Огромный, застенчивый, медлительный. Скорее спортсмен. Боксер. Десантник. Дальнобойщик. Но не артист. Артисты другие — раскованные, легкие, феерические… А он до сих пор сомневается, что его актерская судьба состоялась. Боится сглазить. Подвести четкую черту. А пора уж. Хотя уверен: Москва, вообще-то не верящая слезам, его приняла и полюбила. Жилплощадью поделилась. Ну, а зрители… Если б вы видели, что творится при появлении сей мощной фигуры Толстого на публике в российской глубинке… Как его рвут на части, выражая нечеловеческий восторг, ТВ-сериальные поклонники разного пола и возраста… Он для них свой, родной и близкий. Сомнительная, скажете, слава? Возможно, если не знать журавлевского характера.

— В «Дне рождения Буржуя» ты проходишь как Толстый. Хотя, на мой взгляд, это несправедливо — у тебя отличная фигура. Кстати, в детстве не дразнили?

 — Очень редко Толстым, больше Жора-обжора.

— Почему?

 — Фамилия — Журавлев, может, от этого.

— А покушать-таки не любил?

 — Любил. Поэтому и «обжора». То есть если Жора — то, значит, и обжора. А еще и — мать-пьяница. Полностью: «Жора-обжора, мать-пьяница». Дразнилка такая.

— В лоб не давал за такие слова?

 — Давал. Но только один на один. А это редко бывало. Обычно на меня сразу несколько шло. Я ж учился в школе-интернате. Там обстановка не для неженок.

— И хотел быть… летчиком, как отец?

 — Нет. Я хотел быть милиционером.

— Из-за красивой формы?

 — Из-за книжки «Дядя Степа». Я ее обожал. Дядя Степа, который был и милиционером, и конькобежцем, и кого-то там из огня вытаскивал…

— Геройская такая натура. А ты по характеру скорее робкий или наглый?

 — Робкий.

— Странно, с такой серьезной внешностью… А что это была за история, когда ты птичку какую-то подстрелил?

 — А-а, там была эпопея. Мы тогда все стреляли из рогаток — по лампочкам, по стеклам, по банкам-бутылкам. Естественно, и у меня была рогатка. Классная такая — из жгута, прорезиненная. Очень сильная, мощно била. И однажды я подстрелил красивую птичку. Не могу описать, что почувствовал. После этого я уже не брал в руки ни рогатку, ни самострел, ничего. И до сих пор не охочусь.

— Правда, что в интернате дети пить, курить и все остальное начинают одновременно?

 — В общем, да. Я тоже курил с третьего класса. Но в пятом бросил, потому что уехал из нижнетагильского интерната — переехал к бабушке. И начиная с пятого класса меня воспитывала бабушка.

— А как насчет бокса? Сдается мне, он был в твоей жизни — результат как бы налицо…

 — Точно. И тоже с пятого класса. Причем когда пришел тренер по боксу, то поставил первое условие для юношей: дескать, кто хочет заниматься у меня в секции, тому нужно бросить курить. Мне это очень понравилось. Обычно же говорят: главное условие — хорошая учеба. А для меня это было просто неприемлемо, поскольку учеба была запущена с третьего класса. Для меня математика закончилась вместе с таблицей умножения. Девятью девять — восемьдесят один, и все. А алгебра, тригонометрия, геометрия — просто беда.

— И каких высот ты достиг в кулачном бою?

 — Считаю себя мастером спорта, хотя у меня нет официального звания… Так уж случилось, что мне его не присвоили, хотя я занял третье место на чемпионате страны. И по идее должен был получить звание мастера. Вместо этого получил официальное звание мастера спорта и чемпиона СССР по тхэквондо.

— Ничего себе. Теперь вряд ли Жорой-обжорой рискнут тебя назвать. А на сцене играть когда начал?

 — Еще в восьмом классе. Особенно мне нравилось изображать всякие отрицательные элементы. Помните, были агитбригады, которые прославляли всяких передовиков производства? Так вот, когда нужно было высмеивать тунеядцев и пьяниц, то на их роль всегда назначали меня. И это у меня очень неплохо получалось. Смешно, иронично… Люди в зале смеялись, хохотали, просто показывали пальцем…

— И решил стать артистом — я знаю, что подал документы сразу в несколько театральных вузов?

 — И меня не приняли ни в один из трех. И я так расстроился, слетев с первого тура в Щуке, что, выйдя из училища, пошел прямо через Новый Арбат, ничего не соображая. Без всяких подземных переходов. Чуть не попал под машину. Подумал-подумал потом и двинул в филологи.

— Почему?

 — Все-таки русский язык и литература ближе к актерскому делу. Это было как одна из ступенек самообразования… После пединститута я полтора года в армии служил, в Пензе, во внутренних войсках. Занимался самодеятельностью, за что все время получал от командира роты. Он ведь по моему виду предполагал, что взял настоящего сержанта, командира, а получилось — артиста.

— Толя, а правда, что в краткую бытность свою учителем ты как-то занялся рукоприкладством?

 — Это было один раз, в деревенской школе на Урале, когда мне пришлось вытолкнуть одного мальчика из класса. Но стыдно за это до сих пор. Я у него попросил прощения. Вообще чрезмерно хорошее отношение к детям вышло мне боком.

— То есть детки тебе сели на шею, так?

 — Да, в какой-то момент. И я понял, что не смогу. Решил ехать в Питер, в ЛГИИТМиК.

— Где ты встретился с Астраханом?

 — Курс у нас был очень веселый — все время капустники. Астрахан был их любителем, поэтому он меня приметил еще на третьем курсе. А на четвертом уже пригласил к себе на роль в спектакль «Планета любви». Потом он снял по нему фильм «Четвертая планета»: о том, как советско-американская экспедиция прилетает на Марс и каким-то странным образом оказывается в одном из московских двориков. Я играл боксера, бывшего агента КГБ. А Толя Котенев — главного космонавта.

— А почему ты ушел от Астрахана? И именно в «Табакерку»?

 — Я уехал из Петербурга по одной простой причине. Дуракаваляние и бездеятельность в Театре комедии мне просто надоели. Сначала решил податься к Додину. Он предложил мне показаться у него в апреле. Это через полгода. Ждать не захотел. Поэтому через неделю взял билет в Москву. Пришел в театр Табакова. Посмотрев меня, Олег Павлович предложил остаться в театре на испытательный срок на полгода. Сказал: если получится — будем работать. Если не сойдемся характерами, то разойдемся как в море корабли. Я ответил: «По рукам, согласен». Съездил в Петербург, привез все свои вещи. Начал работать.

— И опять потом ушел? Не сошлись-таки характерами?

 — Прошло полгода, а Табаков ничего не говорит. Прошло еще полгода. Молчание. Но зарплату платил. Хотя чтобы оплачивать квартиру, которую приходилось снимать, я тренировал детей. И начал сниматься в «Буржуе». Причем всегда старался подстраиваться под график, чтобы не пропускать спектакль «Старый квартал», в котором выходил в «Табакерке». Но как-то меня пригласили на один день в «Классик». И по вине помрежа Шенгелия съемки совпали со спектаклем. Я позвонил в театр и предупредил, что не смогу приехать. Мне сказали: хорошо, оставайся, снимайся. И я остался. Но я все же успел к началу спектакля. А уже ввели другого актера. И играл, естественно, он. Так мы и играли с ним через спектакль, а потом… Разговор был короткий. И мы как бы расстались.

— А что сказал Табаков?

 — Он признался, что причина была не в этом. Это повод. Он сказал: «Понимаешь, Толя, твоего плана артисты у нас уже есть. Сначала, конечно, ты мне понравился, но с течением времени я вдруг стал понимать, что тебе у нас играть нечего».

— И ты полностью нырнул в кино. Вот в новом «Буржуе» Амины—Апексимовой уже нет, а Толстый продолжает свои похождения. Скажи, этот характер тебя удовлетворяет? Там же играть-то, собственно, нечего… Только «Дай сникерс» или «Возьми сникерс».

 — Ну, в общем-то согласен. В первом «Буржуе» как бы существуешь в космосе. Во втором уже есть фон для развития страстей. Ну, сюжет, конечно, опять построен на интриге: Толстый с Буржуем опять ищут человека, который мешает им. И они вынуждены опять защищать себя. Там совсем другой характер… Там, мне кажется, больше внутреннего действия, ярких характеров и персонажей. Вообще говорят, фильм получился. Мне интересно было поработать с Толей Матешко. Я чувствую то, что он хочет. А он мне дает играть. Такая свобода действия на площадке.

— А что тебя связывает с Маяковским? У тебя, я вижу, его фотография виситѕ

 — Я написал о нем пьесу. Вообще эта история тянется еще со школы, когда я с удовольствием читал «Стихи о советском паспорте» со школьной сцены. Был успех. И с этим стихотворением поехал поступать в театральный вуз. Там все уже смеялись, но все равно меня не взяли.

— Не думала, что тебе близок этот революционный поэт.

 — К сожалению, мы его знаем в основном как поэта-трибуна, поэта революции. Но я думаю, что детям, которые сейчас учатся, больше повезло: они очень плотно изучают дореволюционную лирику и прозу Маяковского. А ведь все основное он написал до революции, это гениальные произведения: «Люблю», «Про это»… Его лирика. Ведь Маяковский — лирик по сути своей. Но всю жизнь он делал не то, что хотел. Он считал: вот пришло новое время, новая эпоха, и нужно это новое прославлять.

— Ты обращался к каким-то документам?

 — Я очень тщательно изучал его биографию, читал воспоминания современников и современниц о нем. Они более точно воссоздают характер этого человека.

— У тебя герой носит фамилию Маяковский?

 — Конечно. Это безусловно принципиально. Потому что все-таки эта пьеса автобиографична. Кстати, сначала в ней было почти девяносто страниц. Теперь всего сорок пять. Но остались сцены, как ни странно, выдуманные мной. А сцены из биографических источников ушли из пьесы. Там, кстати, всего три главных персонажа: Осип Брик, Лиля и Маяковский. А еще Эльза — как первая любовь поэта.

— Он действительно был так любвеобилен?

 — Ему все время недоставало любви, которую ему недодавала Лиля. Она все время уходила, временно отстранялась, а он был человеком, который просто не переносил одиночества. И поэтому он уходил и спасался только тем, что знакомился с другими девушками.

— Если человек боится остаться один — это признак слабости?

 — Нет, он был сильный человек, но одновременно и слабый. Он был разный, понимаешь? И главное для него, мне кажется, душевная нежность. Беззащитность. Это когда ты живешь без кожи, когда нервы обнажены… И — ранимость, которую он никогда никому не показывал. О которой знали только его женщины. Иногда им он мог что-то сказать. А мужчины об этих его слабых чертах характера могли только догадываться. Вот Борис Пастернак угадал через всю его стену непроницаемости настоящую душу.

— А ты похож на него?

 — Мне кажется, во мне есть основные элементы этого человека. И не только внешние. Хотя у нас одинаковый рост — 189 сантиметров. Размер головы — 59 сантиметров. Нога — 44-й размер. Одежда — 52—54. И с самого детства, когда я постригался налысо (а это я делал часто), мне говорили, что мы похожи. Я еще не знал, но когда увидел его фотографию в первый раз, мне показалось, что действительно какие-то схожие черты у нас есть. И мне хотелось вести себя так, как он в футуристической юности. Я думал, что чувствую его, что могу попробовать его сыграть.

Ведь основное в Маяковском то, что он большой ребенок. Мне кажется, это роднит меня с ним. Я тоже как взрослый ребенок. Впору прыгать по лужам.

Мне очень нравится один случай. На одной встрече Маяковского попросили рассказать о корриде. Он ответил: «Да, это потрясающее зрелище, когда на арену выводят быка, когда пикадор в него втыкает копья, когда рвут клочками из него мясо, и он весь, взбешенный врагом, обливается кровью, становится красным. А толпа исступленно кричит от восторга. Это потрясающее зрелище. Но однажды я видел, как бык подцепил на рога тореадора. Вот это было потрясающее зрелище. Единственно, я пожалел в ту минуту, что нельзя установить пулемета на бычьих рогах». — «А зачем его устанавливать?» — «Чтоб перестрелять всех зрителей. Зачем жалеть такое человечество, которому нужна кровь и такие зрелища?»

НЕСЕКРЕТНЫЕ МАТЕРИАЛЫ

АНАТОЛИЙ ЖУРВЛЕВ

Актер театра и кино. Родился 20 марта 1964 года в Нижнем Тагиле. Отец — летчик, мать — рабочая. В 1985 году окончил Нижнетагильский педагогический институт. В 1992 году — ЛГИИТМиК. Снялся в десяти картинах («Классик», «Брат», «Все будет хорошо», «Четвертая планета», «День рождения Буржуя», «Русский транзит» и др.). С 1996 по 1998 г. работал в театре Олега Табакова. Жена Наташа, реквизитор в «Табакерке».