Архив

«Из праха восставшие»

Прекрасная погода, не правда ли? Благословенно время, когда клочковатое нищее ненастье скачет среди прохожих, толкается, расплескивает лужи и рвет зонты из рук, когда мании спешат нагуляться перед депрессивной зимней спячкой, Скорпион — если кто верит в гороскопы — терзает Землю, а цивилизованные страны забавляются с тыквами.

8 ноября 2004 03:00
1401
0

Прекрасная погода, не правда ли? Благословенно время, когда клочковатое нищее ненастье скачет среди прохожих, толкается, расплескивает лужи и рвет зонты из рук, когда мании спешат нагуляться перед депрессивной зимней спячкой, Скорпион — если кто верит в гороскопы — терзает Землю, а цивилизованные страны забавляются с тыквами. К прошедшему хэллоуину кроме подарочного и баснословно дорогого краеведческого Акунина издатели приурочили еще одну премьеру: стопроцентно праздничный роман, работу над которым Рей Брэдбери тянул с 1945 по 2000 годы; за это время «Семейка Аддамс» — а именно ее экстравагантный придумщик и иллюстратор Чарли Аддамс был негласным соавтором фантаста — успела побывать комиксом, сериалом и двумя полными метрами. Инфернальные и трогательные «Из праха восставшие» — это Аддамсы в акварели: ведь если Чарли Аддамс отвечает в аду за иронию и ядовитый юморок, то Брэдбери — писатель воздушной нежности и непошлых сантиментов. Человеческий подкидыш в семье вурдалака, мальчик Тимоти коротает тягучее время детства в беседах с ветхим пауком, вышивающим свои латинские реплики тончайшей ниткой; устраивает веселую мышиную возню с норушкой из зачумленной гробницы, внемлет беззвучным россказням веков сорок как мумифицированной бабушки и напрашивается в соучастники медиумических проказ вовсе уже потусторонней сводной сестренке, умеющей, если пацан заскучал, отослать его на экскурсию в чужое тело. Если и был в двадцатом веке роман воспитания, которому удалось так же живо и точно припомнить ощущения самому себе предоставленного ребенка, то это «Моя семья и другие звери» анималиста Даррелла: без осуждения удивляясь предосудительным странностям старших, верша великие географические открытия по чуланам, кладовкам и чердакам и терпеливо дожидаясь праздника прочие 364 дня, наблюдательный Тимоти в канун Дня всех святых ясно видит взрослых как упырей, рукокрылых химер, оборотней — подобно большинству романтиков, Брэдбери верит, что детство есть качественно иное, лучшее, высшее, ценнейшее состояние. Даррелл уподобил родню потешным неразумным зверькам, Брэдбери подобрал метафору озорнее — нечисть, вот вы кто. Двуличные вервольфы, невротически-беспокойные мертвецы, аддиктивные кровопийцы, современники пирамид в маразме и анабиозе; в любом случае — жалкие тени, загостившиеся на этом свете дольше приличного: дольше детства. Роман, впрочем, не только об этом; бочком, шелестя какой-то истлевшей ветошью, в него заходят бродячие посторонние сюжеты — о сердобольной медсестре, выхаживающей коматозное привидение в Восточном экспрессе, о влюбленной ведьмочке и коммунальном переполохе, произведенном в чужой голове подселившимися в порядке уплотнения духами-погорельцами. Роман мастерский, лаконичный, с внезапными порывами чувств, как ветер на хэллоуин, и пьяняще-чистый, как кладбищенский воздух.