Таубы Ицковны — то есть Татьяны Исааковны — и от папы Рудинштейна Касрыля Григорьевича — то есть Константина Григорьевича. А в армии я стал называть себя Григорьевичем — по дедушке. Довели в казарме…

— А паспорт не сменили?

 — Нет, я по сей день по паспорту Марк Израилевич. И ничего не менял никогда.ЕВРЕЙСКОЕ СЧАСТЬЕ— Армия и искусство — понятия несовместимые?

 — Как ни странно — нет. Вот меня забрили. Привезли на станцию Львовскую, бросили в часть, и я стал салагой. Испытал все тяготы срочной службы. И я вдруг заметил, что мой товарищ, тоже с Украины, куда-то после обеда исчезает. Оказалось, готовится концерт салаг на присяге. «А что я могу?» — «А ты скажи, что стихи можешь читать, — тебя тоже будут забирать с обеда и ты не будешь мучиться в строю…»

А меня действительно в детстве ставили на стульчик, и я читал. И я пришел и сказал, что всю жизнь читаю стихи. И что-то изобразил. И стал готовиться к концерту… Выступил. Прошло месяца два. Я уже служил в батарее… Надо мной там издевались особенно изощренно, потому что я был свободолюбив. То стригли, то заставляли туалеты драить… Досталось по полной программе. И вдруг меня забирают в Балашиху в Дом офицеров. И с этого момента началась моя артистическая жизнь в ансамбле песни и пляски.

— Что вы там делали?

 — Был ведущим. Объявлял номера. Еще читал стихи о солдате. Кстати, на баяне мне подыгрывал Саша Лазарев, будущий главный дирижер Большого театра. Потом перевели уже в другой профессиональный ансамбль ПВО на Красноказарменной. А кончилось все как в анекдоте про еврейское счастье.

— Это как?

 — Это значит оказаться в нужное время не там где надо. Тогда переходили с трехгодичной службы на двухгодичную. Тех, кто хорошо служил, отпускали в мае. А тех, кто провинился, — в декабре. Меня должны были отпустить в мае. И вот после концерта в Доме офицеров мы устроили пьянку. Кто-то постучал к нам в дверь, и, на еврейское счастье, там оказался я. И с криком «какого х… ра несет?» я распахнул дверь. А там оказался начальник политотдела армии генерал-майор ПВО Кирполь. Меня отправили на губу. И я служил до 31 декабря этого же года! А был уже студентом ГИТИСа…КАК БРАТ БРАТУ…— А в Щуке-то как оказались?

 — Это был 72-й год, уже после армии. Я работал в подольском Доме культуры, вел театральный кружок. И там женился — у меня обе жены из Подольска. Жили мы с семьей 17 лет в подвале, где водились земляные блохи. Они жутко кусались. Ошпаривали кипятком — хватало на час…

— В Одессу-маму к родителям не тянуло?

 — Было уже не к кому. Все разъехались. Родители эмигрировали в 72-м. Я остался «круглым сиротой». Папа умер в Израиле — я его не успел увидеть. Маму успел. Брат живет в Израиле и каждый год приезжает в Сочи. Но мое актерское образование в Щуке тоже не состоялось. Меня исключили.

— За что?

 — Это типично советская история. Мой старший брат Гарик в 72-м году уезжал за границу. А у него был военно-морской диплом. Он попросил меня отнести его в голландское посольство. И я как идиот понес его к послу… Меня пропустили, я все отдал. Более того, посол выдал деньги для брата — две тысячи долларов. Я же не знал, что в приемной сидит девочка из КГБ! После этого меня взяли в такой прессинг!

— Из-за брата пострадали?

 — Да. Это была неприятная история. И я был вынужден уйти с последнего курса.В ОСОБО КРУПНЫХ РАЗМЕРАХ— После всей этой истории в ДК пришли люди в штатском и сказали, что я не могу дальше занимать этот идеологический пост. Ушел в цирк. Мне платили 70 рублей, я ездил по всей стране с цирковыми группами. Затем до 82-го года — Росконцерт.

— До знаменитого процесса?

 — Да, полетели все — и виновные, и невиновные. Судили больших, а маленькие тоже пострадали. И я пострадал. Меня приговорили к шести годам.

— За левые концерты?

 — Нет. Они копали — хотели от меня показаний на руководителей. Я этих показаний не давал — а посадить меня было плевое дело, потому что в Росконцерте не было ни своих машин, ни своих касс. Все надо было доставать через черный нал, взятки — даже транспорт. В результате за шесть лет работы они навесили на меня три тысячи. Тогда это было «в особо крупных размерах». Я «воровал» примерно десять рублей в месяц — при зарплате 110 рублей.

Пять лет шло это издевательство —я ходил как меченый атом. Они писали во все организации: «В связи с расследованием дела по особо опасному преступлению…» И довели до суда.

Но именно в это время я организовал центр досуга в Подольске. И если б они знали, что я делаю там, — за это меня бы точно расстреляли. Мы уже жили по другим, коммерческим законам. А в 86-м мне дали год. Инкриминировали хищение социалистического имущества. 92-я, часть третья.

— И отправили в места не столь отдаленные?

 — Не успели. Апелляция шла год — все это время я сидел в «Матросской Тишине». Кстати, сидел с министром транспорта Казахстана. Хороший человек. Мы с ним подружились, я помог вынести письмо его жене. Ему дали 15 лет, но через шесть освободили.КИНО В СОРТИРЕ— Как вас «завербовал» экран?

 — Относился к нему как к сказке, конечно. С уроков удирал. Это была великая иллюзия. На экране воплощалось все то, чего не было в нашей жизни. После сеанса я проигрывал сюжеты… А когда приехал в Москву, то заболел. Я был из тех сумасшедших, которые могли залезть в Дом кино утром, засесть с книжкой до вечера в туалете, чтобы выйти, когда будут показывать фильмы лауреатов Ленинских премий! Но потом сказал себе: «Стоп! Ты сойдешь с ума!» И я резко от всего этого отошел.

— В какую сторону?

 — Стал служить кино. Сначала просто показывал людям то, что они хотели видеть. Много было приемов. Например, перекладывали пленки — вместо, скажем, «А зори здесь тихие…» вывозили из сейфа Брежнева в Госкино «Декамерон»… Останавливали водителя машины, который возил с дачи Брежнева… И так далее.

— Что за «сейф Брежнева»?

 — В Госкино существовал сейф ЦК, где лежали картины, которые они смотрели у себя на дачах. «Последнее танго в Париже», «Механический апельсин» и тому подобное…

— Зато сегодня мы все смотрим только американское кино…

 — Это ужас! Пора создать сеть народных российских кинотеатров. Сегодня накопилось достаточно российских картин, на которые люди готовы ходить. У меня в «Мире Кинотавра» средние показатели сеанса — 300—400 человек! Но это почти один кинотеатр на всю Москву! Не стыдоба? Надо лоббировать свое кино…

— Как во Франции?

 — Там 20 процентов с американского кино идет на развитие французского. А у нас — НИЧЕГО! Ноль полный. Еще и льготы — то московские, то федеральные…

Беда, что у нас нет единого государственного билета на кино. У нас еще в некоторых кинотеатрах сохранились старые билеты — такие гармошки-простыни… А во Франции единый госбилет. Директор кинотеатра может проставить любую из четырех цен — но все пройдут через компьютер. У нас же никто не знает — ходит народ на фильм или нет. Прибыль — капля за каплей — надо отдавать на наше кино. Нужен элементарный контроль и учет.

— Но мафия же бессмертна?

 — К сожалению. И бороться с ней не надо. Нужно создавать свое. Сегодня можно вернуть людей в кинотеатры за счет дешевых билетов. Вот написали указ о прокате. Но где механизм исполнения? Он опять не прописан. Под это дело опять возьмут 150 миллионов и все украдут. И никакой Союз кинематографистов тут не поможет! Он вне закона. Нет такой организации. Как и Роскино.

Надо создавать профсоюз кинематографистов — сегодня мы живем в другом мире. И все сразу меняется — психологически, законодательно. Нет иждивенчества! Снимайте и получайте деньги!

— Может, вам пора в депутаты?

 — Нет, не пойду, потому что бедный. Cтану воровать, как и они.

— Но на что надеетесь?

 — Через два года мы забудем все разговоры о гибели отечественного кинематографа. Будет бум в прокате! Я не просто верю — я этим занимаюсь! Утвердят новый закон о кино. И крутить российское кино станет выгодно. Гены возьмут свое. Можно насадить чужое, но задавить природу невозможно. Все равно мы будем смотреть свое кино в своих кинотеатрах!

С этими пафосными словами М. Г. сорвался с кресла и исчез в направлении Зала им. Чайковского — петь (!) в концерте памяти Таривердиева (после Кобзона). Почему бы и нет? Ведь играл же он на третьем курсе Ленина? НЕСЕКРЕТНЫЕ МАТЕРИАЛЫ

МАРК РУДИНШТЕЙРодился 7 апреля 1946 года в Одессе. Отец — директор магазина, мать — домашняя хозяйка. В 1972—1975 годах учился в Щукинском училище. Работал директором подольского Дома культуры, администратором «Цирка на сцене,» директором эстрадных программ Росконцерта, руководителем подольского центра досуга «Подмосковье». Начал продюсерскую деятельность в кино в 1990 году («Супермен», «Гамбринус», «Собачий пир», «Циники» и др.). Как актер снялся в картинах «Короткое дыхание любви», «Аномалия», «Пионерка Мэри Пикфорд» и др. В 1990 г. организовал кинофорум некупленных отечественных фильмов в Подольске. С 1991 года — президент кинофестиваля «Кинотавр». Через два года уступает этот пост Олегу Янковскому. Женат вторым браком. Жена — Лилия, по образованию преподаватель музыки. Дети: дочь Наташа (32) от первого брака, внуки: Маша (5), Миша (2).