Архив

У нас сатирики — с грустными лицами

23 июля 2001 04:00
1484
0

Задорнов любит церемонии, неспешную трапезу в японском ресторане и увлекательные беседы на совершенно разные темы. Он сначала гипнотизирует тебя взглядом, а потом ты уже с упоением, забыв обо всем, втягиваешься в разговор, наполненный всевозможными фактами, мелкими деталями и подробностями. Мягкие манеры, вкрадчивый голос… Он редко улыбается, но это улыбка настоящего чеширского кота. Все точно: ты уже с ним попрощалась, а она все еще висит в воздухе.

— Михаил Николаевич, знаете, у вас вид умудренного человека, постигшего некую тайну. И, возможно, в таком случае вам известен ответ на вопрос: почему сатира вообще, и сатира эстрадная в частности, уже не так будоражит умы слушателей?

 — Вопрос надуманный. Полагаю, что во многом возникновению таких разговоров мы обязаны Хазанову, который постоянно твердит, что жанр умер. Но тут лучше Жванецкого не скажешь: если один акробат упал и разбился, это не значит, что цирк нужно закрывать. Теперь Хазанов стал драматическим артистом, а раньше был отличным эстрадником, и, думаю, не надо ему этого стесняться. Зря он так негативно отзывается о жанре, который покинул, в нем работает много талантливых людей, и, более того, у нас он гораздо интересней, чем на Западе.

— А что волнует нашу аудиторию?

 — Сопереживание. Если его нет, русский зритель ухохатывается, но уходит со словами: «Какая пошлятина». Мне гораздо больше нравится, когда ухохатываются, но уходят со словами: «Как это все грустно». А вообще, наш жанр очень добрый, ведь, когда люди смеются, они добреют. У меня на выступлениях в зале часто сидят и жулики, и ворье разное. Но на время концерта все хорошими становятся, как под одним куполом. Ко мне как-то Евтушенко зашел за кулисы, говорит: «Это ж надо, три часа поливать народ, а он уходит счастливый, обогретый, приласканный! Не понимаю я этого эффекта». А я, выступая, как бы провожу референдум в зале, и смех является голосованием.

Мне не нравится, когда в западной манере начинают работать: кривляться, рожи строить. Такой юмор для наркоты, для обкурившейся аудитории. Россия — это все-таки сатирики с грустными лицами. Это наша индивидуальность. Когда ездил с концертами в Америку, американцы все время подходили и спрашивали: «И это вы на сцену пойдете? С таким лицом?!» Конечно, я их понимаю: пришел бы Киркоров в костюме летучей мыши — это ясно. Мне им хотелось ответить: «Вы еще Трушкина с Коклюшкиным не видели. А ведь прекрасные писатели».

— Наверняка вы следите за работой своих товарищей по «веселому» цеху. Чьи выступления в последнее время особо запомнились?

 — Вообще, все мы, авторы-сатирики, на самом деле рождены Жванецким. Ведь он ушел от Райкина и этим пробил для нас брешь. Так что благодаря ему мы существуем. Я иногда думаю: заметил бы Жванецкий ту или иную тему? То есть я «примеряю» темы, но не его литературный стиль. У нас с ним совершенно разное восприятие жизни. Я — антизападник, он — прозападник. И публика у нас разная: у него изысканная, элитарная, у меня более открытая. Элитарной публике необходима изысканность, им нужно подтверждение, что сейчас они занимаются игрой ума. Но хамский поступок от такого человека можно ожидать точно такой же, что и от простолюдина. Поэтому я не люблю тусовку. Тусовка становится интеллигенцией только в тяжелые годы. Недавно Шендерович позволил себе делать замечания Жванецкому…

— Относительно его монолога об НТВ?

 — Да, это прекрасное эссе, и то, что Шендерович нападает на Жванецкого, — это недостойно. В этой истории я категорически встаю на сторону Жванецкого. И неправда, что сейчас Жванецкий стал менее острым — он стал более элегантным. Просто народу нужна желтизна, а у него ее нет.

— А что для вас является критерием одаренности?

 — Я думаю, что тот, кто слова сплетает хорошо, фразы выстраивает правильно, — это способный. Тот, кто сочувствует, — талантливый. А гений — это талантливый, который еще овладел профессией. Бывает, посмотришь — талантливый. Потом приглядишься — способный. И другой критерий: когда о себе да о себе — способный. А талантливый — о тех, кто в зале.

— Михаил Николаевич, на ком первоначально вы проверяете свои остроты?

 — У меня есть несколько таких друзей — Филатов, Качан… Если им читаешь и они смеются, то эту вещь можно смело выбрасывать, аудитории она явно не понравится. А если они скажут, что что-то не то, то успех обеспечен наверняка.

— Часто ли вы идете на поводу у зала на своих концертах?

 — Далеко не всегда. Сегодня многие мои коллеги считают темы ниже пояса вполне приемлемыми и даже заявляют, что об этом нужно говорить, раз публика положительно реагирует. Лично у меня есть один критерий: если я могу смотреть выступление, сидя у телевизора вместе с мамой, значит, это нормально. Правда, иногда приходится уходить, чтобы мама одна смотрела, мне неудобно. Подчас и в своих выступлениях за какие-то моменты бывает стыдно. Но тогда я стараюсь, чтобы мама не видела эти передачи.

— Как же все-таки отличается жизнь писателя-юмориста сегодня от жизни в доперестроечный период? Изменилась ли сатира?

 — В нашем жанре остались те, на кого ходят люди. Где-то после 89-го года многих прежних юмористов совершенно забыли. Перестали выходить их сборники, телевидение перестало показывать. Телевидению сегодня нужен рейтинг. А какой рейтинг может быть у авторов, которые писали для художественной самодеятельности стихи, которые я запомнил на всю жизнь: «С берез неслышен, невесом слетает желтый лист, березы спят спокойным сном, но что там? Оглянись! Там, где сквозь гущу свет прорезался во мгле, ты видишь: Ленина портрет белеет на стволе. Какой художник, смерть презрев, такое совершил? Там, в логове врага, глядит с березы наш Ильич, прищурив глаз слегка»? Это все исполнялось! Естественно, было сметено мгновенно. Исчезли и те, кто любил показывать кукиш в кармане. Я, кстати, никогда не любил диссидентов, потому что уж очень легко они строили свой успех. Еще раньше вольготно жилось тем, кто писал по приказу партии. И тем, кто из-за нехватки таланта все время намекал и подмигивал залу. Намекнул, что колбасы нет, и публика аплодирует. Лично у меня как раньше проблем не было, так и теперь их нет. Только наблюдений стало больше, так как и разочарования больше. Коммунисты-то меня не обманывали. Я им никогда не доверял. А демократам верил, и они-то как раз меня и обманули — откат эмоциональный мощнее.

— Сейчас авторы издают в основном собственные сборники. А раньше всех их можно было прочитать в одном журнале «Крокодил». Как вы думаете, почему его популярность сошла на нет?

 — «Крокодил» хотел работать по формуле: утром в газете, а вечером — в куплете. Всегда придерживался приспособленческой тональности: если, допустим, сегодня антиалкогольная кампания, значит, будем писать на эту тему. И это его погубило. Юмор — не жанр приспособленцев. Практически с развалом Союза от юмора как раз и отпали приспособленцы. Сегодня подобный способ существования не работает. И кстати, успех «Таганки» был именно на этой волне. В том, что театр сейчас помнят, заслуга Высоцкого, а не Любимова. Во времена моего студенчества я тянул туда отца на спектакли. А он мне говорил: «Давай лучше сходим во МХАТ. Пока живы хорошие актеры, посмотри на них. А „Таганка“, помяни мое слово, забудется». Отец оказался прав, и я благодарен ему до сих пор. Я видел великих актеров — Грибова, Яншина, Тарасову, Станицына.

— А телевизионные юмористические передачи, в частности КВН, вы смотрите?

 — Я КВН не очень люблю и поэтому не смотрю. Но там бывают удачные шутки, которые мне потом рассказывают друзья. Представляете, какая экономия времени! А не нравится в этой программе вот что. Во-первых, на мой взгляд, сегодня совершенно исключена личность из КВНа. Раньше мы, помню, серьезно готовились командой. А сейчас… Где игра ума? Есть просто какая-то отрепетированность. Во-вторых, участники выскакивают на сцену, дергаются, как сперматозоиды в щелочной среде, выкрикивают шутки. Когда человек не может сказать внятно, он кричит. В передаче вообще много шума. Зрители, болея за своих, орут без разбору. Это как подложный смех такой. Мне кажется, что все это хуже, чем было когда-то. Но все равно не согласен со Жванецким, что КВН плох. Мое мнение — программа должна быть. К тому же ее очень любят дети, она развивает у них остроумие.

— Почему мы так редко видим вас на экране?

 — Мне предлагали делать еженедельные, хорошо оплачиваемые программы, но я даже не рассматривал всерьез подобные предложения. Никто не может исправно шутить раз в неделю. Думаю, Жванецкий зря стал этим заниматься в «Простых вещах». Я согласился работать на телевидении, только когда РТР предложило делать «Фантазии Задорнова» раз в три месяца. По-моему, это наиболее приемлемо. Не надо гнаться за деньгами, всех губит отсутствие чувства меры. Нужно уметь сдерживаться, а у меня ведь есть замечательный принцип: учиться на ошибках коллег. Я смотрю на них внимательно и стараюсь никогда так не делать.

— А о чем вам интересно говорить сегодня?

 — Я больше не пишу эстрадных номеров, а просто рассказываю со сцены то, о чем думаю. Я стал эстрадным журналистом. Знаете, очень давно меня как молодого, подающего надежды автора возили по всевозможным писательским встречам. Там были и Искандер, и Вознесенский, и Токарева, и Окуджава, и Дементьев, и Ахмадулина. И однажды мы разговорились с Окуджавой по душам, и он меня спросил: «Зачем вы пишете такую дрянь артистам? Вы же так хорошо выступаете, и рассказы у вас замечательные». А дело все в том, что я уже тогда писал им одно, а себе — другое, то, с чем я выступал в писательской среде. Уже тогда я переключил этот тумблер. Артистам я писал так, чтобы чаще исполнялось, было больше денег, законы вашей желтой прессы я изучил давно. Но всегда пытался от этого освободиться, хотя не скажу, что освободился полностью. А Булату Шалвовичу я тогда на его вопрос ответил: «Понимаете, я хочу довести свои авторские до 200 рублей, а потом уже буду писать то, что хочу». Он с жалостью на меня посмотрел и говорит: «Такого не бывает. Если ты хоть раз напишешь на потребу, никогда больше не вернешься к жизни души». Прошло много лет, и он оказался прав.