Больше тридцати лет Элеонора Беляева была бессменной ведущей «Музыкального киоска» — красивая, стильная, завораживающая.

Одиннадцать лет прошло с тех пор, как закрылась ее передача.

Но сама она по сути дела не изменилась — осталась все такой же красивой и стильной. Переживает только, что морщин прибавилось. Здоровье не как в юности. Да и любимое некогда телевидение стало совсем другим.

Она живет в небольшой двухкомнатной квартире: кухня-коридор-зал-спальня. О звездном статусе этой известной на всю страну женщины говорят только фотографии, расставленные на полках, и маленькие сувениры из разных стран, собранные за тридцатилетнюю карьеру хозяйкой квартиры. Элеонора Валериановна Беляева любит встречать гостей на кухне, где висят часы с кукушкой и везде стоят цветы. Она заваривает чай, заставляет весь стол угощением (конфеты, печенье, вафли, пирожные…), но разговор ведет совершенно в другой — нематериальной — плоскости. Она говорит о музыке и искусстве. И о любимом деле, которому отдала столько лет — о «Музыкальном киоске».

Элеонора: «Я сама закрыла «Киоск». Потому что он из музыкального превратился в рекламный. Мне сказали, что я со всех исполнителей должна требовать деньги. Я не могла себе этого представить: как это, музыкант получил лауреатское звание и за то, что мы сделаем про него сюжет, он еще и деньги должен платить? Потом для нас ввели систему штрафов. Например, как-то раз мы показали одну молодую фирму, которая стала выпускать струны. Понимаете, наши плохо обработанные струны режут детям в музыкальных школах пальцы, а тут ребята сделали маленькую фабричку, выпускающую качественные струны. За тот сюжет нас оштрафовали на два миллиона рублей! В другой раз мы заплатили штраф в восемь миллионов за рассказ про двух заслуженных артистов. Эти люди решили делать баяны для детей — не те огромные инструменты, на которых можно заниматься только после шестого класса, а такие маленькие, как скрипочки, баянчики.

А уж когда мы стали приглашать в «Киоск» эстрадных артистов, нас просто-напросто обязали брать с них деньги. Я тогда решила пойти на компромисс, начала звонить по знакомым, искать спонсоров. Нашла в Сибири своих поклонников-золотодобытчиков, которые сказали: «Поможем Элеоноре!» Но сразу после этого мне сообщили, что теперь нужно платить еще и за эфир. Ну что мне оставалось делать?

Я как-то давным-давно спросила у Дмитрия Борисовича Кабалевского: «Сколько нужно лет, чтобы наши дети стали такими же фанатами музыки, как мы?» Он ответил: «Минимум двадцать». Но не прошло и пятнадцати, как все, что мы создали, — зачеркнули, уничтожили, а в консерватории стали учить за деньги.

Я в «Киоске» отработала тридцать два года. Но наступили новые времена. И все, что происходило на телевидении, стало меня невероятно угнетать: начались какие-то ток-шоу, все погнались за деньгами, появились страшные люди с железными челюстями. И вдруг сегодня все спохватились: «Ах, нужно возрождать духовность!» Но возможно ли это сделать? Не знаю".

— Элеонора Валериановна, вас не зовут на телевидение, не приглашают возродить «Музыкальный киоск»?

Элеонора: «Зовут, приглашают. Только… Невозможно возродить „Киоск“. Раньше, чтобы показать „Мазурку“ Шопена или „Прелюдию“ Рахманинова, мы заказывали съемки сразу нескольких концертов и выбирали лучшее исполнение. А сейчас все фонды отошли чужому дядьке и все стоит огромных денег. Мы уже считали — невыгодна такая передача, невероятно дорогой получается и никакая реклама ее не окупит».

— Но ведь можно создать какие-то новые формы программы.

Элеонора: «Можно, наверное, но я уже ничего не хочу. Я отдала телевидению тридцать пять лет, и это сильно отразилось на моем здоровье. Как только я ушла на отдых, начала постоянно болеть, и медики не могли понять, в чем дело. Только одна женщина-врач из Донецка сказала: «У тебя большая электромагнитная доза, не хочешь умереть — не возвращайся на телевидение».

Впрочем, я бесконечно благодарна судьбе. И за разочарования, и за восхищение, и за успех, и за боль, и за увлечения — все ведь было в жизни, все".

Элеонора: «У меня до определенного возраста судьба складывалась по принципу „как карта ляжет“. И только теперь я понимаю, что многое в моей жизни произошло совсем не случайно».

Отец Эли был военным — всю жизнь семья меняла города и гарнизоны. Но он оставался очень творческой, впечатлительной натурой: если мама Эли посылала его в булочную, он мог пропасть на три часа. Он знал в городе все: где что ломают, где что строят, где какой переулок, где новая улочка. А мама будущей телезвезды, едва девочка появилась на свет, уже мечтала, как будет водить Элю в музыкальную школу. Только 22 июня 1941 года жизнь внесла свои коррективы в мирные планы миллионов людей.

Элеонора: «Мое детство пришлось на годы войны. Я прекрасно помню этот ужас, бомбежки, голод. Жизнь была тяжелая. Мама варила картошку, сливала воду, вот и получалось: на первое суп, а на второе, в качестве горячего, картошка.

Мы жили в Воронеже. Помню, с одной стороны немцы входили в город, а с другой — убегали люди. К моей маме кто-то заглянул: «Муся, что ты сидишь, немцы заходят!», а она: «Мне муж сказал, что Воронеж не отдадут». Ничего не успела взять — только зимние пальто. А книги, библиотека, вся жизнь осталась там.

Я помню, мы шли по дороге, а кругом колосилась спелая рожь. И вдруг в небе появился немецкий самолет с крестами на крыльях. Все кинулись врассыпную. Я очень хорошо разглядела и самолет, и кресты, и улыбающегося блондина, расстреливающего наш обоз. И до сих пор я вижу улыбку того красивого немца и чувствую запах горелой ржи".

Когда семья Беляевых вернулась из эвакуации, освобожденнный город был абсолютно разрушен. На улице осталась всего пара домов. И повсюду висели плакаты: «Из пеп-ла и пожарищ, из обломков и развалин мы восстановим тебя, родной Воронеж!»

Элеонора: «И восстанавливали не только дома, восстанавливали психику людей, травмированную войной, лишениями, голодом: открывали театры и музыкальные школы. Те, кто помнит войну, поймут, о чем я. Страшнее в своей жизни я ничего не видела. Страшнее был только расстрел детей в Беслане».

В том же 1943 году открылась первая музыкальная школа, и родители отдали дочь учиться музыке. Маленькая Эля тряслась от страха, когда зимой, в холод с огромной папкой наперевес вышагивала через весь Воронеж. Пианино девочке привезли из какой-то деревни, в нем жили мыши, и оно всегда было плохо настроено — поэтому и слух у Эли сложился на полтона ниже.

Элеонора: «А потом я в школу пошла. Со мной в одном классе училась Эмма Саркисян, которая теперь стала заслуженной артисткой. Мы приходили в школу с щепочками, топили печку и первые два урока писали на газетах. А когда на третьем уроке чернила замерзали, Полина Борисовна, наша учительница, говорила: «Эмма, иди пой». Она выходила и пела: «Жил в Ростове Витя Череви-и-ич-ки-ин», патриотическую длинную песню военных времен. И мы, в платках, валенках, варежках, сидели и слушали.

Сама-то я не любила выступать. Я любила объявлять: «Ученица второго класса Перепетуйкина! Гайдн! Первая часть сонаты ля мажор!». Так я по сути дела и стала объявлялой: сначала ведущей на телевидении, а потом конферансье на сцене".

Эля с Эммой ежедневно экономили на обедах, брали в школу черный хлеб с солью и подсолнечным маслом, но зато каждое воскресенье ходили в оперетту. Весь дневной репертуар знали наизусть — это в восемь-то лет! Но мечтали попасть на вечерний спектакль — «Сильву». Деньги на «взрослую» постановку копили две или три недели. И все-таки купили билеты в последний ряд. Родители тогда чуть с ума не сошли, обегали весь город, и юных любительниц оперетты встречали ночью дома с ремнем.

А однажды Эле подарили конек на один валенок, и к музыке она тут же потеряла интерес. Чтобы усадить девочку за инструмент, приходилось класть на пианино леденец-петушок на палочке. Пока она его ела, она перебирала клавиши.

Элеонора: «Я очень долго, наверное, до пятого класса, играла абсолютно механически. Я не понимала, что такое музыка, хотя ходила и в оперетту, и в филармонию. Накануне экзамена меня очень сильно ругала моя преподавательница. И, видимо, от переживаний я сыграла так, что когда шла со сцены, учительница показала мне, что у нее волосы встали дыбом. Так я получила первую в жизни пятерку. С тех пор у меня началась одержимая любовь к музыке. Я могла с утра до ночи сидеть за инструментом. Закончила школу с медалью, а ведь последние классы совмещала с двумя курсами музыкального училища: вокал и фортепиано. И училище закончила с пятерками».

После школы папа спросил Элю: «Ну, что будем дальше делать? Нам артистки в доме не нужны!» Взял документы дочери и отнес в педагогический на английское отделение. Эля была в отчаянии. К счастью, в педагогический она так и не попала: учителя из музыкального училища пригласили Элиных родителей на беседу. И те оставили дочку в покое. Она, наконец, получила возможность заниматься только музыкой…

В юности Эле нагадали, что ее мужа будут звать Толя. Знала бы она тогда — сколько раз выпадет ей это имя! Официально Элеонора выходила замуж три раза. И каждый раз — за Анатолия. После последнего замужества Беляева категорически отказывалась встречаться с мужчиной, если его звали Толя.

От первого мужа, известного баяниста Анатолия Беляева, у Элеоноры осталась дочь Машенька. И переломанная карьера «концертно-камерной и оперной певицы» (так называлась ее специальность в дипломе). То есть диплом у Элеоноры Валериановны тоже остался, а вот оперные вокальные данные — нет. Голос она потеряла.

Элеонора: «Тут повлияло сразу несколько обстоятельств. С одной стороны, выяснилось, что когда-то меня неправильно учили: определили как колоратурное сопрано, а не как лирическое.

С другой стороны — обрушилась личная жизнь: я решила, что расстанусь с мужем и буду жить с дочкой… Я ведь долго терпела. Нет, мой муж очень хороший человек. Мы дружим с ним, хотя долгое время не поддерживали никаких отношений. Но сейчас боль и обиды давно остались в прошлом. Дочь Маша даже говорит: «Папа тебя любит до сих пор».

Я вышла замуж на втором курсе. И очень скоро поняла, что семейную жизнь я представляла себе совершенно по-другому. Я тогда ничего не слышала про патриархат, мне казалось, что муж и жена должны всегда держаться вместе и все делать вместе. Но Анатолий был типичным представителем патриархата. Да и родня его меня не приняла, там другую невестку ожидали. В общем, все как-то с самого начала не складывалось. Не могу сказать, что я какое-то время пыталась сохранить наши отношения ради Маши, но жизнь моя в тот период шла по инерции.

Постоянные шоковые ситуации дома и то, как я перетрудилась, готовясь к экзаменам, все это сказалось на связках — я чрезвычайно эмоциональный человек. Так что я спела на сдаче диплома, а наутро проснулась без голоса. Представляете, какая катастрофа? Спустя какое-то время меня отловила мой педагог по вокалу и спросила: «Почему ты ко мне больше не приходишь? Правда ли, что о тебе говорят?» Я говорю — правда: паралич связок, кровоизлияние. Она не могла поверить, попросила все-таки зайти. А когда я пришла и стала петь, она заплакала.

Я осталась без всего: без голоса, без мужа, без работы и без денег. Шестнадцать лет учиться! Быть до такой степени фанатом музыки! И лишиться всего. Если бы не Маша, я руки бы на себя наложила. Трудно было. Ноты переписывала, давала какие-то уроки — чтобы заработать, чтобы кормить дочь.

Муж? Он хотел, чтобы я начала с нуля. С пустой комнаты. И я начала. Когда пришла вот в эту квартиру, здесь стояли только холодильник, раскладушки и швейная машина. Потому что, вступив в кооператив, мы с мамой отдали все, что у нас было".

— Ваш первый муж никогда не давал понять, что чувствует свою вину? Как вам кажется, он ее чувствует?

Элеонора: «Нет, не думаю. Но, знаете, я ему благодарна. Если бы я не лишилась всего, я бы не стала такой, какой стала. Все, что я имею, все, что у меня есть — работа, квартира, передача и популярность, всего этого я добилась сама и никому ничем не обязана. Я ни разу в жизни не поступилась своими принципами. Никогда не было проституции чувств, никогда ничего не происходило через постель. Никогда!»

— А мужья ваши, они не помогали вам?

Элеонора: «Да ну! Я всегда понимала, что моя семейная жизнь никак на мне не отразится в профессиональном или материальном плане. Я несколько раз выходила замуж, чтобы сыграть свою игру, найти свою судьбу. Ведь официально я выходила замуж три раза, а сколько раз я искала свое счастье!»

— В чем же была проблема? Почему вы выбирали не тех?

Элеонора: «Ни один из них не мог смириться с тем, что он был «мужем-той-самой-Беляевой». Мужчины — это сплошной комплекс неполноценности. Они же с другой планеты! Даже самый замечательный человек рано или поздно начинал меня переделывать. Хотя все три Толи были очень хорошие мужчины. Прекрасные люди.

За второго Толю — золотой человек! — я вышла не любя. Я подумала: может, так и нужно выходить замуж? Он был моложе меня на много лет, разница у нас — как у Есенина с Айседорой Дункан. И не он начал меня стесняться, а я — его. Толе я очень много дала по-человечески, по-житейски. Но и он захотел меня переделать. Сказал: «Я и не таких ломал». Я очень долго думала. А потом решила: все, больше не могу. Не могу.

Знаете, я недавно читала интервью с Валентиной Михайловной Леонтьевой — при всем внешнем благополучии какая тяжелая жизнь была у человека! И ведь то, что она рассказывает, — только вершина айсберга. Никто не знает, как трудно ей приходилось. Популярность отложила негативный отпечаток на личную жизнь многих женщин".

Элеонора: «Тяжело было первое время после развода. Но чем больше переживаешь в молодости, тем легче потом. Мне кажется, в начале своего пути человек должен через многое пройти».

— С другой стороны, вы сделали потрясающую карьеру на телевидении.

Элеонора: «Карьеру? Нет, я никогда не стремилась ни к какой карьере — ни на сцене, ни на телевидении.

Знаете, недавно мы виделись с Иосей (Кобзоном. — Авт.), мы с ним когда-то вместе учились. Ах, как он пел Онегина! Он сказал: «Ты была потрясающая Татьяна! Какой у тебя был голос! Как ты была красива!..» Какая карьера?! Я жила мечтами и неудержимым стремлением. И все это рухнуло.

А телевидение… Я туда попала из-за сложившейся безвыходной ситуации. Случайно встретила друга: «Как живешь?» — «Тяжело». И он дал мне какой-то телефон, сказав: «Это Владимир Михайлович, позвони, он поможет». Оказалось — главный редактор музыкальных телепрограмм. Он меня и взял на временную работу как помощника, такого зайчика-побегайчика. Из приличной одежды у меня имелся всего один костюм и одно платье, но я была молода и хороша собой. Естественно, в редакции меня восприняли в штыки: красивый мужчина, у которого масса поклонниц, привел якобы свою протеже. Все пребывали в полной уверенности, что я его пассия. Через три месяца после всех слухов он вызвал меня к себе и сказал: «Говорят, ты ни на что не способна. Что ничего не умеешь». И перевел в редакцию народного творчества. Там-то я и попала в «Киоск». И почти сразу — в эфир".

Однажды заболела ведущая «Киоска», и Беляевой сказали: «Ты — редактор передачи, ты знаешь ее лучше всех, так что к завтрашнему дню причешись и оденься поприличнее». Элеонора Валериановна надела свой единственный выходной костюм. И села перед камерой. Провела эфир без сучка, без задоринки. Говорит, даже не волновалась — волнение пришло только после десятой передачи. Зато на первой же летучке руководство объявило: «У нас появилась новая ведущая!»

Элеонора: «Каждое воскресенье я вела программу. И всю неделю готовилась к следующей. Если кто-то скажет, что все это я делала во имя денег, тому нужно откусить нос. Я получала смешные деньги — три рубля пятьдесят копеек за передачу. И плюс шестнадцать рублей за сценарий. Раньше все работали не за гонорар, а за идею».

Беляева вспоминает, что впервые почувствовала свою популярность, когда ей пришлось расстаться с роскошной косой. После нервных передряг и стрессов стали выпадать волосы, и врач посоветовала их обрезать. Телезрители мгновенно отреагировали на новый облик телеведущей, засыпав ее письмами. Одно из них Элеонора Валериановна помнит до сих пор: «Карлу Марксу не принадлежала его борода, Сталину — его усы, а Беляевой — ее коса». После этого случая вся команда «Музыкального киоска» стала придавать особое значение имиджу ведущей.

Элеонора: «Для каждой программы мы тщательно продумывали мой образ: он постоянно должен был меняться. Допустим, если в передаче о Шостаковиче мало развлекаловки, значит, мне необходимо сделать сумасшедшую прическу с какой-то красивой заколкой. Потому что иначе зритель мог подумать: «Ну-у-у, пока там Шостакович, я пойду на кухню». Мне нужно было просто плавно голову повернуть, чтобы человек остался перед телевизором: «Ну-ка, ну-ка, какая у нее прическа, что у нее там в волосах?»

Элеонора Валериановна считает, что телевидение стало лучшим периодом ее жизни.

Элеонора: «У меня было столько потрясающих встреч, столько интересного. Иногда с кем-нибудь сидим вспоминаем те годы, и все в один голос: «Элеонора, нужно писать книгу «Беляева и великие»! Ты сама уже великая». Какая я великая? Вот Ирина Архипова — великая. Я на ее примере поняла, что такое настоящая женщина. Ей в январе исполняется восемьдесят лет, но она до сих пор женщина. Вы никогда не увидите ее непричесанной, небрежно одетой. Однажды мы с ней были в зоне отдыха, в лесу. Но она выходила рано утром к завтраку безукоризненная. Уж я не говорю об ее отношении к людям, к профессии. Я на нее, вы знаете, смотрю как на греческую Афину Палладу.

А Володя Спиваков? Уникальнейший человек. Володя гениален во всем. В том числе и в дружбе. Когда у меня болела мама, он был в Америке — услышал о несчастье и без предупреждения прислал мне с нарочным пятьсот долларов. Такой золотой человек".

— Но половину из великих открыли именно вы: Синявскую, Спивакова, Кисина.

Элеонора: «Открыла — это нескромно как-то. Просто у нас в передаче существовала рубрика „Дебют“, где все они выступали. А Женя Кисин был тогда совсем еще ребенком, ему восемь лет исполнилось. Он мне при первой встрече сказал, что любит футбол больше, чем музыку. Помню, мне позвонили из Дома композиторов и сказали: „Приходи, у нас сегодня такой чудный ребенок выступает!“ А мне было так лень, я так устала! Но пошла. Прихожу: зал полный, народу на балконе столько, что билетеры кричат: „Уйдите! Балкон упадет!“ Вышел на сцену кудрявый мальчик и начал играть Шопена. Как он играл! Я пошла за кулисы и тут же пригласила его в передачу».

— Все ваши «открытия» помнят о том, что вы для них сделали?

Элеонора: «Не знаю. Но иногда обидно, что не приглашают на концерты. Может, они думают, что у меня все в порядке? А я просто не могу купить билет, потому что он очень дорого стоит. И самой звонить неудобно. Неудобно жаловаться, прибедняться.

С другой стороны, мне ведь тоже часто помогали. Я никогда не забуду, что сделала для меня Анна Герман. Меня послали на фестиваль в Сопот. Сказали: «От вас требуется одно — чтобы вы были красивой и нарядно одетой». Я приехала, и сразу оказалась в вакууме — это же происходило сразу после чешских событий. Никаких приглашений на пресс-конференции, никаких релизов на русском языке. Если я просила разбудить меня в восемь утра, в моем номере отключался телефон. Я ездила на поезде, потому что машина, которую присылали, опаздывала на два часа. Стала издерганной, нервной. Меня даже поселили не в Сопоте, а в Гданьске. По счастью, в той же гостинице жила Анна Герман, она приехала на свое первое выступление после тяжелой болезни. Мы ели в одном ресторанчике, но не были знакомы лично. Как-то ко мне обратился ее муж: «Анечка просит вас подойти». Я подошла, и Анна меня спросила: «Вам сейчас трудно? Приходите завтра на мое выступление. Если вам что-то нужно, мои друзья для вас все сделают». Спустя время, когда она приехала в Москву, я решила ее поблагодарить. Она меня выслушала и сказала: «Вы знаете, я ничего не помню. Я тогда еще не была собой». Представляете, какой доброты был человек, если она неосознанно помогала?

За репортажи из Сопота меня потом очень хвалил Сергей Лапин. А ведь я думала, что меня уволят: первые дни командировки я, не имея на руках никакой информации на русском, несла в эфир такую чушь! «Что увижу, то пою» — так это можно было назвать".

— В «Киоске» вам разрешали говорить и делать все, что вы хотели?

Элеонора: «Да что вы! Знали бы вы, какие колотушки я получала! А сколько я воевала с руководством! А сколько делала по указке!

Был случай, когда у Володи Спивакова музыкант остался за границей и Володе грозил «карантин». Тогда зампредом Гостелерадио работал Владимир Попов — большой поклонник Спивакова. Он меня вызвал и сказал: нужно «вымарать» музыканта-перебежчика из кадра и обязательно дать сюжет в ближайшей передаче — чтобы Спивакова не запретили, чтобы показать, что его музыкант давно уже уехал. Пришлось сильно постараться, потому что у того музыканта была очень характерная внешность: лысая голова яйцом. К тому же он сидел за дирижером, прямо напротив камеры. Я, помню, взяла «Польку» Штрауса на минуту двадцать семь. И мы эту минуту двадцать семь составляли из разных кадров и из разных съемок.

А иногда мне просто губили передачи: снимешь великолепную программу, и начинаются «позвоночники» — «вставьте того», «вставьте сего», который там у них на дачах поет. И чаще всего моя борьба оказывалась бессмысленной. Мне никогда не объясняли: почему вырезали тот или иной сюжет. Однажды, например, французы прислали нам новогоднее поздравление и прекрасную съемку песни «Дорогой длинною» на русском языке. Пела Марина Влади с сестрами. Сани, лошади, лес, снег — ну, красота! Сдаем программу. И вдруг эту съемку вырезают. Я себе поставила задачу-максимум — узнать, почему убрали песню Влади. Я ходила и спрашивала: «Почему? Вот я тупая, не понимаю, объясните». В результате я услышала потрясающий ответ: «А они все трое в роскошных шубах. Этого нельзя показывать нашим женщинам».

Случалось, из-за глупости «сверху» приходилось переснимать целые передачи! Лишь потому, например, что я надела брюки. У меня был шикарный кримпленовый брючный костюм, они тогда только-только в моду вошли. И я решила в нем сниматься. Накануне я спрашивала у всех: «Можно ли работать в брючном костюме?» Мне говорили: «Можно». А когда сдали передачу, мне заявили: «Переснять. Почему вы в брюках?» Ну что делать? Переснимали. Монтировали 31 декабря. А я гостей домой пригласила, дочке платье не довязала. Возвращалась я уже вечером, проваливаясь по колено в ледяные лужи, и плакала. Так мне себя было жалко!"

Элеонора: «Я только потом, когда ушла с телевидения, поняла, какая трудная у меня была работа. И сколько я недодала из-за нее собственной дочери. Только сейчас я перестала испытывать вину перед ней, но долгое время я от этого очень страдала».

После того как закрылся «Музыкальный киоск», Элеонора Беляева долго болела, а затем еще дольше отдыхала: целыми днями читала, слушала музыку или копалась на грядках на даче. А потом ее пригласили на сцену. Нет, не в качестве певицы — чудес не бывает.

Ей позвонил известный балетный продюсер Валерий Сергеев и позвал в качестве конферансье в цикл «Ведущие мастера классичес-кого балета». Так Беляева начала возвращаться к жизни, обретать второе дыхание. Правда, всему пришлось учиться заново.

Элеонора: «Сцена очень отличается от эфира своей энергетикой. По моим ощущениям, я просто-напросто осваивала новую специальность — «контакт с залом». Трудное это было занятие, я очень сильно переживала. Тем более что речь шла о балете. Вы представляете себе, что такое балетная публика? Они же знают о балете все. Они приходят на «Жизель», чтобы посмотреть — прокрутит балерина шестнадцать фуэте или нет. Это же самая страшная публика!

Валера меня долго уговаривал, давал время на раздумья, звонил, теребил. В конце концов я сдалась. Он отвел меня в магазин, купил платье и вывел на сцену. Как только он меня представил, зал встал и начал аплодировать, кто-то даже преподнес мне цветы. А я от волнения даже ничего сказать не смогла, думала: все, сейчас разрыдаюсь. Говорю: «Что же вы делаете? У меня же сейчас истерика начнется!»

Сергеев часто говорит Беляевой: «Бедность должна быть гордой!» И никогда не дает поблажек. Зато всегда умудряется появляться в нужный момент — причем с невообразимыми идеями. Однажды он объявился и заставил ее… писать либретто к балету. И Беляева написала: балет в трех актах, восьми картинах, с прологом и эпилогом, с лирическими героями и диалогами: «Я всего лишь помогала Валере, думала, что он просто не успевает написать сам. А спустя время он позвонил в тот самый момент, когда в доме не оказалось ни копейки денег, и сказал: «Будешь получать авторские за либретто, я тебе вот уже и счет открыл».

Элеонора: «Три года назад я лежала на Каширке со страшным диагнозом. Меня постоянно обследовали. Я похудела на шестнадцать килограммов, перестала есть, нормально жить — у меня был очень тяжелый период. Это потом выяснилось, что я страдаю от старой травмы после аварии, но тогда меня возили по всей Москве, по разным институтам, засовывали в разные аппараты и изучали. Когда я спросила врача: «Скажите, как вам удается отправить меня на обследование в очередной институт, туда же люди месяцами в очереди стоят?» И она мне ответила: «Это не мне, а вам удается. Это вам все хотят помочь, когда я называю вашу фамилию». Я тогда расплакалась.

Так что пусть не врут те, кто говорит, что популярность — это плохо. Это так приятно! Так хорошо! И это не гордыня. Это ощущение, что я все правильно делала, что я действительно была нужна людям".

— Вы иногда садитесь за фортепиано?

Элеонора: «Нет… Вот у меня на шее после операции вроде маленький шовчик. Но если я начинаю волноваться, он краснеет. Когда я ушла с телевидения, не могла ни телевизор смотреть, ни на улицу выходить. Было очень тяжело: я сильно скучала по работе и не знала, что говорить людям на их расспросы о «Киоске».

Прошло время, стало легче. Но до сих пор я не знаю, как отвечать на вопрос: «Будет ли когда-нибудь ваша передача?»

— Элеонора Валериановна, а будет ли?

Элеонора: «Нет. Нет. Во всяком случае, не со мной».