Одни его называют батькой, гуру, учителем, гением и народным певцом. Другие — маменькиным сынком, чертом лохматым, совестью умершего рок-н-ролла.
Одни говорят, что он классик русского рока, «буревестник» перестройки, бескомпромиссный борец за правое дело. Что он вывел молодые питерские группы из подвалов на большую сцену и помогает материально ветеранам рок-тусовки. Другие говорят, что он «держит» весь музыкальный Питер и развалил питерское рок-движение. Что в молодости мог, напившись, пострелять в потолок ресторана или подраться с другом Кинчевым, а теперь со словами «все продались» он садится в белый «Мерседес».
Про него пишут книги, снимают кино и телепередачи. Но в прессе наряду с подобострастными интервью нет-нет да и появится какая-нибудь скандальная статейка о том, сколько раз он «зашивался», или об очередной разборке с неугодившим журналистом или музыкантом.
Он патриот и был чуть ли не на всех современных войнах. Он бунтовал против идеологии советской власти, теперь борется против буржуазной идеологии, власти денег, против попсы и фонограммы. Он ругает бывших коллег-рок-н-ролльщиков, говоря, что они «гребут ластами под время». У него много друзей, которые о нем ничего не рассказывают журналистам. Он пишет свои песни в деревне, а потом поет их на самых больших площадках этой страны. В общем, таких, как Юрий Шевчук, принято называть «человек со стержнем».
Рустям ФАТКУЛЛИН,
бывший декан художественно-графического факультета Башкирского государственного педагогического университета, ныне — доцент кафедры оформительского дела БГПУ:
— Конечно, я помню Юру. Я лично был знаком с его матерью, мы вместе работали. Вначале она работала лаборанткой в педучилище № 2, на художественном отделении. Она не была профессиональным художником, но очень любила изобразительное искусство, занималась акварельной живописью и даже заочно поступила в педучилище, надеясь получить специальное образование. Несмотря на нехватку времени, родители хорошо воспитали Юру. Он был любознательным мальчиком, непоседой, и временами Фания Акрамовна сильно беспокоилась о его судьбе. Когда в 74-м году открыли худграф, она перешла сюда работать. Заодно и решила устроить своего сына на факультет. К тому времени Юра уже общался со своими будущими сокурсниками. С «непростыми» детьми, детьми уфимской элиты. На факультете у него было три закадычных друга, и, кстати, никто из этой троицы не доучился до конца. Было видно, что у этой компании водятся деньги и они немного «злоупотребляли». Причем любили выпивать не где-нибудь там в закутке, в подвале, а именно на территории университета. Ну и частенько, конечно, они попадались на глаза университетскому начальству в нетрезвом виде. Приходилось делать выговоры, замечания. Но все же как-то их заметил ректор, после чего вызвал меня к себе и сказал: «Убрать. Чтобы завтра их тут не было». Пришлось отчислить. Надо отдать должное маме, Фание Акрамовне, она специально вывезла Юру на север и устроила охранником на склад взрывчатых веществ. После этого он перестал пить. Не скажу, что насовсем, но север на него подействовал вразумляюще. Мне кажется, что именно там он и начал писать стихи. Через два года он с мамой вернулся и восстановился в университете. Учился он, кстати, очень хорошо. Особенно после возвращения.
Дождь — это была самая любимая тема его картин. А его дипломная работа — холст «Мои друзья». На ней изображена стоящая под аркой около выхода из корпуса группа молодых людей, пережидающих грозу. По-моему, около пяти фигур, одна из которых, как он утверждал, — его девушка. Когда в прошлом году Юра во время своих гастролей был в Уфе, он приехал на факультет, здесь ему подарили его же дипломную работу.
Юра, может, и не знает об одном случае. По поводу десятилетия факультета состоялся концерт самодеятельности, на сцену попросили Юру, сначала он не хотел выходить, но его уговорили. Зал принял его хорошо. Но в первых рядах сидело все наше руководство, и я тогда краем уха слышал, что один сказал: мол, он здесь песни распевает, а по нему тюряга плачет. Вот такое было к нему отношение. Ну, их можно понять — это люди абсолютно другой закалки.
В нашем университете была председательница студенческих клубов Елена Федотова, она Шевчука возила на несколько конкурсных фестивалей, в том числе и в Новосибирск. В то время там проходил Международный фестиваль молодежной песни соцстран. И он оттуда приехал с дипломом первой степени. Для того времени у него были нестандартные тексты, они не вписывались в общую струю официального творчества. Тогда в разгаре была афганская война, и песня «Не стреляй!» звучала очень актуально.
После окончания университета Шевчук попал по распределению в забытую Богом башкирскую деревню учителем изобразительного искусства. Но проблема была в том, что он не знал языка — он понимал, что дети говорят, но сам разговаривать не мог. Полгодика так помучился и перевелся в Иглино, рабочий поселок в 50 километрах от Уфы.
Михаил БАДЬИН,
директор художественной школы поселка Иглино:
— Юрий Шевчук преподавал у нас около двух лет. Однажды он принес в школу гитару и попытался что-то сыграть, но одна из учительниц заявила, что не любит самодеятельности. После этого он здорово обиделся и больше не пытался заниматься музыкой в стенах школы. Его трудовая книжка была переполнена записями, там даже был вклеен вкладыш. Преподавание рисования он совмещал с работой на железнодорожной станции Иглино, где был грузчиком. Сейчас, по прошествии двадцати лет, в школе уже почти не осталось преподавателей, которые работали вместе с Юрой. Однако в художественной школе до сих пор есть предание о том, что бывшая директриса Ирина Малышева редактировала тексты песен Шевчука и давала советы начинающей звезде.
Светлана ХВОСТЕНКО,
бывший корреспондент отдела пропаганды газеты «Ленинец»:
— После полуподпольной записи альбома «Периферия» в 1984 г. на студии Башкирского телевидения для группы «ДДТ» в Уфе наступили особенно тяжелые времена, хотя и прежде власти ее не очень жаловали. Юру неоднократно вызывали на допросы в КГБ, где в течение многих часов требовали объяснить, что он хотел сказать в той или иной строчке. А также пытались заставить подписать покаянное заявление о том, что он «никогда больше не будет сочинять и записывать подобных песен». Ему «светила» статья 70, теперь изъятая из УК, которая тогда формулировалась так: «Изготовление и распространение клеветнических материалов, порочащих советский государственный и общественный строй». Апофеозом этой травли стали статьи, вышедшие в республиканской молодежной газете «Ленинец» весной 85-го года, которые назывались «Менестрель с чужим голосом» и «Когда срывается маска». Материал поступил напрямую из КГБ с предписанием «печатать немедленно». Статьи поражали своей кондовостью даже тогда — выдержаны они были в самом мракобесном стиле «разоблачительных» материалов 30-х годов. По большому счету, это только прибавило популярности Шевчуку в среде неформалов, но многие знакомые стали избегать общения с ним. А хуже всего было то, что под одной из статей стояли подписи двух людей, которых Шевчук прежде считал своими друзьями. Джазового музыканта Марата Юлдыбаева и президента городского клуба самодеятельной песни Эльшата Теляшева. Конечно, их попросту заставили поставить эти подписи, но все-таки угрожали не тюрьмой и не расстрелом — всего лишь обещали сломать карьеру.
Все это вместе взятое вынудило Шевчука «эмигрировать» в Ленинград, где уже тогда начинало чувствоваться дыхание оттепели, а идеологический прессинг был несколько слабее. Тем более что в 85-м году Шевчук записал в Москве новый альбом «Время», а перед тем в родной Уфе его недвусмысленно предупредили: «Еще одна запись — сядешь». Впрочем, к 87-му году перестройка докатилась и до Уфы, и начиная с осени 87-го Шевчук постоянно приезжает в Уфу с концертами — ежегодно, а то и дважды в год. Нельзя сказать, что эта концертная деятельность опального «менестреля» всегда была по душе местным властям. В июне 89-го года заранее запланированные стадионные концерты «ДДТ» совпали с грандиозной катастрофой под Улу-Теляком, потрясшей всю страну, когда неподалеку от Уфы столкнулись два поезда. Несмотря на то что группа перечислила свои гонорары за эти концерты в фонд помощи пострадавшим, некоторые газеты обвинили Шевчука в том, что он устраивает «пир во время чумы», а охранявший порядок на стадионе ОМОН спровоцировал драку с фанатами и арестовал многих не в меру ретивых поклонников группы. Впрочем, «перестроечная» пресса в родном городе уже с самого 87-го года аплодировала «уфимскому национальному герою», а в 95-м году, спустя ровно десять лет после выхода тех «гэбэшных» статей, республиканская молодежная газета «Ленинец» принесла Шевчуку официальные извинения, устроив группе пресс-конференцию и пригласив Шевчука на небольшой фуршет. Впрочем, в обновленном составе редакции уже практически не оставалось людей, работавших в те злополучные времена.
Геннадий ЗАЙЦЕВ,
бывший директор группы «ДДТ»:
— Впервые я услышал Шевчука году в 82-м. Мы тогда с Уралом Хазиевым, более известным под кличкой Джимми, киевским хиппи, обменивались разными записями. Я ему присылал питерский рок — Морозова, «Аквариум», «Россиян», а он мне в ответ — уфимский рок. Это были первые акустические записи Шевчука, потом его альбом «Свинья на радуге».
А где-то через год Джимми переехал в Питер, и у нас возник план перетаскивать Шевчука сюда. Как раз это совпало с гонениями в Уфе, когда, собственно, ему уже обещали наручники надеть. Он приехал сюда, мотался по флэтам, то у меня жил, то у Володи Кузнецова, то у Коли Таллинского, был такой хиппи. Потом Джимми устроил ему фиктивный брак с некой Наташей, фамилию не помню. Она его благополучно прописала. Затем Володя Кузнецов через каких-то знакомых нашел дворницкую, устроили его туда жить. Эта квартира потом фигурировала в фильме Учителя «Рок» и еще в каких-то фильмах.
Своей манерой выступления — рвать и гибнуть на каждом концерте — Шевчук мне очень напомнил Жору Ордановского из «Россиян», с которым я в свое время работал. Жоры уже не было, и я решил отдать все силы Шевчуку. Репетиционную базу сделали на точке, которую раньше занимали «Россияне». Там осталась техническая группа, и Женя Мочулов там работал инженером. Пошли репетиции. Потом был конкурс какой-то. Юра сначала хотел отказаться, но я его убедил, что это нужно для общего дела и не позорно исполнять свои песни. Сидим мы минут за двадцать до выхода в артистической, вдруг вбегает мужчина в сером пиджачке, в сером галстучке — такой подозрительной внешности. Подходит к Юре и спрашивает, собирается ли он исполнять одну песню, не помню, как она называлась, но там строчка была об ожиревших актрисах. Он попросил изменить эту строчку, потому что в зале сидела какая-то актриса, очень знаменитая и какая-то очень ожиревшая. Но Юра спел так, как нужно было, а не так, как требовали. Вот такое было начало.
Да, еще важный очень момент: Шевчук не остался в Москве. Это я тоже считаю своей заслугой: я много положил сил, чтобы убедить Шевчука жить в Питере. Только здесь, на мой взгляд, можно сохранить душу. А в Москве ему не с кем общаться, там же попса одна. Я рассказывал Юре про всякие белые ночи, старался, чтобы он больше гулял по городу. Помню, как мы поехали первый раз отдыхать на Финский залив. С вином, с гитарами. Шевчук почему-то постоянно спрашивал: «Гена, это море?» Я говорил: «Юра, это Финский залив». Он говорил: «Гена, ну это же все-таки море?» Я говорил: «Да, Юра, это же Финский залив». Юра не унимался: «Нет, ну это же море». И тогда я сказал: «Да, море!» Юра радостно воскликнул: «Это море!» Разделся и пошел купаться. Холодрыга была жуткая. Вернулся и говорит: «Я в море побывал». Довольный такой. И хотя в Москве он бывал чаще, но выбор все-таки сделал в пользу Питера. А в Москву его звали и Сигачев, который там остался, и потом Стас Намин.
Намин нас пригласил как-то к себе на деловой разговор. Стол у себя в кафе накрыл. Как мне показалось, он высокий интеллектуал, умеет говорить, но очень хитрый и одеяло тянет исключительно на себя. Он вел какие-то длинные речи о том, как всем музыкантам хорошо с ним работать. Очень долго тост говорил, что есть люди, которым предлагают хорошие возможности, но не всегда люди, которым предлагают хорошие возможности, это понимают, и тогда они остаются дерьмом на всю жизнь. Суть такая была. Все было сказано очень интеллигентно, очень завуалированно, но с таким тонким ядом. Ребята были с похмелья, все выпили. Я пить не стал. Рюмочку поставил, встал и говорю: «А теперь, господа, либо вы уходите все со мной, либо я ухожу один». Оделся и пошел. Стас за мной по коридору: «Гена, останься! Гена, подожди, что ты делаешь, вернись, ты себе этого не простишь». Я ушел, иду по набережной в абсолютно расстроенном настроении куда глаза глядят. Вдруг слышу топот сзади — Шевчук догоняет, бросается в объятия: «Гена, я готов был просто ему в морду дать. Когда он говорил, я думал, что у меня сейчас стакан в руке треснет. Все, навеки вместе. Даже если ребята с ним останутся, новую группу наберем». Так мы и пришли в гостиницу. Потом ребята приехали, говорят: «Да Юрка, Ген, извините, просто посидеть хотелось, нельзя же такой стол хороший оставлять. Тем более что, когда Юра ушел, и так ясно стало, что мы со Стасом-то работать не будем. Ну посидели на халяву, доели, допили и вернулись».
Затем была первая поездка, в Нижневартовск, где Юре пришлось играть по два концерта в день. А он до этого на большой сцене не пел никогда, кроме каких-то бардовских концертов времен комсомола и домашних сейшнов. Но его природный артистизм и настойчивость компенсировали отсутствие практики, и все прошло на ура. На том концерте впервые появился Никита Зайцев, который только что вышел из мест не столь отдаленных, и ему нужна была работа. Никите было все равно, где играть, и он сразу уцепился за предложение работать в «ДДТ». Потом он понял, куда он попал, возрадовался и не покинул группу до последнего момента. Вадика Курылева не помню кто привел — то ли Мочулов, то ли Игорь Доценко. В любом случае Доценко Вадик сразу понравился, и он сказал, что вряд ли найдет другого человека, который так чувствует ритм. Несмотря на то что Вадик плохо в то время играл, его взяли в группу. Для меня всегда было важно, что человек поет и что играет, а не как он это делает. Можно научиться петь и можно научиться играть, а научиться энергетике, пониманию, способностям, которые от Бога идут, нельзя. И Вадик остался в группе. Теперь он научился играть и является одним из лучших в стране басистов. В «ДДТ» Вадик и петь научился. Он очень стеснялся. Юра просил всех удалиться из зала и командовал Вадику: «Что ты стараешься петь? Ты ори просто в микрофон!» Вадик сначала орал, а потом раскрепостился и петь стал тоже неплохо.
Когда Мочулов привел ко мне Игоря Доценко знакомиться, первый его вопрос был: Ген, скажи честно, а вы не собираетесь в филармонию поступать? Или в Ленконцерт? На что я ответил: прошу в моем доме не выражаться. Он очень боялся всех этих организаций, поездок, чесов, что группа сломается через полгода. Поэтому успокоился, обрадовался и вошел в группу. И когда у нас началась-таки эпопея с Ленконцертом и рок-клубом, реакция Доценко была однозначной: Гена, ты же обещал… А нам нужно было получить тарификацию. Потому что заявки на концерты уже шли с официальных площадок, и им нужна была тарификация. Причем у кого было музыкальное образование — ставка была девять рублей, а без образования — пять рублей. То есть у Андрея Васильева, Вадика Курылева было по пять с копейками, а у Шевчука, Игоря Доценко и Никиты Зайцева — по девять. Шевчук тогда еще очень обиделся: «Почему у Гребенщикова и у Пугачевой тарификация — 25 рублей, а у меня — только девять?» Я, конечно, объяснил, что за концерт он будет получать гораздо больше, чем девять рублей. Но возмущение было такое, что я начал заниматься тем, чтобы у Шевчука была тарификация 25 рублей. Однако когда цель была уже практически достигнута, это потеряло всякий смысл, потому что начались коммерческие концерты.
Еще для того, чтобы выступать с концертами, нужна была литовка — некое лицензирование программы. Такие разрешения давались в ленинградском рок-клубе, а поскольку я к нему имел непосредственное отношение, мне было достаточно легко такие литовки получать. Только необходимо было прослушивание группы. Я тогда работал в кочегарке ветеринарного ленинградского института и устроил там такой полуподпольный концерт. Кстати, на нем впервые в Питере выступал и Башлачев. После всего этого дорога на большую сцену «ДДТ» была открыта.
Тогда для нас было два основополагающих принципа в шоу-бизнесе — это неустойки и рубль с места. Когда у нас был первый концерт в Филях, в договоре я вписал все неустойки за невыполнение требований аппаратных, гостиничных. Но организаторы как-то легко к этому отнеслись, о чем впоследствии очень пожалели. Сейшны-то я устраивал с 70-х годов и знал, что почем и с кем как разговаривать. Самым первым условием было — билеты на обратную дорогу мы должны получать сразу по приезде. Если этого не происходило, я объявлял, что мы уезжаем обратно. Поэтому билеты тут же вручались. И, когда в Филях организаторы в первый день не предоставили те гостиничные номера, которые были необходимы, я тут же поставил ультиматум — или платите неустойку, или мы сейчас уезжаем, билеты-то у нас в кармане. Так первая неустойка была уплачена. На второй день я с них снял вторую неустойку. После этого ребята в группе меня еще больше зауважали, потому что все оказались при деньгах, еще ничего не сыграв. На третий раз все условия были выполнены, и концерт состоялся.
Второе — относительно билетов. Я из своего личного опыта знал, сколько стоит аренда, реклама, сколько организаторы должны заработать и сколько должны получить музыканты. Я всегда считал, что мы должны заработать не меньше, чем организаторы. Поэтому первый вопрос у меня всегда был: сколько стоит билет? Как правило, он стоил 3 рубля, поэтому я говорил: нам рубль с места. Поскольку рубль они потратят на организацию, второй рубль пойдет им, а третий — нам. Точнее говоря, первый нам — без 70% предоплаты я ребят на сцену не выпускал.
Группа тогда выступала в основном на больших площадках, и это было продиктовано тогдашним Юриным состоянием. У него начались проблемы с голосом — связки были надтреснуты. Врачи прописали режим, предлагали делать операцию. Но после операции голос мог измениться. Юра на это не пошел, решил, на сколько голоса хватит, на столько и хватит. Можно сравнить записи, и видно, что раньше он все-таки пел, а сейчас больше шепчет или декламирует, чем поет. Так что, поскольку голос надо было беречь, от мелких концертов мы отказывались и играли только на стадионах или больших концертах. Если уж человек рвет связки, пусть будет за что. Работали по-крупному. За один концерт я в полиэтиленовом пакете получал для группы стоимость «Жигулей». Такое, конечно, никому и не снилось. Говорили, что даже Пугачева столько не получает, ну или примерно столько. Для нас в те времена такие деньги — это был шок. Шевчук говорил: «Гена, ты что, охренел, разве можно с людей столько снимать?» И он, и вся группа пребывали в таком состоянии обалдения. Правда, непродолжительное время. Люди к этому быстро привыкают. Но поначалу все просто сидели, тупо в руках держали деньги и молчали.
Первую электрогитару, которая появилась в группе, нам привезла моя знакомая из Штатов. Причем я просил акустическую гитару для Юры. Она приезжает вся расстроенная, говорит: «Гена, гитару я купила за 500 долларов, но в аэропорту у меня ее украли. Я заявила в полицию, и, ты понимаешь, мне дали другую гитару, у них в аэропорту кто-то оставил, и она лежала невостребованная несколько месяцев. И мне ее дали вместо моей. Но, по-моему, эта гитара лучше, чем моя. Я такие только по телевизору видела». Она открывает футляр, а там «Джипсон» лежит, новехонький, электро. По тем временам — просто умереть и не встать. Потом Андрей Васильев на ней все годы играл, такая красная с белым гитарка.
На сцене Юра любил надевать тренировочные штаны полосатые, до них у него были черные штаны с резинками внизу. Футболки его, зеленая и черная, у меня до сих пор лежат. Те полосатые штаны у него во Владивостоке порвали на сувениры, когда мы на военной базе выступали. Фанаты попросили что-нибудь, и он дал свои штаны. Их разодрали на ленточки, и вся молодежь военного поселка ходила с повязанными на шее или на запястье тесемочками из Юриных штанов.
Сценическую одежду я часто из своего гардероба давал. Например, настоящий китайский халат прошлого века с цветами. Юрке Морозову всякие фраки. Шевчук выступал в белом сюртуке с гербом России, у меня этот герб хранился еще с позапрошлого века, и я его Юре выдал. Юра очень хотел, чтобы герб попадал в камеру, это было еще самое начало перестройки, и тогда гербы мало кто носил. А у Юры висела гитара, в руку он брал микрофон, и герб все время заслонялся. Так что он не получился ни на одной фотографии.
Расстались мы с «ДДТ» после одной истории. Началось все с того, что в Питер приехал американец, некто Терлбек, фирма которого занималась поиском музыкантов в России, заключением с ними контрактов, организацией промоушна и гастролей в Штатах и по всему миру. Но, как выяснилось позже, все это делалось таким способом, при котором музыканты ничего не получали, не могли ничего выпускать и записывать, за все должны были бы платить Терлбеку.
Терлбек приехал в рок-клуб с переводчиком, пакетом документов, договорами и всякими американскими сказками. Собрали они музыкантов, выступили, нарисовали златые горы, подарили каждому по жвачке. Наши, конечно же, расплылись, растаяли, у всех сразу перед глазами звезды американского флага засияли. Легкомысленные были, верили, что Запад нам поможет. И процентов девяносто групп заключили с ними договоры, а меня, конечно, пробило очень серьезное сомнение.
Я нашел юриста по международным отношениям. Он проанализировал контракт, который предлагал Терлбек, и дал профессиональное заключение, что данный договор является рабским. То есть деньги получает только одна сторона. Помимо этого я раздобыл типовой контракт американской группы с продюсером и все это показал ребятам. Они засомневались, но как-то легко к этому отнеслись: «Да ладно, Гена, что ты боишься, подумаешь, ерунда какая». Я внес поправки в контракт, передал людям Терлбека, но, как потом выяснилось, они ничего не изменили. А подарили Вадику Курылеву бас-гитару, всех задарили сигаретами, пивом из «Березки»… В общем, группа подписала этот контракт.
И так совпало, что нам с Юрой знакомые прислали приглашения в Америку. Но Юра, можно сказать, постеснялся, и я поехал один, без него. Терлбеки показали там, что они делают из материала, который отсняли в России на концертах, как обрабатывают записи всех групп. Все было на уровне, но не в нашу пользу.
В Нью-Йорке меня познакомили с одним из менеджеров Майкла Джексона. Когда менеджер прочитала наш договор, она сказала, что такого в Америке не бывает, что за такое человек просто вылетел бы из круга шоу-бизнеса. Она предложила расторгнуть контракт и заключить с ними типовой договор, как с американской группой. И в течение месяца «ДДТ» будут крутить на национальном канале, потом на MTV, а через два месяца пройдут гастроли по Америке. Я, конечно, согласился, мы подписали протокол о намерениях.
После чего я пришел к Терлбеку с требованием изменить условия договора или разорвать контракт. У меня была доверенность на каждого из «ДДТ». Но, когда мы ее подписывали, все ребята захватили паспорта, а Шевчук забыл его дома. Поэтому нотариус его подпись не заверил, и как-то все замоталось, закрутилось, хотели второй раз поехать, но было не до того. Эта случайность сыграла свою роль. Я объяснил Терлбеку, что он может позвонить Шевчуку, который подтвердит мои полномочия. Звонят в Питер, Юрки нет дома. У них был еще только телефон Муратова, Мурзика. Звонят ему, спрашивают, где Юра, он сказал, что Юры нет и его сейчас не найти. «А как же так, у нас вот такой вопрос — нет подписи Шевчука». На что Мурзик ответил: «На такой вопрос только Шевчук может ответить, только он решает». Для них этого было достаточно. Они сказали, что Муратов сообщил, что вы не уполномочены, решает только Шевчук. Передали трубку мне, Муратов сказал: «Ген, а кто же еще? Конечно, Юра должен решать». Для меня это был удар ниже пояса. Можно себе представить, как я себя почувствовал в тот момент. Полным дерьмом. И перед Терлбеку, и перед теми, с кем я протокол о намерениях подписал. Если у нас из-за музыкантов отменялся концерт, весь удар от заказчика всегда я принимал. Не Юра, не кто-то еще. И о переделке договора мы с ним договаривались. И тут такая вот подлянка, предательство со стороны этого придурка, который даже, наверное, и не сообразил, что сделал. Болтанул, с утра не проспавшись, и тем самым приостановил рост группы на несколько лет. Потом я вернулся в Питер, собрал ребят, понадарил им всякого. И как-то они все обиделись. Я же вернулся весь разодетый, хай-класс такой полный. Они этого не говорили, но было заметно, что завидуют.
Сели мы с Юрой, он и говорит: ну как-то, Гена, и с американцами ты нас подвел, и здесь ты нас бросил, уехал в Америку. Я объяснил ему ситуацию и говорю, что для меня тоже вопрос коренной: или я все решаю и ты не лезешь ни во что, кроме музыки, или… Он ответил: «Понимаешь, Ген, я не могу, чтобы ты все решал». Ну раз так, значит, так, что ж поделаешь. Были у нас счастливые денечки, надеюсь, и потом будут.
Я не жалел, что расстался с «ДДТ». Я бы не смог больше, не выдержал бы. Юре нужна была мама, эту маму он нашел в лице Жени Мочулова. Юре же и в жизни больше мама и сестра помогали, чем отец и брат. Такой маменькин сыночек. А я не мог стать ему мамой, я мог быть только папой. И сейчас мы продолжаем общаться с Юрой. Он помогает часто, если какая-то критическая точка наступает, то на горизонте обязательно нарисуется именно Шевчук. Юра вообще такой человек — многие страдают от него, а многим он помогает.
Но, к сожалению, я ему могу помочь только молитвами и своим отношением — любовь и преданность, они остаются. Мы в таких бывали передрягах, у нас много общих тайн. Вообще с «ДДТ» связано много забавного, трагичного, смешного, но об этом не пишут и не говорят при включенном диктофоне. Из моральных соображений — есть же еще родственники, дети, жены. А то, что говорится и пишется о «ДДТ», — это верхушка айсберга. Даже когда кто-то говорит откровенно, как я, до конца не скажет никто и никогда. В этом я убежден. И если кто-то вдруг это сделает, он станет врагом номер один для всех нас, дэдэтэшников.
Рустем АСАНБАЕВ,
гитарист первого состава «ДДТ»:
— Когда ленинградский состав «ДДТ» приобрел огромную популярность, многие спрашивали у нас: «Почему Шевчук не взял вас с собой в Питер?» Но что значит «не взял»? Он просто собрал сумку и уехал в никуда, на голое место. Никто не верил, что из этого что-то получится. Звать нас с собой ему просто было некуда. А у нас, возможно, тогда сработала сила привычки, привязанность к дому.
У меня и Нияза Абдюшева судьба сложилась вполне удачно: мы играем в престижном уфимском клубе «Желтая субмарина» и записываем альбомы на студии «ДДТ» в Петербурге. Сейчас к записи готовится уже второй наш альбом, где Нияз — автор текстов, а я — ведущий музыкант. Что же касается других «героев прошлых лет», то Рустик Каримов — джазовый музыкант, теперь играет по джаз-клубам, Рустик Резванов — по кабакам, Ринат Шамсутдинов — работает художником-акварелистом, Вадик Сенчилло уже давно в Москве, играл у певца Маршала, сейчас ушел от него. Гена Родин занимается полиграфией в епархии, в Бога верует, но к музыке отношения не имеет. Трагичней всего сложилась судьба одной из самых ярких личностей «старого «ДДТ» — Вовы Сигачева. Никто не знает, где он и что с ним, в том числе его собственная мать. По последним слухам, он прозябает где-то во Франции, а по другим слухам, его уже давно убили.
Может быть, мы, оставшиеся здесь, в Уфе, — в чем-то более счастливые люди. Делаем то, что хотим, и ни от кого не зависим. Меня больше устраивает клубная жизнь: бренчу, как всегда бренчал, имею заработок, который меня устраивает. Мы приходим в клуб и начинаем играть какие-то свои блюзовые импровизации. И это же не кабак, нам никто ничего не заказывает — просто наше собственное свободное творчество. А стремиться к каким-то крутым тусовкам как-то даже не хочется. Я, например, совершенно не переживаю из-за того, что не свечусь постоянно на телеэкране, не раздаю автографы направо-налево, не общаюсь со знаменитостями изо дня в день. Юрка — он другой: он же не только музыкант — он артист, режиссер, еще много чего, и ему нужно постоянно искать новые идеи, к чему-то стремиться. Мы на другой ступени. Не то чтобы на низшей — просто на другой. Каждый из нас, из той старой команды начала 80-х, нашел то, чего хотел, пришел к тому, к чему стремился.
Сергей ЛЕТОВ,
саксофонист:
— По-моему, это был 85-й год, когда Юра приехал из Уфы записывать в Москву альбом «Время». Меня попросили принять участие в записи — играть на альте и теноре саксофоне. Мы с Юрой встретились, поговорили, он оказался очень приятным человеком, и я согласился. Альбом мы записывали в двухкомнатной «хрущевке» — я писался на кухне, а Юра в комнате на двухканальном магнитофоне. Запись шла в очень напряженной обстановке, потому что при каждой ошибке приходилось все переписывать. Кстати, это единственный альбом, на котором я пою. Шевчук меня очень долго уговаривал, потому что я никогда в жизни нигде ничего не пел. А так как во время записи я был в трезвом состоянии, то очень долго отнекивался. Но Юра человек чрезвычайно обаятельный, ему противостоять очень трудно, и я не смог. В песне «Мальчики-мажоры» есть такой нестройный хор этих самых мальчиков, и мы все там пели: и я, и Саша Волков, и Сергей Рыженко, который на скрипке играл. Надеюсь, что там меня не очень хорошо слышно. Все это происходило мимолетно, в течение нескольких дней записи. А потом ребята решили, что в Москве жить невозможно. Юра мне рассказывал, что их здесь ловили на улицах и избивали. И они уехали в Ленинград.
Потом мы с Сигачевым приезжали к ним в Питер. Я участвовал в первом официальном концерте «ДДТ» на стадионе «Динамо», даже оглох на одно ухо. До этого я играл на разных площадках, в рок-клубе, но такой громкости, какая была на стадионе, такого аппарата ни у кого из самодеятельных групп не было. Потом я снова приезжал к ним в Ленинград, мы играли в рок-клубе на Рубинштейна. Юра говорил, что они пишут новый альбом и для меня оставили трек, чтобы я потом записался. Но как-то не сложилось. Я не поехал с ними на гастроли куда-то на Камчатку, и, видимо, они решили, что трудно человека, живущего в Москве, тягать с собой.
У нас произошел перерыв — я с «ДДТ» не играл и не виделся лет десять. Так, только приветы друг другу передавали через общих знакомых. И только на программу «20.00» меня пригласили приехать сыграть. Я заметил, что на фирменной майке «20.00», где были напечатаны фамилии всех, кто когда-либо участвовал в «ДДТ», моя фамилия тоже была указана. Это было очень приятно. Последний раз мы с Юрой виделись в мае, когда я играл с ним целое отделение на концерте на Горбушке. Я играю далеко не популярную музыку, и то, что для меня находится место на сцене рядом с «ДДТ», — это говорит о том, что Юра не подстраивается под вкусы публики, а делает то, что считает нужным.
С моей точки зрения, Юра самый порядочный человек из всей рок-тусовки. Я это говорю не из лести, не из подхалимажа, это мое искреннее убеждение. Люди, которые своих товарищей не бросают и стараются при любой возможности помочь, очень редко встречаются среди наших рокеров. А Юра мне через 12 лет после записи альбома «Время» вдруг неожиданно прислал очень большой гонорар. Я был просто потрясен этим. Когда мы записывали, это были годы неконъюнктурные, некоммерческие, и все играли за так — просто ради борьбы. Но Юра сказал, что диск вышел, он продавался, и это ваша доля. Я не знаю ни одного другого музыканта, который бы так мог поступить.
Сергей ГУРЬЕВ,
музыкальный журналист:
— Я познакомился с Шевчуком еще году в 85-м, когда он приезжал в Москву записывать альбом «Время». Они вместе с уфимскими музыкантами жили у Саши Волкова, с которым мы вместе делали журнал «Урлайт». У нас тогда была тусовка, которая занималась подпольным менеджментом подпольных концертов. Шевчук тогда был андеграундной звездой, запрещенной в Уфе, и, соответственно, мы ему помогали делать акустические квартирники в Москве, а потом и первый электрический концерт в ДК МЭИ. Сразу было понятно, что это фигура с внутренней энергетикой огромного масштаба и этот голос вполне стадионный по своему потенциалу. Какую музыку к этому голосу ни приделай, он будет свою роль благополучно выполнять. Что-то исполинское в Шевчуке всегда ощущалось. Как сказал бы Ленин, матерый человечище. Он производил впечатление интеллигентного учителя, кем он, собственно, по профессии и был. Такое разночинское было ощущение — полуинтеллигент, полумужичок с такой хитрецой, очень сильно себе на уме.
Первая положительная статья о «ДДТ» в советской прессе прошла в журнале «Юность», где я тогда работал в отделе публицистики. После какого-то концерта мы с ним разговаривали, и я спрашивал: какие бы ты, Юра, хотел сделать аранжировки? Он говорил, что хотелось бы, чтобы в «ДДТ» все было, как у Фрэнка Заппы и Джимми Хендрикса, чтобы все инструменты как бы сексуально взаимодействовали между собой и с вокалом. Я думал: вот как хорошо человек понимает музыку, какие у него замечательные мечты. Правда, после того как он переехал в Питер, музыка у «ДДТ» стала совершенно ужасная. При желании можно говорить в превосходной степени про вокал, про сами песни, про тексты, но музыка клиническая все время.
Ну и вот потом, соответственно, какая была ситуация. Я написал статью про группу «ДДТ» в связи с презентацией программы «Мир номер ноль». Такой более-менее глубокий экзистенциальный текст, с правдой о музыке, с правдой о Шевчуке как о человеке, ну и с плюсами со всеми, которые можно в нем найти. Статья вышла в журнале «Столица». Шевчук дико напрягся на нее и стал звонить нашему общему другу Александру Волкову и говорить: «Передай Гурьеву, пусть он или извинится, или я вызываю его на дуэль, пусть выбирает вид оружия». По словам Волкова, его очень сильно зарубила одна фраза. Наизусть я ее не помню, но суть была такая: даже если Шевчук врет своим фанам, он делает это настолько талантливо, с такой любовью, что удовлетворяет их потребность в локальной правде среди океана всемирной лжи… Может, я не прав, но на то и критик, чтобы писать то, что он думает.
Вызов Шевчука я как-то всерьез не воспринял. Шутка и шутка, думаю. Передай, говорю Волкову, что я выбираю шахматы по Интернету. Пожалуйста, если надо, можем поиграть. Но Шевчук не успокоился. Причем все это с периодичностью его приездов в столицу происходило. Приехал опять в Москву, выпил, увидел Волкова и сразу вспомнил, что со мной надо стреляться. Опять, значит, передает: кроме шуток, все очень серьезно, выбирай вид оружия. Мы с Волковым поговорили, типа ладно, пусть будет огнестрельное оружие. В следующий раз Шевчук приезжает, ему Волков объясняет, что не буду я извиняться, я буду стреляться. Опять забыли. В следующий раз он ночью звонит жене Волкова, разбудил бедную девушку — дай мне гурьевский телефон. Аня ему дала мой телефон, но я в ту ночь, как назло, телефон отключил, сидел писал какие-то статьи. Опять он мне не дозвонился. И вот это все бесконечно продолжается три года с гаком. Может быть, через «МК-Бульвар» передать: перестань, Юра, будить бедную девушку. Если действительно стреляться надо, позвони Волкову на работу, он все спродюсирует, все организует. Ради бога, нет проблем.
Сейчас Шевчук существует уже в другом контексте. Раньше он был вполне сформировавшимся человеком с такими принципами правдолюбия. Тогда правдолюбие было направлено против советской власти, а сейчас оно направлено против власти денег. Но это как-то смешно происходит, потому что он и сам находится в хорошем таком взаимодействии с этой властью денег. Все его попытки делать театр «ДДТ» и поддерживать молодые группы ни к чему хорошему не привели. Только к тому, что эти молодые группы увязали в той инфраструктуре, которую он для них пытался создать, и не могли двигаться никуда наверх. «Краденое солнце» если бы выпустило свой действительно хитовый альбом на нормальном лейбле, так понуро и несчастно их жизнь не сложилась бы. Он вряд ли хотел сделать такую ловушку. Просто благими намерениями…
Сейчас, в 2002 году, его позиция — такого столпа морально непоколебимого, Солженицына от рок-н-ролла, — она сильно раздражает. Такой возвышенный, огороженный забором человек, объясняющий всем, что этот мир, который он вокруг себя создал, — это некий оазис чистоты и истинной душевности. А вне границ этого мира все какое-то продажное говно. Ему, видимо, кажется, что все бросили революцией заниматься, зажрались, а он решил не бросать благое дело — вести людей к свету за уши.
Александр КУШНИР,
пресс-атташе группы «Мумий Тролль»:
— Впервые я увидел «ДДТ» в 87-м году на подольском фестивале. Это был такой советский Вудсток, на котором выступали лучшие советские рок-группы, а хэдлайнерами фестиваля поставили «ДДТ». Они выступали под проливным дождем, с неработающими микрофонами. Шевчук пел сразу в два микрофона, и его било током. Вся аппаратура была накрыта каким-то дешевым целлофаном. В какой-то момент сверкнула молния. Порталы то врубаются, то вырубаются, и Шевчук кричит в микрофон: «Тока нет, но есть сила! Русский рок жив!» И тогда это было не просто стопроцентно честно — его словами говорило все поколение… Я совершенно точно помню, что у меня на плечах человек сидел.
Примерно в то же время до меня дошли его легендарные альбомы начала 80-х. Я тогда начал писать книгу про лучшие советские магнитоальбомы и встречался с разными музыкантами. В частности, с уфимским составом «ДДТ», который фактически не дал ни одного концерта, но записал песни, которые сделали «ДДТ» легендарной группой. В Уфе было очень тяжело, они просто по ночам пробирались на телевидение и буквально за четыре дня записали альбом «Периферия». Альбом как-то неправдоподобно быстро попал в КГБ, и Шевчука несколько раз вызывали и сказали, что еще один альбом — и решетка. Существует очень красивая легенда, достаточно достоверная: якобы катушку альбома завернули в газеты и целлофан и зарыли глубоко в землю. Когда в 90-х годах «ДДТ» стали переиздавать свои старые альбомы, везде писали, что оригинал утерян. И уже гораздо позже, когда Шевчук приезжал с концертами в Уфу, эту бобину с оригиналом альбома выкопали и ему вернули. Шевчук просто плакал.
Следующий альбом писали уже в Москве. Шевчук с Сигачевым жили тогда на квартире у Александра Волкова, редактора журналов «Урлайт» и «Контркультура», на Соколе. У Волкова остался уникальный рисунок, сделанный Шевчуком, который висит прямо на стене в квартире. Он называется «Митьки в Москве» — там Шевчук, Сигачев и еще один уфимский музыкант стоят на вокзале в Москве, и в руках у них только кофр с гитарой и какая-то авоська с кефиром. Они такие и приехали в Москву, абсолютно пустые, без денег, и реально вели полуголодное существование. Сашка их, конечно, подкармливал, но он сам тогда был студентом архитектурного института, и у него не было стабильного материального достатка. Шевчук потом рассказывал, как вместо 46-го размера брюк он начал носить чуть ли не 42-й. И как ему приходилось фактически бычки подбирать на тротуаре. Но при этом, когда они заканчивали запись своего альбома, голос они разогревали коньяком. Не портвейном, не пивом. Это очень симптоматично. Записывали, как тогда водилось, на квартире, вместе с московскими музыкантами и частью уфимских. И когда знаменитый теперь джазовый музыкант Сергей Летов в семь утра играл на трубе в блочном доме, у хозяина чуть инфаркт не случился. Все было очень концептуально, утром 7 ноября. После чего Шевчук уехал в Питер навсегда.
«ДДТ» начала—середины 80-х — это два человека. Шевчук — автор музыки и текстов и Володя Сигачев — такой музыкальный мозг группы. Они расстались, когда Шевчук переехал в Петербург, а Сигачев остался в Москве. Шевчука ветер рок-н-ролла бросил в топ, а судьба Сигачева достаточно трагична. Никто не знает, что с ним произошло, но человека не видели уже лет пять. Говорят, что он без вести пропал, другие говорят, что его убили за долги. И во время интервью с Шевчуком я заметил, что Юра боится как-то серьезно об этом задумываться, он говорит только: «Да, давно я его не видел». Может, он просто себе такой блок психологический ставит.
Потом был Подольск в 87-м, и буквально через год стало понятно, что этот человек может собирать стадионы. Очень любопытная история была, когда в 88-м году кто-то из кинематографических деятелей арендовал Дворец спорта «Динамо» якобы под съемку фильма, а на самом деле там прошли два сольника «ДДТ». Два дня стоял страшенный лом народу. Стало понятно, что это народная группа с такими плакатными и прямолинейными текстами. У «ДДТ» была масса тонких лирических песен, но символом становились не они. «Мама, мама, мама, я любера люблю», — пел Шевчук в полосатых штанах и напрягал мышцы. Еще он имел обыкновение очень быстро оголяться на сцене.
Потом в отношении «ДДТ» у меня такой провал лет на десять. Я слышал какие-то альбомы, видел выступления, и хотя они примерно раз в год приезжали с какой-то очередной новой программой, выступали в «Лужниках» или «Олимпийском», для меня, наверное, появились более яркие группы.
А на «Нашествии−2001» в Раменском я вел пресс-конференцию «ДДТ», и Шевчук мне показался очень честным и доброжелательным. Смущало только то, что он не снимал все это время черные очки. А когда задали вопрос о взаимоотношениях с «Танцами Минус» и Петкуном, Шевчук ответил на него так, как выгодно было ему. У меня сложилось впечатление, что лидер «ДДТ» либо говорит неправду на этой пресс-конференции, либо говорит не все. Возможно, я ошибаюсь. «ДДТ» закрывали фестиваль, и меня насмешил один факт: они начали выступление с инструментальной версии Героической симфонии Шостаковича. Собственно, с того самого фрагмента, который группа «Танцы Минус» исполняла уже порядка трех последних лет. И мне в этом увиделась какая-то кривая ирония судьбы: если говорить, что Петкун вторичен, интерпретируя Шостаковича, то получается, что Шевчук третичен.
Шевчук действительно народный певец. Не знаю, может, это мы взрослеем и слушаем другую музыку, но, несмотря на противоречия личности, хотим мы этого или не хотим, сегодня это идеальная группа для закрытия фестивалей. Получается, что они — одни из лучших. Ну, а какие уже все остальные — это другой разговор.
Дмитрий ГРОЙСМАН,
продюсер группы «ЧайФ»:
— У меня нет какого-то яркого воспоминания о том, как я познакомился с господином Шевчуком. Но я знал его в абсолютно разные времена. Поначалу он был такой Юра-рок-н-ролл, пил много, рубился за правду-матку, рвал на себе тельняшку. Ну, практически мы все тогда такие были, но более или менее компромиссные, а он такой борец бескомпромиссный. Я тогда работал директором группы «Бригада С», и после известного факта, когда Сукачева избили милиционеры на Старом Арбате, у нас родилась идея сделать музыкальный фестиваль против милицейского произвола. Он назывался «Рок против террора» — там все музыканты собрались, и единственным человеком, который сказал: не, ну его на фиг, ну дали Сукачеву по морде, ну и чего из этого шумиху устраивать? — был Шевчук. Мы предложили: на фестивале каждый сможет высказаться против любого террора — морального, телевизионного, социального, то есть не обязательно физического. С данной формулировкой он согласился и участвовал в концерте.
Ровно через год был второй проект Сукачева, который назывался «Все это рок-н-ролл», где «Бригада С» пела чужие песни. Даже клип был снят, где все вместе пели — Джоанна Стингрей, Гребенщиков, Сукачев, Кинчев, Шевчук. Тогда у него был другой период. У него умерла жена, он перестал пить, он был такой чистый и светлый. Пообщаться с ним было все равно что в церковь зайти. Не знаю, как это называется, когда ты исповедался, тебе грехи отпустили, ты вышел, легко дышишь, — вот такое было общение с Шевчуком. Он был совершенно другим человеком, добрым, готовым всех прощать и принимать. Он приехал на съемки клипа. Утром мы его встретили, днем он с Гариком вместе снимался, потом мы поехали ко мне домой, обедали, потом ездили по городу, вечером были на Ленинских горах. Он абсолютно спокойно вышел в народ, спокойно стоял и смотрел на панораму Москвы, потом мы его отвезли на вокзал, и он уехал. Это был очень яркий день, и он мне очень запомнился.
А потом мы как-то редко встречались. На столетии журнала «Огонек» он выступал, и Шахрин был с Бегуновым. Нам на всех дали одну гримерку, и он что-то начал наезжать за то, что мы поехали в тур с Союзом правых сил. Я ему сказал, что мы можем выражать свои взгляды, — мы с ними ездим, за них и голосуем, это наша позиция. Тебе не нравится — голосуй и езди за других. Или не голосуй и не езди. Но ты не имеешь права нам навязывать что-либо. Потом все выпили, сидели часа четыре, разговаривали. Он встал и сказал мне: «Блин, ты ломовой директор, ты за своих так бьешься». Я сказал: «Да я не бьюсь, я просто отстаиваю свою точку зрения». И вроде у нас снова было все хорошо.
Но, видно, что-то Юре неймется, и последнее время все его высказывания тихо напрягают. Может, у него кризис среднего возраста, но он как-то стал всех ругать. И нас в частности. Например, за то, что мы съездили по Волге и дали в десяти городах бесплатные концерты, а спонсировал все «Петр I», сигареты. И вот когда он начинает говорить, что группа «ЧайФ» продала свою душу и совесть, то хочется тоже сказать: Юр, может быть, тебе лучше петь, чем говорить? Причем Юра в прессе-то на «ЧайФ» наезжает, а когда со мной сталкивается, то просто слова не говорит. Последний раз, когда мы встретились, единственное, что он сказал, это: «Привет, очкарик». На что тут же получил ответ: «На себя давно в зеркало смотрел?» Вот так мило поговорили, секунд двадцать. Это на «Нашествии» было. В общем, мы для себя решили одно: что Юра, он по образованию учитель, и вот это образование наружу выбивается. Сам себя назначил учителем, выбрал себе учеников, пытается руководить. Говорит им: рок-н-ролл, когда вот так вот — правильно, а вот так — неправильно. Он только забыл о том, что раньше рок-н-роллом было то, что против правил, или то, что без правил.
С одной стороны, он безумно любит комфорт, с другой — он все время орет, что все мажоры. Но если посмотреть требования — как его должны встречать и сколько человек его обслуживает, — одна картина создается, а когда он открывает рот — другая. При всей своей пропаганде рок-н-ролльности Шевчук всегда был близок к шоу-бизнесу. Он был одним из первых, кто начал думать о масштабных концертах, о концепции, о шоу с декорациями.
Фестиваль «Нашествие» — это вообще отдельная эпопея. Очередной демарш Шевчука. Для него же все попса — «Смысловые галлюцинации», «Сплин», «Би−2» тоже. Выступать с ними на одной сцене западло. Ну ладно, он сделал свой день, пригласил правильные, по его пониманию, группы. У меня даже нет слов критики. Я могу сказать просто по цифрам — в первый день у нас было 70 тысяч народу. Во второй день начинали «Ночные снайперы», в середине дня был «Король и шут» — причем их выбирал не Шевчук (здесь он как бы не был против, дал соизволение), а после их выступления у нас 30 тысяч народу просто слилось. Я думаю, что это просто были амбиции Козырева к своей бывшей радиостанции. На «Максидроме» Шевчук заявил, что выступать не будет, потому что все говно и все попса, а вот на «Нашествии» у Михаила Козырева он выступил. Но это было действительно плохо. И по финансам Юра нам сделал больше минусов, чем плюсов. Причем еще свалился там со сцены, просто как мешок. Все тут же подбежали: ну как, Юрий Юлианович, не ушиблись? На что Шевчук ответил: «Да нет, я сгруппировался».
Я думаю, то, что касается сцены, зрителя, поэзии, музыки, — он вполне реальная звезда. Все, что касается человеческих качеств, — мне кажется, каким бы ты ни был, оставляй это для своих близких. Что все выплескивать наружу? Мне кажется, это некрасиво, когда, например, один художник заявляет: у меня картина лучше, чем у другого. Нет, у тебя своя картина, у меня — своя. Он талантливый человек однозначно. Но на сегодняшний день я о Юре ничего хорошего сказать не могу.
Хотя в истории с Петкуном Юра молодец. Пришел в «Шестнадцать тонн», где работает Петкун, а не звал его куда-то на разборки. Никто не знает, что там у них произошло. Они ушли и разговаривали в гримерке один на один. Потом Шевчук ушел, а Слава всячески всех убеждал: «Я у него извинения не просил». Но потом по некоторым вещам я понял, что Слава тогда испугался. В нескольких статьях Шевчук сказал: «Ну да, я общался с Петкуном, он попросил у меня прощения, и я его простил». И Слава нигде не дал ответную ситуацию, не сказал: «Да ты че, типа охренел? Я ничего не просил. Пошел ты».
Михаил КОЗЫРЕВ,
генеральный продюсер «Нашего радио» и радио «Ультра»:
— Шевчук относится к числу тех артистов, чье творчество сильно на меня повлияло в свое время. И хотя говорят, что с кумирами лучше не встречаться, чтобы не разочаровываться, я не могу сказать, что после знакомства с ним произошло что-то подобное. Он относится к числу таких масштабно одаренных людей, которые велики во всем — в своих страстях, достоинствах и — недостатках. И это все надо воспринимать как единое целое, потому что Бог, распределяя таланты, вместе с искрой божественного дара дает порой не самые привлекательные черты характера «в нагрузку». Как в советском столе заказов — если хочешь купить сгущенку, вот тебе и рис в придачу.
История учит: гениальных людей нужно принимать такими, какие они есть. Мы же, например, часто понятия не имеем, какие на самом деле Боно, Стинг или Пол Маккартни. Может, они отъявленные негодяи, мерзавцы и Иваны, не помнящие родства. Какая разница? Они творят музыку такого масштаба, что отзывается в сердцах миллионов людей. Здесь та же ситуация. Шевчук относится к числу тех людей, которые затрагивают самые глубинные чувства у слушателей. И это самое главное в нем. Все остальное не так уж важно.
Каждый раз, когда я бываю в Питере, я стараюсь заехать к ним на репетиционную базу. Там в холле на стенах висят портреты «битлов», Моррисона, разных групп, чуть ли не с автографами, везде раритетные пластинки. Игорь Тихомиров из группы «Кино», который теперь играет на басу в «ДДТ», он все в этой студии собирает вручную — целыми днями паяет, какие-то проводки соединяет, пульты отстраивает. Шевчук любит все показывать, как у них уютно, рассказывает про обустройство внутреннего дворика… Мы садимся на большой кухне, разговариваем. Юра обычно дает что-нибудь послушать. На кухне стоит раздолбаннейший абсолютно кассетник, на котором плохо что бы то ни было слушать, но слушают почему-то на нем. Все пьют чай, сахарницы нет, кто-то приносит песочный кекс, и его режут на много кусков прямо в коробке. В общем, все как полагается. Забегают в гости поминутно то Гаркуша, то кто-нибудь еще. Они расспрашивают с такой легкой издевкой: ну как там в Москве? Читается подтекстом — ну как ваш суетливый, прожженный цинизмом город? Все бегаете, все жужжите? А мы вот тут чаи гоняем. Ну, это традиционная питерская телега.
Шевчук в Питере как бог просто, может все. Степень любви к нему порой кажется безграничной. Думаю, если он вдруг захочет, чтобы для съемок клипа на крышах всех питерских домов появились трубочисты, то у него только спросили бы: «Юрий Юлианович, вам как, к рассвету или прямо с вечера?»
И уезжаю я всегда с каким-то ощущением воодушевления. С одной стороны, к тебе судьба повернулась так, что ты имеешь возможность общаться с такими людьми, а с другой — эти люди тебе симпатизируют и уважают дело, которое ты делаешь. Без такой поддержки я бы давным давно сломался.
После «Нашествия−2001» самое яркое воспоминане, с ним связанное, — выступление «ДДТ», закрывающее фестиваль. Оно было потрясающим. Это был безусловный венец фестиваля. Слава богу, этот концерт запечатлен на камеры, у нас есть все, что там происходило, включая даже жуткое падение Шевчука со сцены на последней песне, в прямом эфире ТВ−6. Закат солнца, они с Вадимом Курылевым стоят на самом краю площадки, и Шевчук поет: «Это то, что останется после меня». Ощущение было — черт возьми, все не зря происходит. После концерта мы сидели в гримерной, пили коньяк, и Юра сказал: «Смотри, каким замечательным командам помогли. Одно дело делаем».
Он иногда приходит к нам на радио в ночной эфир, разговаривает о жизни, шутит, иногда поет под гитару. Он может совершенно неожиданно спеть песню, которую сочинил накануне, или достать какой-нибудь стих и сказать: «Вот я тут стих написал, ребятки, сейчас я вам его прочту». Или пойдет рассуждать, так по-батьковски, о жизни, о стране. Часто и много говорит о родине, о каких-то глобальных понятиях. Иногда это бывает утомительно слушать. Мне бывает очень обидно, когда он наезжает, например, на группу «ЧайФ». Я считаю, это несправедливо, считаю, что он перегибает палку. Спорю с ним, злюсь, ругаюсь. При этом надо просто все время помнить: вот человек, который написал не один десяток песен, включенных в золотую музыкальную коллекцию этой страны. Надо принимать его таким, какой он есть.
Бывает, что он может позвонить днем на работу, когда у меня тут ад кромешный вокруг, и сказать: «Знаешь, Миша, я вот тут у себя в деревне, и здесь так красиво — поля, леса, солнце». Начинает описывать свой дом, как скрипят половицы, как он ходит на рыбалку. Какие-то такие вещи, которые в ритм моей жизни ну никак не вписываются. И как-то неудобно сказать: «Юра, я перезвоню». И волей-неволей он тебя извлекает из всей этой суматохи, за что я ему очень благодарен.
Но есть одна вещь, которая меня всегда поражает. Я не знаю, есть ли смысл ее публиковать, потому что мне будет неловко перед Шевчуком. Но к нему как ни придешь в гримерку после концерта, так наблюдаешь каждый раз одну и ту же сцену, только с разными людьми. К Шевчуку приходят вереницей какие-то отставные десантники, военные, пилоты или спецназовцы, которые начинают с ним обниматься, целоваться в губы и произносить тексты типа: «Ну что, Юрец, когда в Кандагар? Слушай, а помнишь, бывало, на „С−24“ мы рассекали над предгорьями-то? А помнишь, как наши высотку отбивали? А шейх-то тот давно в гости звал, у него там и водочка припасена. Может, махнем до Бейрута, а там на Чечню, и зависнем на пару деньков?» И начинается какая-то военная пурга, причем Шевчук в этом разговоре активно участвует. И если хотя бы треть того, что они говорят, правда, то просто волосы встают дыбом, через что им пришлось пройти. Все эти люди такие немного пьяные, очень патриотичные, очень влюбленные в Шевчука и все время со своими военными воспоминаниями. Когда наблюдаешь за этим из концерта в концерт, создается впечатление, что Шевчук какой-то бог войны. Он уже на всех фронтах перебывал, со всеми военачальниками перезнакомился, с солдатами перебратался. И я просто в ужасе, потому что на каждом концерте, в каждом городе наверняка то же самое происходит.
Дмитрий ШИРЯЕВ,
руководитель инициативной группы:
— В уфимской тусовке сейчас два супергероя: Шевчук и Земфира. Среди старшего поколения бытует множество легенд о Шевчуке, часто полностью неправдоподобных, и каждый второй уфимец шевчуковского возраста клянется, что пил с ним, а количество его «одноклассников» можно исчислять тысячами. То же самое можно утверждать и о младшем поколении — только по отношению к Земфире: с ней все были знакомы и почти все с ней пили.
Но вот отношение официальных властей к этим двум героям очень разное.
Сам же Шевчук комментировал этот инцидент так: мол, его вообще-то не очень волнуют все эти официальные звания, потому что признание художника измеряется далеко не этим. Концерты Юрия в родном городе всегда проходят с аншлагом, а многие свои новые альбомы он сначала представлял уфимскому слушателю в акустическом варианте, чтобы «проверить новые песни на Уфе». Мнение Уфы — рядовых граждан, поклонников, старых друзей, а не официальных властей, — для Юрия до сих пор дорого и важно.
Автор выражает благодарность сотрудникам газеты «МК в Уфе» за помощь в подготовке материала.