Архив

Это не любовь

1 октября 2001 04:00
1353
0

НЕСЕКРЕТНЫЕ МАТЕРИАЛЫ

НИНА ГРЕБЕШКОВА И ЛЕОНИД ГАЙДАЙ
ГАЙДАЙ ЛЕОНИД ИОВИЧ. Кинорежиссер, сценарист, актер. Народный артист СССР. Родился 30 января 1923 года в городе Свободном Амурской обл. В 1941 году пошел служить в армию. Воевал в разведке на Калининском фронте. Комиссован после тяжелого ранения. Окончил студию при Иркутском драматическом театре (1947), играл на сцене. В 1955-м окончил режиссерский факультет ВГИКа (мастерская Г. Александрова). С 1955-го — режиссер «Мосфильма», сценарист, актер. Снял 18 художественных картин в жанре эксцентрических комедий, в том числе «Долгий путь», «Жених с того света», «Пес Барбос и необычный кросс», «Самогонщики», «Деловые люди», «Операция „Ы“…», «Кавказская пленница», «Бриллиантовая рука», «Двенадцать стульев», «Иван Васильевич меняет профессию», «Не может быть!», «На Дерибасовской хорошая погода, или На Брайтон-бич опять идут дожди» и др. Жена — актриса Нина Гребешкова. Умер 19 ноября 1993 года.

ГРЕБЕШКОВА НИНА ПАВЛОВНА. Актриса кино и театра. Родилась в Москве 29 ноября 1930 года. Отец — рабочий, мать — домашняя хозяйка. Закончила ВГИК в 1954 году. В кино сыграла около 70 ролей, в том числе «Честь товарища», «Смелые люди», «Испытание верностью», «Муму», «Кавказская пленница», «Бриллиантовая рука» и др. Работала в Театре киноактера до 1990 года. Только что отснялась в картине «Лавина» (С. Соловов). Семейное положение: вдова Леонида Гайдая. Дети: дочь Оксана (45), экономист, внучка Ольга (19), студентка МГИМО.

Почти во всех его фильмах герои, обуреваемые жуткой алчностью и жаждой наживы, со страшной силой гонялись за золотом и бриллиантами. Как известно, ничем хорошим это для них не кончалось. А мастеру эти погони приносили немалые творческие дивиденды — имя Гайдая в советском кино звучало как знак качества.

А к матблагам сам режиссер относился весьма спокойно — может, потому, что понимал, что самый большой бриллиант надежно прописан у него дома. Нина Павловна Гребешкова. Муза, верная подруга и ангел-хранитель самого главного советского комедиографа.
«ГРЕБЕШКОВА, К ТЕБЕ УХАЖЕР ПРИШЕЛ»— Мы учились во ВГИКе на одном курсе. Он пришел после фронта — раненый, длинный, худой. Не могу сказать, что сразу в него влюбилась… Вот репетируем. Сижу спиной к двери. Ребята заходят (у нас учились и Кулиджанов, и Ордынский) — один, второй… Вроде ничего не происходит. А входит Гайдай — я чувствую его просто кожей. Вообще я его стеснялась. Боялась сказать глупость. Он ведь был старше на восемь лет, прошел фронт. А мне было 17 лет…

Если честно, замуж выходить не хотела. Мне казалось, что это так глупо. А ухажеров было много. Предложения сыпались. Был такой Володя Иванов, лауреат Сталинской премии — играл Олега Кошевого. Уже такой сформировавшийся — учился на 4-м курсе с Нонной Мордюковой, Славой Тихоновым… Потом еще взрослый летчик ухаживал. Он меня встречал возле института. Передавал Лене: «Скажите, что Гребешкову ждут». Он знал, что Леня с моего курса. Леня входил и говорил: «Гребешкова, к тебе ухажер пришел».

Леня вообще учился на режиссерском курсе, но мы «варились» вместе с режиссерами — мы для них были такими «кроликами». Тогда он ставил «Отец Горио» Бальзака. И взял меня к себе в отрывок. Я играла госпожу де Нюсенжен — дочку Горио. Нужно было обладать изрядной фантазией, чтобы увидеть ее во мне. Сейчас понимаю — он меня видел не такой, какая я была в реальности, а как бы немножко приподнято. Как Шурик видит Лиду «с параллельного потока» в отрывке «Наваждение» в «Операции «Ы». Кстати, Шурик — это абсолютный Леня. Он и очки так же снимал…

Мы с ним общались, разговаривали. А в этом отрывке мне надо было целоваться с Феликсом Яворским. Я заявила, что это будет только на генеральной репетиции. Леня спросил: «Может быть, ты никогда не целовалась»?

А действительно! Студентка ВГИКа! Внешне вроде бы легкомысленная хохотушка, а, оказывается, такая высокоморальная. Другое время. Помните: «Умри, но не давай поцелуя без любви!»

Потом он меня начал провожать.

Я играла Антонину в «Егоре Булычеве». Он меня всегда записывал на репетицию в самом конце. Сам сидел в библиотеке. Когда мы кончали работать — он появлялся. «Ты домой?» — «Домой». — «Ну, пошли».

И от ВДНХ мы шли пешком до Гагаринского переулка. На метро нам было неинтересно. Зима, снег, все красиво. Мы мерзли, я на каблуках… А он, как Шурик, провожающий Лиду, — что-то рассказывал, был такой разговорчивый. Я его слушала. Смеялась, издевалась, не верила. Он мне рассказывал даже про фронт. Про свой Иркутск. Например, там ему казалось, что в Москве живут только красивые люди. И, приехав в столицу, очень удивился, что это не так.

Провожая меня, он регулярно опаздывал на последнюю электричку в Лосинку, где жил в общежитии. Это было так трогательно. Он не мог сказать: «Сегодня не пойду тебя провожать». И так практически каждый день. А мне хотелось с ним ходить…

Когда прощались, просто чмокались. Никаких секс-поцелуев — их даже не могло быть! Я бы сразу убежала!

А потом он вдруг говорит: «Нинок, что я тебя провожаю все время? Давай поженимся».

 — Ты что? Мы же как Пат и Паташон — ты длинный, я маленькая. Несуразица получается.

 — А у меня мама тоже маленькая, а отец большой. Ты понимаешь, большую женщину я не подниму, а маленькую буду на руках носить.

Я восприняла это как шутку.«ОТ ОСИНКИ НЕ РОДЯТСЯ АПЕЛЬСИНКИ!»На следующий день прихожу в институт — он говорит: «Ну, ты паспорт принесла?»

 — Нет, не принесла.

 — Мы же вчера договорились!

 — Ну, завтра принесу…

Но он был хитер. Оставлял возможность дать задний ход. Если бы я ответила: «Ты что, обалдел? Какой ты муж? Я другого себе представляю», он бы сказал: «А я шутил!» Он так всегда говорил.

Прошло дня два. Он уже приехал к нам, познакомился с мамой. Хотя никакого сватовства не было.

И вот я говорю маме: «Мам, я выхожу замуж». — «За кого?» — «За Гайдая». — «Да?»

Для нее это была полная неожиданность. Много ребят ко мне ходило. Обедали, занимались… «Почему за него?» — «Ну, он мне нравится». — «Ты что, считаешь, что у него нет недостатков?» — «Как ты не понимаешь? У каждого человека есть недостатки». — «Вот что я тебе скажу. Если ты сможешь всю жизнь мириться с его недостатками — выходи. Но если ты собираешься его перевоспитывать — напрасно теряешь время».

И моя мудрая мама еще очень хорошо сказала: «Учти, ты захочешь иметь детей, а от осинки не родятся апельсинки». Он ведь был очень болезненный. И как бы не нравился ей «по породе» — мама всегда хочет для дочки молодого и здорового. А этот жених раненый, прошел фронт…

Понять ее можно. Но потом они так дружили! Как-то Леня мне даже сказал: «Господи! Мне надо было жениться на Екатерине Ивановне, а не на тебе». Я качала права, а мама умела так сгладить углы.

Свадьба была скромная, дома, у нас в коммунальной квартире. Пришли родственники, знакомые, студенты.

Мы сняли комнату. Леня был сталинский стипендиат, получал 800 рублей стипендии. А я уже снималась, у меня были свои деньги. Как актриса уже была востребована. Кстати, Леня очень обиделся, когда я отказалась взять его фамилию. Потому что стать Гайдай… Не то мужчина, не то женщина. Мама у него была рязанская — Любимова, отец — украинец, сосланный еще в царские времена в Сибирь.КРАСОТА ПО-РУССКИТогда я была ничего. Даже хорошенькая.

И вот шью на Новый год новое красное платье с золотыми бантиками. Глубокое декольте, туфли замечательные на шпильке. Чувствую, что ничего. Просто ничего! А он не видит — как червь сидит, грызет свои книжки. Я захожу во всем параде, принимаю позу и спрашиваю:

 — Ну как?

Он так задумчиво смотрит. И без восторга.

 — Хорошо.

 — Ну, нравится тебе?

 — Нинок, ты должна понять, что ты некрасивая.

 — Как же так? Зачем ты на мне женился? Я должна для тебя быть самая красивая — тем более у меня новое платье!

 — Ты знаешь, Нинок, надо всегда оставаться самой собой. У тебя столько достоинств…

Он не переносил показушность.

Когда я по молодости спрашивала: «Лень, ты меня любишь?», он делал глаза шире очков:

 — А что, об этом надо говорить?

 — Ну как же, молодой женщине всегда приятно услышать, что ее любят.

 — Нина! Ты еще многого не понимаешь.

Кстати, Леня был жутко ревнивым человеком. Я это чувствовала. Я говорливая, а он молчун. Всегда слушал. У него все откладывалось, а я все выплескивала. И если он видел, что ко мне у кого-то интерес — молча переживал.

Он был очень обязательным человеком. И наверное, сам себя ограничивал в силу своей порядочности. Изменял ли он? Мне это было не интересно. И ему, думаю, тоже. Хотя он был очень увлекающийся. Например, любил всех своих героинь. И я ни в коем случае не ревновала, а как бы влезала в его шкуру. Любить — еще не значит спать. Он наслаждался, например, эксцентричностью Селезневой, прелестью Варлей.

Едем в автобусе по Крыму — Наташа читает книгу.

 — Наташа! Ты была когда-нибудь в Крыму?

 — Первый раз.

 — Ну что ты читаешь — посмотри, какая кругом красота.

Любовь его проявлялась в том, чтобы внутренне приподнять человека. Он очень любил актеров. Особенно Гошу Вицина. Беспредельно — Юрия Никулина. Говорят, его боялись. Потому что одновременно был очень требовательным и жестким. Всегда добивался того, чего хотел. Но и разрешал импровизировать, хотя брал только то, что считал нужным.

А со мной он был очень ласковый. Добрый. Но и очень сложный. Очень трудный человек. Но все же мне было с ним очень комфортно. Хотя иногда я злилась и раздражалась: ну почему у него все не как у людей?

Мое счастье в том, что я ему внутренне все разрешала. Он очень любил красивых женщин. Издалека — он был очень застенчивым человеком. Вот мы едем с ним в метро, он мне говорит:

 — Посмотри, какая красивая женщина.

 — Сейчас выйдут, я посмотрю.

 — Смотри сейчас, а то она тоже выйдет!

Он нагибается ко мне и ахает:

 — Нинок! Да ты ничего не видишь! Как же ты живешь?

В Таджикистане на приеме он видит балерину:

 — Нинок, посмотри, какая!

Наверное, он стал мне уже как сын, не знаю… Мне хотелось, чтобы ему было хорошо. И я подхожу к ней. И говорю:

 — Вот там стоит напротив длинный в очках — он хочет пригласить вас потанцевать, но стесняется — пригласите его сами, пожалуйста.

Смотрю — она идет и приглашает его. А Леня весь расплылся.

Миша Богин, который стоял с нами, мне говорит:

 — Я все видел! Таких хитрых женщин я не встречал!«У ДЕТЕЙ РУКИ, А НЕ РУЧКИ!»Мы прожили с ним уже четыре года… И вот я сообщаю ему, что у нас будет ребенок. И он сказал: «Ну что же… Надо, так надо». Хотя у нас еще ничего не было своего.

Леня вообще любил детей. И Оксана жила с нами как любимый ребенок. Как и положено дочке артистов, ездила на съемки. Но не больше. Леня не тащил ее в кино (и в результате она стала экономистом). Он странный человек. Например, у нее завтра экзамен в 10-м классе. Я ложусь спать — она сидит и всю ночь готовится. Я встаю под утро — он с ней играет в карты.

 — Да вы что, обалдели! В пять утра! У тебя завтра экзамен!

 — Мама, я должна отдохнуть.

И это отец! Хоть стой, хоть падай.

Или вот: мы пять лет выбирали собаку. Леня хотел большую. Я — маленькую. Оксанка — породистую. Был полный раздрай во мнениях. И вот Оксанке одноклассник подарил щенка. Они с Леней пошли за ним. Я кричала им вслед — только не кобеля! Принесли на ладошке маленького фокстерьера Ричу. Ночью просыпаюсь — свет на кухне.

Леня спит сидя, нога вытянута, на ней спит щенок. И так продолжалось три ночи. Пока я не пошла на рынок и не купила коробку. Вырезала в ней дырку, настелила тряпок и поставила к батарее — там Рича нашла свой дом.

Леня был такой нежный. Внимательный. Но ненавидел сюсюканье.

 — Иди помой ручки, — говорила я дочке.

Он поправлял:

 — Почему ручки? Руки.

Это его раздражало.КОМУ СВЕЧКА?Я пыталась с ним ссориться, но он такой хитрый — никогда не поддавался на провокации. А ведь когда ты первый раз назовешь человека дураком — этот уровень в семье устанавливается навсегда. Леня никогда не опускался до такого уровня. Я не успевала произнести оскорбительного слова:

 — Нет, ты выслушай меня, ты понимаешь…

 — Я не хочу видеть тебя в таком состоянии.

И уходил. И ссора затихала…

И еще. Он ненавидел сплетни. Когда я говорила про кого-то, что этот человек отвратительный, гадкий, подлец, он тоже пытался убежать от разговора. Я неслась вслед:

 — Ты послушай!

 — Ну хорошо. Не приглашай его в гости. Не пей с ним чай. Ну не убивать же его!

Он не шел на конфликт. Хотя делал все что хотел. Мое счастье в том, что я поняла, что его переделать не только невозможно, но и не нужно. Он такой родился — со своим эксцентричным мышлением, восприятием мира, отношением к людям. При этом — с большим почитанием традиций, корней, родителей. Например, у его матери дома висела икона Николая Угодника. В любом городе, если мы шли в церковь, — он выискивал эту икону и обязательно ставил свечку. Коммунист! И никогда ничего не объяснял. Я думаю, он ставил свечку не святому, а маме, всему роду… «НЕ КОРЫСТИ РАДИ!»По тем временам он казался состоятельным человеком.

Например, в 58-м году мы купили за 120 тысяч кооперативную квартиру. Чтобы собрать эти огромные деньги, я снималась на студии в Алма-Ате — там больше платили. В «Беспокойной весне» и «Ботагозе» у меня были главные роли. И вот внесли тридцать процентов, а потом все деньги уходили на кооператив. Въехали с одной раскладушкой и книжным шкафом.

А «Двенадцать стульев» вообще были его мечтой. И судьба послала ему этот шанс. Сначала съемки разрешили Данелии, но он не стал — отдал Гайдаю. И Гайдай с таким восторгом, упоением начал работу! Ильф и Петров были в числе его любимых авторов, которых он без конца перечитывал. После съемок остались знаменитые стулья. Там ведь было два гарнитура. Жестоко порублен был полосатый, вспорот и сломан светло-желтый. Но осталось четыре запасных стула. И Леня переживал, что они пропадут. Но в хозрасчетном объединении была возможность их выкупить, что он и сделал. Теперь они стоят у нас в кабинете.

Такой вот подарок-напоминание. Вообще подарки он любил делать. От маленьких до больших. Например, всегда дарил шикарные французские духи «Ма гриф». Тогда их вообще нельзя было достать. И когда он летал за границу — покупал их в самолете. Сейчас мне их дочка дарит из последних сил.

Или машина. Я ведь уже тридцать лет за рулем. Машина появилась у нас после «Двенадцати стульев» — в объединении Чухрая платили с проката. Леня прекрасно водил, но я, конечно, сразу захватила автомобиль. Первая машина у нас была «Жигули» второй модели. Сейчас у меня «13-а», это помесь первой с одиннадцатой. «МЕНЯ ЗАПИСАЛИ НА ЦАЦКУ…»Леня очень спокойно относился ко всем номенклатурным радостям. Как-то ему позвонили из горкома и сказали, что там хотят посмотреть его картину.

 — Хорошо, какого числа?

 — Пятнадцатого.

 — О нет, этот день у меня занят — я показываю свою картину на Трехгорке.

 — Это ничего, мы с ними договоримся, отменим. Приезжайте к нам.

 — Нет, я обещал.

 — Как это? Вы отказываетесь?

 — Да, отказываюсь. Назначьте другой день.

 — А вы знаете, что ваши документы на звание лежат у нас?

 — Ну и пусть лежат.

Он был равнодушен к званиям, которые все у него были — до народного СССР. Помню, когда ему давали очередной орден, он приходил и говорил: «Слушай, меня опять записали на какую-то цацку».

Он не понимал, зачем артисту вообще звания. Как их можно просить? И он меня в какой-то мере воспитал. Если заслужила — то дадут. А сама я хлопотать не буду… Зачем? Я от этого ни лучше, ни хуже не стану…«ДЕЛИРИУМ ТРЕМЕНС» — И ТОЛЬКО?Я всегда считала себя актрисой мелодраматического плана. А Гайдай эксцентрик. И у него я не собиралась сниматься. Ему были нужны такие актрисы, как Наташа Селезнева. Правда, в «Кавказской пленнице» я, пожалуй, смогла бы — но уже по фактуре и возрасту не подходила. Леня дал мне эпизод — врача-психиатра. И надо же, в то самое время мне предложили главную роль в Киеве. Леня отпустил. Но я решила — нет, не поеду. Оксанку надо куда-то устраивать, он не очень здоровый человек. Поеду с ним. В результате той киевской картины никто не знает, а «делириум тременс — белая горячка» из «Пленницы» живет по сей день.

Вообще, в том, что он так мало меня снимал, — виновата я сама. Это была моя позиция. Не потому, что я такая хорошая. Но знала: он начинал снимать картину, не думая о том, что это для жены или для кого-то еще. Он думал только о постановке. Например, в «Бриллиантовой руке» я возмущалась ролью жены Семена Семеновича:

 — Леня, а чего ж я буду делать? У всех роли, характеры. А мне ты даешь что-то бледно-розовое!

 — Такая должна быть жена.

Когда он предлагал роль — никогда не отказывалась. Но специально для меня никогда ничего не писалось.

А ведь сам он был потрясающий актер! Мы же играли вместе во ВГИКе. Так, как он играл — и героев, и комедийные роли, — не играл там никто! Пырьев и Барнет сползали с кресла от смеха. Потрясающе! Кстати, без очков играл — он носил их периодически.«У МЕНЯ НАВАЖДЕНИЙ НЕ БЫВАЕТ!»Он работал беспрерывно. Не успевал закончить картину — ему предлагали новую работу. И последнее время стал работать со сценариями, которые ему не очень нравились. А раньше он был очень требователен. Очень любил и чувствовал слово. В первых его картинах каждая фраза была просто афоризмом.

Вот, вспоминаю, сидели у нас Костюковский и Слободской. Писали часть «Наваждение» для «Операции «Ы».

Я прибегаю с рынка — надо кормить, варить, жарить. Яша Костюковский кричит:

 — Нина, можно вас на минуту? У вас бывает так — вы приходите в какой-то дом, и у вас ощущение, что вы уже тут были. Но вы точно знаете, что не были.

 — Нет, Яша, я всегда точно знаю, где я, с кем и когда.

И убегаю опять на кухню — там что-то горит.

А они смеются и с радостью записывают — фраза найдена. ЭТО СЛАДКОЕ СЛОВО — «РЕМОНТ»Раз в три года наступала эпопея.

 — Леня, все закоптилось, мне хочется ремонт.

 — Ты что? У нас так все хорошо, так чисто.

 — Нет, надо делать ремонт.

 — Ну, сейчас нельзя — я еще не определился, что буду делать. Вот определюсь — тогда начнем.

Наступал подготовительный период.

 — Будем делать ремонт, Леня?

 — Ты что? Нина, сейчас самый ответственный момент. От того, кого возьму сниматься, все зависит. Вот начну снимать, и ты начнешь свой ремонт.

Начинаются съемки

 — Леня, я начну ремонт.

 — Ты что? Сейчас самое главное. От того, что получится, зависит картина.

Потом наступал монтаж — а у меня уже были куплены краски, кисти… Потом премьера…

 — Все. Теперь делаю ремонт.

 — Нет, я должен определиться, что буду делать дальше.

Такая сказка про белого бычка. Лишь когда он уезжал в экспедицию, я ухитрялась провернуть эту операцию дней за пять-десять, обрабатывала огромную квартиру и приезжала к нему высунув язык.

Кстати, он никогда не просил, чтобы я ехала с ним. Но всегда хотел этого.В ЕДИНСТВЕННОМ ЧИСЛЕНе могу сказать, что я его любила. Но ценила безмерно. Я понимала, что это уникальный человек. Единственный в своем роде. Так, как он, — не может никто.

А любить… Я люблю борщ. Или когда идет снег. Это слово я не хочу произносить. Оно никак не вмещает всего… Это было другое. Такое щемящее чувство. Если ему было плохо — мне было просто не по себе. Например, когда люди без юмора обижали его какими-то идиотскими рецензиями. Кстати, и меня он иногда осаживал, когда я заводилась:

 — Нинок! У тебя, оказывается, нет чувства юмора.

Это было самое большое оскорбление. И тогда я замыкалась. Хотя и понимала, что он говорит несерьезно. Кстати, он не любил рассказывать анекдоты — скорее, слушать. Например, я знала один анекдот, не очень приличный, но по нынешним временам совсем невинный. И когда мы сидели в компании, и я заявляла, что хочу его рассказать, он реагировал так:

 — Нинок! Твой анекдот еще рано рассказывать.

Шло время, люди выпивали-закусывали, и в ход шли уже крупно-соленые анекдоты. Я опять:

 — А вот я знаю такой анекдот…

Он брал за руку и тихо говорил:

 — Нинок! Твой анекдот уже поздно рассказывать.ЛАВРОВЫЙ ВЕНОК ПОБЕДИТЕЛЯСвоя дача была его заветной мечтой. Мы лет десять искали подходящую. Нас все что-то не устраивало. Наконец вступили в мосфильмовское товарищество под Звенигородом. Купили дачу, а оказалось, что она гнилая. Пол весь в грибке. Пришлось ее ломать, причем частями. Все это было мучительно…

Но Леня очень полюбил землю. Может, из-за возраста. Он страшно любил сажать всякие растения. Например, привез из Крыма семечко лаврового листа — этот лавр нам не один горшок разворотил своими корнями.

 — Ну что, Леня, теперь бочку будем ставить?

 — Ну хорошо. Посадим его на даче.

 — Он замерзнет!

 — Не замерзнет. Я шатер поставлю.

И ставил. Приезжаем весной — он первым делом бросается к нему. Радовался свежему побегу. Этот лавр теперь растет дома. А сама дача сгорела в 97-м году, когда Лени уже не стало. Ее подожгли. Но друзья помогли восстановить.КТО КОРМИТ «МОСФИЛЬМ»?Перестройку он очень хорошо воспринял — как конец болота… Тем более его фильмы постоянно крутили и в кинотеатрах, и по телевидению. У него всегда были потрясающие сборы — и спустя десять лет после выхода фильмов. Но Леня не обольщался насчет авторского права. Ведь еще раньше, когда он спросил директора «Мосфильма» Сизова, где положенный ему процент от проката, тот не моргнув глазом ответил вопросом:

 — А чем же мы будем кормить цеха?

И Леня всегда мне говорил:

 — Ну что, тебе на жизнь не хватает?

За границей он был бы, наверное, очень богатым человеком… А у нас… Последние годы ему тяжело работалось. Он не был лежачим больным, но страдал — на ноге открылась рана плюс эмфизема легких. Причем он курил. И бороться с этим было бесполезно. Но он был счастливый человек — жил только тем, что ему было интересно. Например, играть в карты или на «одноруких бандитах».

Он проигрывал огромное количество денег. Остановить его было нельзя:

 — Леня! Так никто не живет!

 — Как никто? Я так живу.

Бороться было бесполезно. К тому же я всегда работала сама, и у меня были свои деньги… В 93-м году Волович и Инин написали для него комедийный сценарий о подводной лодке. Но вдруг он сказал:

 — Ребята, я, наверное, не смогу…ВЗОЙДЕТ ЛИ ЧЕСНОК?В 70 лет у него началось воспаление легких… Его положили в больницу. Сначала было плохо — в легких накапливалась жидкость. Потом он уже лучше стал себя чувствовать. Я бывала у него каждый день, даже ночевала — он потел, и нужно было переодевать. И вот 19 ноября 1993 года. Стемнело. Он гнал меня:

 — Нина, сейчас криминальная обстановка — поезжай домой.

 — Нет, Леня, я тебя накормлю и поеду.

Мы читали с ним газету «Шесть соток». Он спрашивает:

 — Слушай, а какая у нас на даче земля? Кислая или слабокислая?

 — Разная. Там, где грядки, у нас шикарная земля, я ее удобряла, а вообще, наверное, кислая, глина. Там сорняк растет, одуванчики…

 — Я посадил такие большие чесночины, а снега нет. Промерзнет земля, и все погибнет.

 — Ну будет не озимый чеснок, а яровой.

 — Нет, жалко. Такие большие зубчики посадил…

Вздохнул — и все. Прибежали врачи, надели маску… Все бесполезно. Он ушел.

Тромбоэмболия легочной артерии — оторвался тромб. Произошла закупорка. К тому же у него была сердечная аритмия. Оказывается, спасти его было невозможно.

…Какое счастье, что я была там и все видела. Что он не мучился, не просил, не звал. Что смерть пришла мгновенно.

…А потом, почти на сороковой день, меня в квартире залило кипятком сверху. Пришли ребята помочь… Я им говорю:

 — Это Леня-Водолей. Только понять не могу — почему кипятком?

…Он мне не снится. Но наступают такие моменты… Я его вижу и даже слышу, как он отвечает. Вот я лежу днем дома, отдыхаю. И слышу, как Леня пошел из своего кабинета. Вот закрыл дверь в спальню… Вот пошел поставить чайник — сейчас тот закипит. И он скажет: «Нинок, чай пить будешь?»

Я прекрасно понимаю, что этого нет. Но я хочу, чтобы это было.