Именно поэтому всегда находились люди, которые считали, что король — не самая лучшая профессия на свете. Конечно, в последнее время Амур выиграл несколько сражений, и некоторые наследные принцы взяли в жены простых смертных. Но в былые времена — ни-ни. Однако от огня и вода ключом бьет. Случалось…

Цесаревна Елизавета была дочерью Петра I и чухонской прачки Марты Скавронской. И родилась она в ту пору, когда Марта официально была лишь полюбовницей, как говаривали в старину, а вовсе не законной женой.

Когда Петр и Марта обвенчались, Елизавете исполнилось два года. Поэтому впоследствии Елизавета считалась худой невестой, европейские монархи не признавали ее ровней, ибо она не была рождена в законном браке.

Петр I умер в январе 1725-го, и в ночь его смерти императорская гвардия возвела на освободившийся престол его жену Марту Скавронскую, нареченную Екатериной I. Екатерина умерла спустя два года. Императором стал внук Петра Великого, вскоре умерший от черной оспы. К моменту, с которого начинается наш рассказ, престол занимала дочь племянницы Петра I Анна Леопольдовна, которую больше всего на свете интересовал ее сын Иоанн Антонович. А цесаревну Елизавету больше всего на свете интересовал российский престол.

Елизавета родилась 18 декабря 1709 года, в день, когда войска, победившие в сражении под Полтавой, вступили в Москву. Петр очень любил вторую жену и детей от второго брака. У него был парусник «Лизетка», названный так в честь маленькой цесаревны.

И друзья, и враги — все сходятся во мнении, что Елизавета была необычайно хороша собой. Французский посланник Кампредон писал: «Все в ней носит обворожительный отпечаток, можно сказать, что она совершенная красавица по талии, цвету лица, глазам и изяществу рук».

И он же в свое время сделал одно немаловажное открытие, многое объясняющее в истории России: «Решение гвардии здесь закон».

Да, XVIII век вписан в анналы как век дворцовых переворотов, совершенных гвардейцами. Обязанностью императорской гвардии была охрана высочайшей семьи. Гвардейцы — образцовые воины, красавцы, задиры и баловни судьбы — привлекали взоры дам всех сословий. И именно они стояли на часах во внутренних покоях, они видели всех, кто входил в царские спальни и кто оттуда выходил, они слышали, как вздыхали, рыдали, а бывало, и дрались помазанники Божии. Вот почему гвардейцы лучше других понимали, что земные владыки — такие же смертные люди и как много по дороге к трону значит случай. (Кстати, «случаем» в ХVIII веке называли необыкновенное везение. Похоже, слово это часто звучало при дворе…) Гвардейцы знали, как расчистить эту судьбоносную дорогу, и поэтому гвардия была не только необходима, но и опасна для тех, кто считал себя ее повелителями. А Елизавета с детства дорожила расположением гвардейцев. Ее отец Петр Великий нередко бывал крестным у детей своих солдат — вот и Елизавету гвардейцы называли кумой. Она щедро одаривала крестников и без всяких церемоний опрокидывала стопку за их здоровье.

В том-то и дело, что даже самые умудренные долгой жизнью при дворе люди (в том числе и послы, казалось бы, зорко следившие за тем, что происходит вокруг) и помыслить не могли, что изнеженная красавица отважится на участие в государственном перевороте. А она надела кирасу и в ночь с 24 на 25 ноября 1741 года с верными людьми помчалась в Преображенский полк. Она «изволила шествовать в слободы означенного полка и, прибыв, изволила всем говорить: «Други мои! Как вы служили отцу моему, то в нынешнем случае и мне послужите верностью вашею!» Гвардейцы в ответ гаркнули: «Рады все положить души наши за Ваше Величество и Отечество наше!»

Помилуйте, а что могли ответить гренадеры молодой женщине, от которой невозможно было отвести глаз? Передовой отряд возглавила сама Елизавета. Нельзя было терять ни минуты, но красавица, спешившись, путалась в пышных юбках на снегу перед Зимним дворцом. Как надлежало поступить? Разумеется, гвардейцы на плечах внесли своего полководца во дворец. Вот что могут сделать триста дуэлянтов, если их попросит о помощи умопомрачительная женщина.

Переворот оказался бескровным, и, похоже, это в самом деле был «переворот любви».

Когда Елизавета взошла на российский престол, ей было тридцать два. Спустя два года будущая Екатерина II написала: «Поистине тогда нельзя было видеть в первый раз и не поразиться ее красотой и величественной осанкой. Это была женщина высокого роста, хотя очень полная, но ничуть от этого не терявшая и не испытывавшая ни малейшего стеснения во всех своих движениях… Она танцевала в совершенстве и отличалась особой грацией во всем, что делала, одинаково в мужском и женском наряде. Хотелось бы все смотреть, не сводя с нее глаз, и только с сожалением их можно было оторвать от нее, так как не находилось никакого предмета, который бы с ней сравнялся».

Елизавета знала несколько европейских языков, была легка на подъем, прекрасно держалась в седле, обожала музыку и любила петь. Придворных хористов для нее искали повсюду, а лучших, как всегда, находили на Украине. Украина славилась своими певчими, но об этом позже. Еще она любила путешествовать, наряжаться и не знала устали на балах, маскарадах и праздниках, будь то придворный раут или именины крестника.

Здесь остановимся. Любила, предпочитала — неточные слова. Императрица всероссийская собственной рукой водрузила на себя корону (буквально — она нарушила церемониал) не потому, что грезила о битвах во славу России и политических преобразованиях. Она была рождена женщиной, и ее двадцатилетнее царствование стало царствованием именно женщины: модницы, кокетки, болтушки, сластены и лакомки.

Императрица знала толк в еде, никогда ни в чем себе не отказывала. Современник Елизаветы Гаврила Извольский вспоминал, что Ее Императорское Величество заезжала к нему и ела «любимую свою яишницу-верещагу, блины, домашнюю наливочку, бархатное пивцо и янтарный медок». «Я стоял на часах при входе, — вспоминал анонимный мемуарист о времени Елизаветы Петровны, — когда императрица, направляясь в комнату, сказала своему гофмаршалу Шепелеву, что не пора ли выпить водки и с редькою. Заметив, что гофмаршал затруднялся, где последнюю добыть, я предложил ему собственную, необыкновенной величины. Так как господин Шепелев меня хорошо знал, то и согласился принять мое подношение, предложив мне самому поднести редьку Ее Величеству. Елизавета Петровна, при виде редьки, покраснела, но дала мне поцеловать руку и спросила о моем имени, отчестве и чине. Ответив на все вопросы, я возымел надежду сделаться по крайней мере ротным командиром, вместо того Ее Величество только приказала своему гофмаршалу дать мне рюмку водки и сто рублей». В сем восхитительном отрывке, как в капле воды, отразилась вся история этого царствования. Тут и водка, которой не хватает обольстительной женщине, и редька, поднесенная великой правительнице простым часовым, и то, что он считал возможным за такое подношение изрядно продвинуться по службе. Потому и считал, что другие продвигались.

Елизавета обожала сладости, которые готовили для нее лучшие кондитеры Европы. Даже лекарства приходилось прятать в «конфекты». Она вела ночной образ жизни, «ужинала иногда в два часа до полуночи, ложилась после восхода солнца, обедала около шести часов вечера». Неудивительно, что вскрытие ее тела «показало великолепный организм, погубленный неправильным образом жизни». Датский посланник Гастгаузен писал, что если бы Елизавета все делала в свое время и не предавалась излишествам, то дожила бы до глубокой старости.

Известно, что Елизавета никогда не надевала одно платье дважды, а меняла их несколько раз в день.

Еще одной страстью императрицы были маскарады с переодеваниями, поскольку она не имела другого повода показать всем свои красивые ноги. Полиция, между прочим, следила за теми, кто норовил пропустить бал, и доносила о прогульщиках Ее Величеству. К тому же дочь Петра Великого лично составляла указания о том, в чем нужно являться на бал, как причесываться. Именные указы самодержицы иногда выглядели так: «Дамам — кафтаны белые, тафтяные, обшлага, опушки и юбки гарнитуровые, зеленые, по борту тонкий позумент, на головах иметь обыкновенный папельон, а ленты зеленые, волосы вверх гладко убраны; кавалерам — кафтаны белые, камзолы, да у кафтанов обшлага маленькие, разрезные и воротники зеленые… с выкладкой позумента около петель и притом у тех петель чтоб были кисточки серебряные ж, небольшие».

Угодить коронованной красавице было непросто. С одной стороны, следовало точно соблюдать указания сиятельной модницы, с другой — ни в коем случае нельзя было соревноваться с ней в искусстве одеваться. Знаменитая красавица той поры Наталья Лопухина лишилась языка на эшафоте, в том числе и потому, что норовила перещеголять императрицу. Екатерина II вспоминала, что однажды на балу императрица при всех срезала украшение из лент, необычайно украшавшее прическу одной молодой красавицы, «в другой раз она лично сама остригла половину завитых спереди волос у своих двух фрейлин под тем предлогом, что не любит фасон прически, какой у них был… обе девицы уверяли, что Ее Величество с волосами содрала и немножко кожи».

Императрица не спускала глаз с торговцев галантерейным товаром и строго наблюдала за купцами, норовившими продать понравившиеся ей обновки другим модницам. Из переписки с секретарем ее Кабинета Василием Демидовым можно узнать много интересного. Однажды она писала Демидову: «Призови купца к себе, спроси, для чего он так обманывает, что сказал, что все тут лацканы и крагены, что я отобрала, а их не токмо все, но и не единого нет, которые я видела, а именно алые. Их было больше двадцати и при том такие ж и на платье, которые я все отобрала и теперь требую, то прикажи ему сыскать и никому в угодность не утаивать. А ежели, ему скажи, утаит, то он несчастлив будет и также кто не отдает. А я на ком увижу, то те равную участь с ним примут».

Само собой разумеется, красавица, модница и любительница пышных празднеств была весьма чувствительна к мужской привлекательности. Войдя, как тогда говорили, в возраст, Елизавета стала привечать самых красивых молодых людей. Красавец Александр Бутурлин стал камергером двора Елизаветы задолго до ее восшествия на престол. Пиры, которые то и дело случались в подмосковном имении Елизаветы, всегда были украшены присутствием этого веселого любовника цесаревны.

Но век Бутурлина оказался недолог. Приближался 1731 год, которому суждено было стать началом одной из самых удивительных сказок российской истории. Но прежде чем приступить к рассказу, придется смириться с тем, что теперь уже никто не узнает, какой голос был у этой сказки. По одной версии, тенор, по другой — бас…

Так или иначе, в один из первых дней нового 1731 года полковник Федор Вишневский приехал в Чернигов за вином для царского стола. В селе Чемары он зашел в сельский храм. Там он и услышал дивный голос Олеши Розума. На другой день Вишневский посадил в сани скромного хориста, которому было двадцать два года, и сани эти примчали его в Петербург. Так Алексей Разумовский стал певчим придворной капеллы. А уж цесаревна Елизавета, которая и сама любила петь в церковном хоре, быстро оценила по достоинству не только голос, но и замечательную внешность нового придворного певчего.

Отец Алексея Григорий Розум был пьяницей. А мать, старая казачка Наталья Демьяновна, незадолго до отъезда сына в Петербург увидела удивительный сон: будто в хате засияли разом и звезды, и месяц, и солнце. Так и случилось — засияли. Елизавета влюбилась в черноглазого певчего. Вскоре его перевели ко двору, он стал зваться Алексеем Григорьевичем Разумовским и управлять имениями цесаревны. А также навещать ее благоухающую опочивальню.

Десять лет до переворота, который совершила Елизавета, он был при ней неотлучно. Она называла его «другом нелицемерным», и все признавали, что черноокому красавцу удалось укротить своенравную красавицу. Надо думать, она по достоинству оценила и то, что Разумовский был начисто лишен тщеславия, которому, понятно, нашлось бы где разыграться. В ночь переворота его не оказалось в казарме Преображенского полка, зато на другой день он стал первым человеком в империи. В день коронации в Кремле 25 апреля 1742 года он нес шлейф императрицы и был пожалован орденом Святого Андрея Первозванного и чином обер-егермейстера.

Влияние Разумовского на императрицу долгие годы оставалось безграничным. Саксонский дипломат Пецольд приметил: «Хотя он прямо и не вмешивается в государственные дела, к которым не имеет ни влечения, ни талантов, однако каждый может быть уверен в достижении того, что хочет, лишь бы Разумовский замолвил слово». Кто знает, удалось бы ему, бывшему малороссийскому пастуху, так долго царить в душе первой женщине империи, если бы не его удивительный характер. Благодушие Разумовского вошло в поговорку. К должностям и наградам охоты он не имел, властью не злоупотреблял и больше всего любил обедать с императрицей по-домашнему.

Биограф Разумовского А. Васильчиков писал: «Среди всех упоений такой неслыханной фортуны Разумовский оставался всегда верен себе и своим. На крылосе и в покоях Петербургского двора, среди лемешевского стада и на великолепных праздниках роскошной Елизаветы, был он всегда все тем же простым, наивным, несколько хитрым и насмешливым, но в то же время крайне добродушным хохлом, без памяти любящим прекрасную свою родину и своих родственников… вся родня его вышла в люди».

Бытует легенда о том, что Елизавета тайком, под предлогом богомолья, ездила на Украину повидаться с матерью своего мужа. На самом деле, когда пришло время, Розумиха, переодетая в придворное платье и причесанная по последней моде, была доставлена во дворец для знакомства с венценосной невесткой. Она, правда, не сразу узнала в нарядном вельможе своего сына, однако в роли важной придворной дамы освоилась быстро. Но ненадолго. Ей стало скучно. В прежней жизни она была шинкаркой — торговала водкой, торговля шла бойко, да к тому же сын купил ей несколько хуторов, за которыми надо было приглядывать. В Москве Розумихе было хорошо, да дома, видно, всегда лучше… И императорская свекровь с радостью вернулась в свою шинкарню.

В Тайную канцелярию то и дело доставляли людей, злословивших о Елизавете и Разумовском. Как ни странно, счастье, которого она никогда не скрывала, в народе вызывало злость и зависть. Так всегда бывает и у простых смертных — нечего и говорить о великих людях, уделом которых неизбежно становилась и великая зависть. На допросе в Тайной канцелярии дворцовый служитель Семен Ачаков рассказал: «Разумовского спальня возле государниной спальни, и как двери отворят и придет государыня или Разумовский — кто из них захочет, — и ежели государыня придет к тому Разумовскому, то он, Разумовский, своего камердинера вышлет из спальни, и что хотят они там, то и делают, а что — фрейлины все до одной знают, и она, государыня, с тем Разумовским ездит в баню вместе, к слепому бандуристу. Он с государыней в одном шлафроке кушает и можно думать, что оной Разумовской с нею, государынею, живет».

Солдат Василий Щеченок попал в Сибирь на вечные работы за то, что не удержался от следующих рассказов: «Во дворце в покоях окошко было растворено: под тем окошком Всемилостивейшую государыню и Алексея Григорьевича Разумовского (видел) вместе, и в то время с оного Алексея Григорьевича спали штаны, то тогда Всемилостивейшая государыня молвила Алексею Григорьевичу: „Поди сюда, я тебе штаны-то подвяжу!“ и потом повела ево, Алексея Григорьевича, в другие покои и те штаны ему и подвязала».

Но как благодарить бумагу и своды архивных хранилищ за то, что сберегли для нас драгоценные свидетельства подлинной любви! Как почему-то важно нам знать, что был человек, который видел, как императрица, выходя в мороз из театра, застегивала Разумовскому шубу и поправляла на голове шапку. Был человек, который стал свидетелем того, как Разумовский простудился на охоте, а самодержица российская «при всех кавалерах, кто тут же ездил за охотою, взошед в тот шалаш и, как словно со своего мужа, рубашку сняла и надевала другую».

Теперь никто никогда не узнает, так ли было на самом деле, но Екатерина II верила в то, что произошло осенью 1742 года. Верили в это и все приближенные Елизаветы, как верят и по сей день самые прозорливые историки. Так вот: осенью 1742 года императрица Елизавета Петровна и Алексей Григорьевич Разумовский втайне обвенчались в церкви подмосковного села Перово.

Вероятно, Елизавета тяготилась браком, не освященным церковью, потому что была набожна. Правда, не все историки разделяют эту точку зрения. Однако известно, что духовник императрицы Федор Дубянский поддерживал ее желание освятить брак по христианскому обычаю. Полагают, что именно Дубянский обвенчал ее с бывшим украинским пастухом. Вскоре Елизавета построила в Перово дворец и спустя два года подарила его Разумовскому. Позже над крестами маленькой перовской церкви появилась золоченая корона — должно быть, копия той, что держали над головой невесты в 1742 году. Однако самым интересным документом, свидетельствующим о том, что тайный брак состоялся, является фрагмент именного списка лейб-компании, в которой состоял Алексей Разумовский. В списки вносились подробные сведения о гвардейцах: семейное положение, образование, наличие крепостных. В графе о семейном положении либо указывалось имя жены, либо значилось «вдов». У всех эта графа заполнена, а напротив фамилии Разумовского — пусто. Да, отсутствие информации — тоже информация. Написать «холост» было невозможно, «вдов» — тем более. А если «женат», требовалось указать имя жены.

Известно, что много лет спустя, в царствование Екатерины II, к Разумовскому, надолго пережившему свою земную владычицу Елизавету, приехал генерал-прокурор Сената князь Вяземский. Императрица Екатерина II просила рассказать посланному ею доверенному лицу, правда ли то, что императрица Елизавета была обвенчана с Разумовским. Дело в том, что Екатерина сама оказалась перед непростым выбором: к тайному венчанию ее склонял Григорий Орлов, который не хотел оставаться фаворитом — только фаворитом, одним из многих. По преданию, Разумовский достал из заветной шкатулки венчальную бумагу с печатями, показал ее генерал-прокурору Вяземскому и бросил в пылающий камин… Недаром он столько лет провел при дворе. Как было не разгадать тайных мыслей императрицы! Хотела бы пойти под венец с Григорием Орловым — никого бы не спросила. Стало быть, сомневалась. А коли нет бумаги, не было и никакого венчания Елизаветы с Разумовским. Не совета просила самодержица, а помощи — и Алексей Григорьевич ей помог.

К концу сороковых годов, то есть двадцать лет спустя, императрица покинула своего тайного супруга. Разумовский в ту пору находился в самом расцвете и вовсе не в нем было дело. Его любовь к императрице оставалась прежней, изменилась женщина, которую он любил. Она начала стареть. Теперь странно слышать о том, что красавица в тридцать девять лет поняла, что ее время уходит. Но два с лишним столетия назад это и в самом деле был возраст. Пятый десяток считался началом старости, а стареть Елизавета не хотела. И единственным лекарством от этой неминуемой болезни мог стать молодой возлюбленный. Так императрица обратила благосклонное внимание на восемнадцатилетнего камер-пажа Ивана Шувалова. Он был на двадцать лет моложе! А Разумовский — ее ровесник, и это лекарство больше ей помочь не могло.

Волею судьбы дочь Петра Великого была счастлива в любви, и оба ее мужчины оказались в истинном смысле этого слова на высоте. Разумовский безропотно ушел в тень, ничем не омрачив нового счастья своей венценосной супруги. А Шувалов, которого называли кротким родственником всесильных вельмож Елизаветиного двора и ночным императором, не покидал ее до последней минуты.

Как писал историк В. О. Ключевский, Елизавета всю жизнь не спускала с себя глаз. Она хотела оставаться первой красавицей империи, но не желала жертвовать никакими удовольствиями: по-прежнему не отказывала себе в обильной еде, «конфектах» и сладостях, что неминуемо должно было обезобразить некогда божественную фигуру и послужить началом многих болезней.

Осень 1761 года Елизавета провела в Царском Селе и почти не выходила из своих покоев. При ней неотлучно находился только Шувалов. Очевидно, императрица была в отчаянии, потому что всю жизнь панически боялась смерти. При ней запрещалось показываться на глаза в трауре и о смерти важных персон разрешалось докладывать только через несколько месяцев. Здоровье ее очень ухудшилось, но Шувалов никогда и никому не доверил тайну ее последних дней. Он оказался верным пажом.

Умерла Елизавета 25 декабря 1761 года, через неделю после дня рождения. Ах, какие балы и маскарады сияли огнями в те дни, когда она была молодой, какие богатые подношения, какие фейерверки радовали ее в счастливый день ее рождения…

«В гробу государыня лежала, одетая в серебряной робе с кружевными рукавами… черты лица императрицы еще нисколько не изменились, и они больше походят на человека спящего, чем на мертвого». Рассказывали, что новый император «обнаружил в ее гардеробе 15 тысяч платьев, частью один раз надеванных, частью совсем не ношенных, 2 сундука шелковых чулок, лент, башмаков и туфлей до нескольких тысяч». Да бог с ними, с башмаками, зато какая была женщина! Захотела выйти замуж за пастуха — и вышла. Истинно царская дочь, не так ли?

При подготовке материала использовались: книга Е. Анисимова «Елизавета Петровна», «Записки» Екатерины II и труды М. Пыляева «Старый Петербург» и «Старое житье».