С Солнечным Клоуном мы договорились встретиться за два часа до его выступления в шапито висбаденского цирка «Sarassani», гостившего в Потсдаме. Симпатичная и приветливая кассирша предложила мне подождать именитого клоуна в еще пустом фойе. Войдя туда, я Олега Попова не обнаружил, но зато «козырная» цирковая ребятня поинтересовалась, кто я да откуда и что, мол, тут забыл. Узнав, что у меня встреча с Поповым, ребятишки сразу зауважали меня и наперебой стали рассказывать, как любят Олега.

Да, Олега Попова в Германии знают, помнят и очень любят. На его выходы и проделки на сцене публика реагирует очень бурно и чутко. Сейчас он живет в солнечной горной Баварии и чувствует себя отлично. Во всяком случае, куда моложе своего 71 года. А впрочем, судите сами…

 — Олег Константинович, бывали ли в Германии до того, как осесть здесь?

 — Как минимум раза три-четыре и в ГДР, и в ФРГ. Это всегда была моя самая любимая страна: здесь очень хороший цирковой зритель.

— А как случилось, что вы здесь обосновались?

 — В 1991 году мы работали с одним импресарио, неким Канюки, который нас внезапно бросил. Это произошло как раз под заваруху с ГКЧП. Что дома — неизвестно. Говорят, на улицах танки, нужно обождать. Что делать? А до этого нам предложил контракт один менеджер из Голландии. Но в силу он вступал лишь через месяц… А за это время что? Домой ехать — денег нет. Реквизит надо сохранить, а не то его выбросят или пустят с молотка. А кроме того, дома ГКЧП на дворе. Впустить впустят, а потом, гляди, не выпустят. А за год до этого у меня умерла жена от рака, и я был один, но здесь познакомился с одной девушкой. Вот я ее и спрашиваю: «Что делать?» Она предложила пожить у нее, а затем ехать работать. В итоге она поехала работать вместе со мной. Мы и по сей день выступаем вместе.

— Так ваша жена тоже циркачка?

 — Нет-нет! Она в аптеке работала. Но что интересно: работая в аптеке, Габи жонглировала пузырьками, а также любила всякие шутки и фокусы. Вот ей это и пригодилось. В жизни так бывает: делаешь что-то, не зная зачем, а там — глядь, и пригодится…

— Получается довольно романтичная история…

 — А познакомились мы с Габи еще романтичней, даже не в Германии, а в Австрии. Ее сестра побывала на моем представлении и ей посоветовала сходить. Так вот, Габи приехала из Нюрнберга в Австрию. А на том представлении был аншлаг, и места не хватило. Я вышел на арену и увидел стоящую в проходе симпатичную девушку. Затем я спросил администратора, почему она стоит. Мест нет, ответил тот. Тогда я распорядился, чтобы ей дали стул из моей гримерной. В антракте она пришла поблагодарить меня за стул: «Дайте автограф». И черт меня дернул сказать: «Дай телефон!» Она дала… Потом я этот телефон потерял, через месяц нашел и думаю: звонить или нет? Ну, вроде симпатичная… Позвонил: «Вы приедете еще когда-нибудь на спектакль?» — «Да-да, я хочу еще раз приехать!» Вот так мы и познакомились.

— А не жаль вам было расставаться с российским зрителем, ведь у вас была да и остается на родине невероятная популярность.

 — Тогда я думал: заработаю в Голландии деньги да и домой поеду. И в это время я узнаю, что мне дали такую пенсию, что лучше туда не ехать. Марку в день! Можно ли жить на эти деньги? Все мои сбережения пропали во время обменов. Да тогда же полстраны нищих стало! Ну зачем мне было ехать назад? Быть нищим? Правда? Это не я виноват, что не вернулся, а меня как из тюбика выдавили, выдавили финансово. Что мне надо было делать? Жонглировать в подземном переходе или подаяния просить? Я и по сей день считаю, что государству должно быть стыдно, что Олегу Попову оно дало на жизнь марку в день. Вот, собственно говоря, для сохранения жизни и здоровья пришлось остаться здесь.

— А учили ли вы немецкий раньше — к примеру, в школе?

 — Нет, в школе я учил французский. А немецкий некогда было учить. Гастроли — очень тяжелое дело: переезды, упаковка, распаковка и т. д. Здесь уже не о немецком думать, а о том, как бы форму сохранить. А сейчас, если будет время, найму учителя: неудобно жить в стране и не знать язык. Это даже как-то неуважительно.

— А языковые трудности не препятствуют работе на сцене?

 — Да нет! Ну, во-первых, я ничего не говорю. А если и говорю, то пару фраз, которые запросто вызубриваю. Незнание языка даже способствует плодотворной работе. Ведь тогда нужно, чтобы тебя понимали за счет мимики и телодвижений…

— А не возникает ли проблем из-за языка в личной жизни?

 — Я считаю, что если человек хочет понять другого, то он его всегда поймет и не зная языка. А если он не хочет понять, то можно говорить на одном языке — и безрезультатно. А при желании мы всегда друг друга поймем — с помощью словаря, жестов и каких-то знакомых слов. А под конец еще и анекдоты друг другу расскажем.

— А правда, что ваша жена учит или уже выучила русский язык?

 — Она прекрасно говорит по-русски. Все даже удивляются, ведь раньше она не знала ни одного слова. А когда-то мы общались исключительно с помощью словаря.

— А не было ли трудностей с работой после того, как вы приехали сюда?

 — Да нет, ничего трудного в этом нет. Цирк понятен без слов.

— Ну да, ведь вас везде знали…

 — Да и я старался поменьше выступать, а занимался разработкой реприз и производством реквизита. Ведь я на сцене уже пятьдесят лет, и сейчас, может быть, впервые в жизни, работаю в свое удовольствие, когда хочу и где хочу, и всегда с огоньком.

— В России вас звали Солнечный Клоун, а тут вас в прессе называют Hans im Gluck (Счастливый Ганс)…

 — Я не знаю, кто это придумал, но раз говорят — пусть говорят.

— А на какие из ваших реприз немецкая публика особо чутко реагирует?

 — Я думаю, на все. Те, на которые публика не реагирует, я просто снимаю с программы.

— А сколько представлений в год вы даете?

 — Вот сейчас я выступаю десять дней в сентябре, а следующий раз — на Рождество.

— А у вас есть в Германии фэн-клуб?

 — А это что такое?

— Ну, клуб поклонников?

 — Я не знаю. Но люди иногда приходят с цветами. Скорее, это просто любители цирка. Ну, а если кто подходит за автографом — значит, поклонник. Перепись населения в этом плане мы еще не вели.

— У клоуна на сцене всегда рот до ушей, но ведь в жизни не всегда хочется смеяться…

 — Да, в цирке он будет до ушей, а в жизни, если у человека рот до ушей, он уже как бы кретин.

— Но ведь у вас наверняка были ситуации в жизни, когда надо было выходить на сцену в момент, когда было не до шуток и смеха?

 — О смерти своей матери я узнал в антракте. Из глаз слезы, а работать-то надо. Надо выходить, смешить… Это ведь мое горе. А не окружающих. Хорошо ведь сказано: «Когда клоун смеется — с ним смеется весь мир, а когда клоун плачет — он плачет один».

— Что вам нравится в Германии, а что нет?

 — Трудно сказать. Раньше мне нравилось, что здесь больше дисциплины. Но сейчас она тоже у них расшаталась. Раньше если человек говорил, что будет в девять, то в девять. А сейчас может и на час позже прийти.

— А сколько часов в день уходит на подготовку к выступлениям?

 — Ну, сейчас не так интенсивно, как в молодости. Мышцы стали не т. е. Раньше я и прыгал, и летал… Однако голова все время думает о работе, о цирке. Сейчас репетирую я и с собаками, и с нашим пони.

— А как придумываются репризы? Существует какой-то механизм?

 — Механизма нет. Нужно досконально знать цирковую классику. Раньше у нас при Союзгосцирке был репертуарный отдел, куда мог обратиться любой гражданин, способный придумать репризу. Его прослушивали, просматривали и, если принимали, платили деньги. Кроме того, хороший источник — классика, да и своя голова на плечах должна была быть. Нужно внимательно следить за творчеством коллег, смотреть комедийные фильмы, читать книги. Я очень люблю О’Генри и Чехова. Кроме того, что-то подмечаешь в жизни, да и следить надо за тем, что в мире творится. Раньше за мир боролись, теперь за экологию. На эту тему у меня есть реприза «Дерево».

— А какой из всемирно известных клоунов или комиков особо сильно на вас повлиял?

 — Чарли Чаплин. Еще до войны, когда мне мама давала деньги на мороженое, я бежал на них в кино и смотрел Чарли Чаплина. Он был для меня как икона. И я очень рад, что имел счастье в 1964 году встретиться с ним в Венеции, где он отдыхал.

— А за эти десять лет вы приезжали в Россию?

 — Нет. И не тянет. Я обижен на то, что мне дали пенсию марку в день. Меня оскорбили. Я пятьдесят лет отдал своей родине и получил очень большую награду. Заберите все мои награды — и ордена Ленина, и другие, — они мне не нужны!

— Ходят слухи, что у вас были недоразумения с Юрием Никулиным. Это правда?

 — Что я могу сказать? Мне трудно говорить, потому что человека уже нет, но он нетактично со мной поступил. Во-первых, когда закладывали камень, во время капитальной реконструкции Цирка на Цветном бульваре, где я в 1949 году еще студентом циркового училища начинал свои выступления, в котором был, по сути, рожден, меня он не пригласил. Раз! Когда мы были в Кремле и выбили у Рыжкова двадцать миллионов каких-то «золотых» рублей на реконструкцию цирка, Никулин, идя по коридору, сказал: «Олег, ты будешь у меня на открытии этого цирка». Этого он не сделал. Когда мне исполнилось шестьдесят лет и я попросил его отпраздновать этот юбилей в моем родном цирке, он не дал мне эту возможность, и я сделал это в цирке на Вернадского.

— А как вы думаете, почему так получалось?

 — А это его надо было спросить. На фотографиях он писал: «Моему любимому другу…» Фальшь все эти надписи.

— А вот сейчас в России вышла новая биография Никулина, и в ней пишут, что вы якобы незадолго до его смерти позвонили ему по телефону из Германии и долго ругались…

 — Первый раз слышу. Это все ерунда, высосано из пальца. Да не нужен он был мне! И не хотел я его вообще видеть и слышать, потому что так настоящие коллеги не поступают.

— Скоро начнется выступление. Сколько времени вам надо, чтобы преобразиться?

 — Я говорю так: чтобы надеть костюм, наложить грим и т. д., нужно тридцать минут, но если в цирке произойдет пожар, то я уложусь и в пять.