Савик Шустер родился в Вильнюсе и о карьере журналиста никогда даже не задумывался. Его отец был футболистом вильнюсского «Спартака» (ныне «Жальгирис»), поэтому спортивное будущее сына, казалось, было предопределено. Но жизнь распорядилась иначе. Несмотря на то что Савик всерьез занимался футболом, имя он сделал себе именно на поприще журналистики. Сейчас он успевает все — вести ежедневную программу «Герой дня», ток-шоу «Третий тайм», а в новом телевизионном сезоне выступил в необычном для себя амплуа ведущего общественно-политического ток-шоу «Свобода слова», на съемках которого и побывал «МК-Бульвар».

— Я не знал, как буду ощущать себя, извините за выражение, в «общественно-политическом ток-шоу», как энергетика зала будет работать на меня лично. Но должен признаться, что в общем мне это нравится. Оговорюсь: наш дебют состоялся 14 сентября, то есть три дня спустя после террористической атаки на США. Поэтому до сих пор не мы выбирали тему, а события выбирали тему за нас. И мне хотелось бы еще увидеть ту неделю, когда мы сами будем выбирать тему программы, когда мы будем решать, что самое важное. Тогда у меня будет достаточно окончательное представление о том, что мы можем и как я себя во всем этом ощущаю.

— Чем отличается «Свобода слова» от прошлого «Гласа народа», аналогом которого она задумывалась?

 — У нас появилась новая схема с трибунами поддержки и четырьмя главными героями. Появилась новая технология с построением графиков, которые отражают предпочтения зрительской аудитории, — это вообще новый элемент на телевидении. После передачи, на которой вы присутствовали, ко мне подошел один из экспертов и сказал: «Я неплохо выступил». Я говорю: «С чего это ты вдруг сам себя хвалишь?» Он: «А я на графики смотрел, всем нравилось». То есть человек в режиме реального времени, без обмана, говорит и видит, как оценивают его слова. Так что «Свобода слова» — это очень технологичная, современная программа. И я бы ее даже не сравнивал с «Гласом народа». Это то же самое, что сравнивать автомобильный и конный спорт.

— Перед программой вы так по-дружески поздоровались со всеми гостями. Поддерживаете отношения с политиками?

 — Политический мир мне знаком, и я в нем нормально ориентируюсь. Долгие годы я руководил радио «Свобода» в Москве, так что очень многих политиков знаю лично. Я знаю тех из них, которые будут хорошо выглядеть, стоя у микрофона, — это еще один элемент нашей программы. Мы вызываем наших гостей на роль оратора. Одно дело, когда ты говоришь сидя — спокойно, обдуманно. Но все абсолютно меняется, когда ты стоишь у микрофона, перед тобою аудитория, и ты видишь глаза людей. Элемент выступления перед аудиторией — очень сильно действующий психологический фактор, особенно на политика. Так вот, зная политический мир, я не прошу людей, которые смотрятся невыгодно в этой роли, приходить к нам и стоять у микрофона.

— И кто, на ваш взгляд, хорошие ораторы?

 — Например, Владимир Жириновский просто талантлив от Бога. Можно разделять или не разделять его точку зрения, но с точки зрения ораторства, я думаю, он номер один в стране. Да и последняя программа: Ястржембский, Гантамиров, Аслаханов, Арбатов — были очень убедительны. Я думаю, со временем, когда люди привыкнут к этому шоу, нам еще будут говорить: «Мы очень хотим к вам прийти, но мы не хотим стоять у микрофона».

Шпион английской разведки— В начале своей карьеры вы неоднократно бывали в «горячих точках». Можете вспомнить свою самую первую командировку?

 — Это был Афганистан, 1981 год. Я отправился туда как член французской организации «Врачи мира». Мы были первые, кто пытался установить там медицинскую миссию. Уже тогда у меня в голове было абсолютно четкое намерение уходить в журналистику. Поэтому параллельно с медицинской работой я занимался сбором информации для репортажа, делал фотографии. В тот раз я провел в регионе три с половиной месяца. Когда оттуда вернулся, написал большой репортаж. Он был опубликован в престижном американском еженедельнике «Ньюсуик» (потом я с ним сотрудничал еще несколько лет). После этого его перепечатали в Италии, Германии, Франции… Так я начинал.

— Вам было страшно на войне?

 — Я был на разных войнах (Савик работал в Ливане, Чаде, Никарагуа. — Авт.), и мне кажется, что если б я не стал журналистом, я бы был неплохим солдатом. Потому что я, скажем так, управляю чувством страха. Я не позволяю себе паниковать, делать всякие истерические вещи в экстремальные моменты. Но по-человечески страшно часто бывало. Это нормально. Тем более на войне.

— Дважды вы оказывались в плену…

 — Да, но, к счастью, оба раза ненадолго. Первый раз это был арест, но очень неприятный. А второй раз все уже было намного серьезнее. Заканчивался вывод советских войск, вся власть уже была в сельских районах у сил сопротивления. Они перехватили большое количество оружия афганской армии, и мне было интересно сделать репортаж о том, какое вооружение оставляют афганцы, уходя. Я договорился с одним известным командиром сопротивления. Обычно при присутствии Советской Армии для журналистов выделялось человек шесть сопровождения. А на сей раз он выделил только двух. Проезжая какую-то долину, я заметил фантастическую шеренгу танков. Штук шесть—восемь. Попросил остановиться, чтобы посмотреть, что это такое. Выхожу, приближаюсь к танкам, вокруг — ни души. Только двое ребят, сопровождавших меня. Внезапно, неизвестно откуда, нас окружает огромный отряд людей. Ребят отталкивают, а меня под дулом автомата уводят в какое-то помещение. Сразу было видно, что эти люди — не афганцы, а явно арабы, и очень жестокие. Потом появляется человек в белом тюрбане, явно их идеологический комиссар, и говорит на ломаном английском: «You must die». Я в недоумении. Вот тогда я на самом деле боялся. Потому что эти люди совершенно непробиваемые. У них абсолютно стеклянные глаза. В них нет чувств, а только слепое служение своему делу. Я пытаюсь вступить в какой-то спор, за что опять получаю прикладом в живот. Двое ребят-пуштунов, которые меня сопровождали, пытаются что-то объяснять, но с ними обходятся очень нахально, свирепо. Потом они и вовсе исчезают, и я остаюсь один в помещении, охраняемом этими людьми. В моменты, когда пытаюсь обратить на себя внимание, махнуть рукой, выговорить «мистер» или что-то в этом роде, — немедленно получаю прикладом. Наконец понимаю, что это абсолютно бессмысленно. Вот тогда возникло ощущение безысходности. Тебе сказали: ты должен умереть. И нет ни одного человека рядом, который мог бы помочь. Так я простоял до самого вечера, и около восьми часов на фантастической скорости подъезжает джип. Оттуда выскакивают люди, начинается крик, выстрелы и так далее. Заходят двое пуштунов и говорят: «Идите с нами». Я сначала растерялся, а потом понял, что все в порядке. Меня посадили в джип и увезли в Пешавар к командиру Абдулхаку, который организовывал поездку. Оказалось, что убежавшие ребята нашли в каком-то центре сопротивления рацию, оповестили руководство, и меня вытащили. Это просто был счастливый случай.

— До 1991 года вас не пускали в СССР. С чем это было связано?

 — Чтобы въехать в Советский Союз, нужно было получить визу. В начале 1991 года председатель Комитета по науке Верховного Совета СССР Юрий Алексеевич Рыжов, в дальнейшем член межрегиональной депутатской группы и посол России во Франции, написал письмо Владимиру Крючкову, тогдашнему председателю КГБ, с просьбой дать мне визу. Его ответ был таков (мне потом выдали копию): Савик Шустер организует сеть агентов (имея в виду корреспондентов радио «Свобода»), ему нельзя въезжать в Советский Союз, поскольку он подрывает конституционный строй. Письмо датировано июнем 1991 года, как раз за полтора месяца до августовского путча. А в Союз я попал 27 августа 1991 года, когда у власти фактически был уже Борис Ельцин. Прилетел, визу мне дали прямо в «Шереметьево». Начальником визового отдела там был человек с литовской фамилией, а я ведь тоже родился в Литве. Так вот он показал мне «черные списки» на компьютере, и моя фамилия в них тоже значилась. Единственное, что меня очень рассмешило, что имя Савик там было написано с двумя «в». Я никак не мог понять, почему такая машина безопасности не могла выяснить, сколько «в» пишется в моем имени.

— Вы жили в нескольких странах — Литва, Канада, Италия, Германия, год провели в Праге… (Кстати, Савик владеет семью языками. — Авт.) Вы легко приспосабливаетесь к новым условиям?

 — Нет, я скорее выживаю. Скажем, когда я приехал в Канаду, мне нужно было учиться. Учеба была платной, но я все-таки нашел в себе силы и время, чтобы учиться и зарабатывать на жизнь. Так что выживать я умею. Приспосабливаться — другой вопрос. Я же не остался в итоге в Канаде. Никак не мог понять, почему должен жить в стране, которая не вызывает у меня никаких чувств.Брак по-итальянски— С детства вы наверняка мечтали о карьере футболиста. Сейчас не жалко, что со спортом так и не получилось?

 — Жалко, да. Я думаю, что, если бы у меня была возможность вернуть все назад, я все же попытался бы более целеустремленно к этому отнестись. Но там были разные факторы. В Советском Союзе делать футбольную карьеру было очень сложно. А когда я выехал из СССР, мне было 19 лет, и приоритетом для меня стало образование. В 24 года я приехал в Италию. Был в хорошей форме, играл. Но в тот момент там были закрыты границы для иностранцев, и я не смог бы заниматься футболом на профессиональном уровне. Потом, в нашей семье был абсолютный раскол на этот счет. Мать была совершенно против любого моего серьезного спортивного увлечения. Отец был «за». Но так как в семье был матриархат, это было очень сложно перебороть.

— Ваши жена и дети живут во Флоренции, в Италии. Не тяжело одному, без семьи?

 — Тяжело, да. Но тут есть и свои «про», и «контра». Мне жаль, что детей я вижу не так часто, как хотелось бы. С другой стороны — сейчас так складывается мир, что ты живешь там, где есть работа, а не там, где хочется. Самое главное для меня, что дети живут в достатке, учатся, живут в городе, в котором они родились. Сын Стефано сейчас в первом классе классического лицея, а дочь Сара в средней школе. Она на год младше брата. Да и моя итальянская жена с трудом бы выдержала мой российский рабочий ритм, ведь меня никогда не бывает дома. Зато когда мы видимся, мы проводим много времени вместе. Это трудная ситуация, но она так сложилась. Когда я в 1991 году уезжал работать в Россию, моему сыну нужно было идти в первый класс. Необходимо было принять решение: ехать ему со мной (из Мюнхена) или возвращаться во Флоренцию. Мы с женой решили, что надо ехать во Флоренцию, чтобы не ломать жизнь детей. И сейчас у них есть свои настоящие друзья, с которыми они с первого класса, нормальный родной язык. Мне кажется, это правильно. Конечно, я бы мог рискнуть и попытаться пробраться в итальянскую журналистику, но для этого нужно было время. А семью нужно обеспечивать. Так что тут было не до экспериментов, и я поехал работать с Советский Союз.

— Дети смотрят ваши программы?

 — Нет. Они не настолько знают русский, чтобы все понимать. Когда приезжают сюда, я вожу их на телевидение — им нравится. По крайней мере они видят отца, который гуляет с микрофоном в руках. Но у моей дочери есть огромное желание выучить русский язык.

— Как часто вы видитесь?

 — Раньше, когда я работал на «Свободе», мы виделись раз в месяц. Сейчас гораздо реже — примерно раз в полтора-два месяца.

— Чем занимается ваша супруга?

 — Общественной деятельностью. Организовывает различные мероприятия в школе, квартале.

— Насколько комфортно вы ощущаете себя в России? Не возникает желания вернуться жить за границу?

 — Нет. Мне здесь вполне комфортно, интересно. Для журналиста, особенно работающего на русском языке, более интересного места, чем здесь, на сегодняшний день просто нет. Я думаю, даже если бы кому-то не понравилась моя работа на НТВ или мои программы не имели бы рейтинга, я все равно остался бы на российском рынке и пытался делать что-нибудь здесь.