6 февраля Сергею Чигракову, а попросту Чижу, стукнуло 40 лет. Серьезный возраст. Это время, когда человек становится мудрее и пытается понять, чего он смог добиться в жизни. Чижу есть что сказать. Все эти годы он был верен своему творчеству. Не пытаясь быть модным, он пишет песни, которые слушают люди разных поколений и социальных положений. И хотя он больше не носит фенек на руках, а пару недель назад и вовсе побрился наголо (причины сего поступка точно неизвестны, но говорят, что после принятия некоторого количества крепких напитков Сергею просто захотелось сменить имидж), несмотря на изменившийся внешний облик, в душе и песнях он остается все тем же — последним настоящим хиппи отечественной рок-сцены.

Мы встречались с Чижом два месяца назад во время одного из его визитов в Москву. Он приезжал всего на три дня, на которые были запланированы два концерта — в СДК МАИ и в ДК «Прожектор». Чиж моментально согласился на интервью, но пообщаться в первый день нам так и не удалось: «Ребят, вы извините, я в гости опаздываю». Зная, с кем он общается в Москве, я наугад спросила: «К Диброву, наверное?» «А к кому же еще! — полушутя-полусерьезно сказал он. — А вот во вторник подходите. Буду с похмела, язык развяжется…» Похмелье подействовало на Чигракова своеобразно. Первые 15 минут диалога мы, что называется, пинали мячик: я пас ему, он — мне. Но потом настроение Чижа изменилось, и разговор потек более спокойно…



 — Сереж, начну со слухов. Прошлым летом многие говорили…

 — Что меня соблазнил Борис Моисеев?

— Ничего подобного. Что группа «Чиж и К°» распалась, а ты ушел работать простым гитаристом в коллектив, с которым начинал, — «Разные люди». На основании чего это могло возникнуть?

 — А я откуда знаю, ребят? Это вы там сочиняете, а я что-то должен теперь объяснять.

— Но ты ведь готовил совместный проект с Чернецким? Может, это и послужило причиной разговоров?

 — Может быть все что угодно. Я вообще по этому поводу не буду ничего говорить. Собака лает — ветер носит. А с Чернецким я действительно работал. Сашка записал совершенно чумовую пластинку, называется «Александр Чернецкий. Comeback».

— Стало быть, ты помогал ему в работе над ней?

 — Скажем так: Сашка меня пригласил, и я с удовольствием поскакал.

— Ну, а если предположить, что ты действительно ушел из группы… Ты бы мог бросить музыку и заняться чем-то другим?

 — Например? Торговать носками? Нет.

— Ну зачем же сразу носками…

 — Ну, а что еще? Работать контролером в метро? Тоже нет.

— Но ты же начинал работать хормейстером…

 — Все равно это музыка. Это моя работа, это моя жизнь. Я ничего больше не умею. Да и вообще, зачем эти мрачные предположения: если бы да чего. Я знаю только одно: я никогда не пошел бы в гомосексуалисты и продолжал бы играть на гитаре.

— Почему сейчас ваш коллектив перешел на более мелкие площадки? Поначалу вы стадионы собирали. Были и «Олимпийский», и ГЦКЗ «Россия». А теперь вот — ДК «Прожектор»…

 — А холодно. Сейчас зима, на стадионе холодно. Я ответил?

— Своеобразно. А почему в последнее время «Чиж и К°» не участвует в «Максидромах»? Что, не приглашают?

 — Да нет. Приглашают. Но они приглашают не то чтобы в последний момент… Они звонят, когда у нас уже все расписано. Ну это называется, сопливых вовремя отсылают. Только по этой причине.

— Какие у тебя отношения с питерскими музыкантами? Шевчук, Бутусов…

 — Хорошие. Встречаемся, общаемся. Если есть какие-то окна в работе и если кто-то в эти окна оказывается в Питере, мы встречаемся. Но это не так часто происходит.

— Это можно расценивать как дружбу?

 — Нет. Я не дружу с Шевчуком, я не дружу с БГ. Я бы назвал это так — нормальные приятельские отношения.

— Мне кажется, ты многим обязан БГ…

 — БГ — гений. И на этом мы ставим точку.

— А жаль…

 — Вот, например, Егор Белкин. Шикарный, сильный гитарист. И если бы я играл, как он, я бы, наверное, уже ни с кем не здоровался. Он играл в «Наутилусе», играл с «Настей»… Есть два человека в Питере из музыкантов, с кем у меня достаточно тесные отношения. Это Игорь Доценко, барабанщик «ДДТ», и вышеупомянутый Егор Белкин. С ними мы, что называется, дружим домами.

— Опять же ходят слухи среди московских журналистов и музыкантов, что весь музыкальный мир в Питере сейчас подчиняется одному Шевчуку. Это так или нет?

 — Я уже слышал такие слухи. Это полная, извиняюсь, херня. Извини за грубое слово. Ну ты можешь себе представить БГ, который подчиняется Шевчуку? Или Гаркушу, который подчиняется БГ? Ну это же бред. Такого в жизни быть не может.

— Речь идет скорее о молодых коллективах. Слухи ведь возникли не на пустом месте. Тот же питерский Петкун об этом говорит…

 — Кто говорит?

— Вячеслав Петкун.

 — А кто это?

— Сейчас модно говорить, кто такой Петкун… Это солист коллектива «Танцы минус».

 — Я думал, это аббревиатура… Ну привет тебе, Слава Петкун! Это он такое говорит, да? Ну вот пусть он свой сраный язык в жопу себе засунет.

— На концертах, во время исполнения «Вечной молодости», ты вставляешь туда припев из песни Юрия Антонова «Мечта». Скажи, у тебя не было никаких разборок с ним по поводу авторских прав?

 — Нет, абсолютно. Сказать честно, я этими вопросами вообще не занимаюсь. У меня есть директор, который решает все эти фишки. И поскольку Юрий Михайлович до сих пор еще не подал на меня в суд, значит, проблем никаких, все решилось. Я не знаю, или мы платим ему каждый раз, когда исполняем, или закон об авторских правах включает в себя то, что можно исполнять не более восьми строк или там 12 секунд… Я не знаю.

— Он слышал свою песню в вашем исполнении?

 — Да.

— Его мнение?

 — Говорят, полное говно. И он прав.

— Слушай, ты чего такой сердитый-то сегодня?

 — Да я не сердитый, я по жизни такой!.. Ну поехали дальше. Хочешь бутерброд?

— Нет, не хочу. Давай еще о музыке поговорим. Ты, в отличие от многих рок-музыкантов, играешь сразу на нескольких инструментах. Причем одинаково профессионально.

 — Ну я бы так не сказал…

— Гитара, барабаны, аккордеон, бас, фортепиано… Откуда такие способности?

 — Это не способности. Это школа. Я в течение полутора лет был бас-гитаристом, очень долгое время был барабанщиком, был гитаристом, клавишником. Ну аккордеонистом само собой. (Чиж окончил музыкальное училище по классу аккордеона, позже — Ленинградский институт культуры по специальности «дирижер». — Прим. авт.) А все остальное — образование.

— На одном из своих альбомов ты использовал довольно редкий инструмент — ситар. Почему бы не выйти как-нибудь с ним на сцену?

 — Ну он очень большой… А во-вторых, у меня нет ситара. И, кстати, этого инструмента вообще могло и не быть в альбоме. Речь идет об альбоме «О любви». Просто мы записывались на студии «ДДТ», пришли туда — а там ситар. А я до этого видел его только по видеозаписям Харрисона и еще у БГ дома. Но видеть-то видел, а в руки никогда не брал. А тут смотрю — ситар стоит. Я так офигел… Естественно, мне захотелось на нем поиграть. И вот где-то минут тридцать я сидел и просто кайфовал от того, какой он здоровый. Потом на нем же нужно играть в позе лотоса, причем обязательно разувшись. Вот я сидел и трынкал на нем. А потом говорю: давайте запишем…

— А какой из инструментов тебе ближе по ощущению? Гитара, наверное?

 — Не знаю. Фоно, гитара, аккордеон… Это как если бы ты спросила, кого ты больше любишь — папу или маму. Я не знаю, что сказать. Хочешь пива?

— Нет, спасибо. Сереж, коль уж ты вчера общался с Дибровым, расскажи, пожалуйста, как сложилась ваша дружба?

 — Познакомились мы в «Останкино», передача называлась то ли «Доброе утро», то ли «Свежий ветер»… В общем, как-то так. Я написал «Перекресток», а Димка услышал песню по радио, ему понравилось… В общем, мы встретились и с тех пор не расстаемся. Независимо от того, приглашает он меня в свои передачи или нет. Какая разница?

— Каждый раз, когда ты в Москве, ты заезжаешь к нему?

 — Ах если бы… Далеко не каждый.

— Кажется, это он познакомил тебя с Евгением Дворжецким, и ты потом даже написал музыку к его спектаклю?

 — Нет, опять наврали газеты. Димка хотел нас познакомить, свести, но этого не получилось. Такая же была ситуация… Смотрела фильм «Сталкер»? Вот там играет один из актеров, который умер недавно… В общем, там была такая фишка, что лучше бы мне было и познакомиться. Может, и не умер бы никто…

— А все-таки, если бы была возможность написать музыку к фильму, ты бы хотел поработать в этом направлении?

 — Я лентяй по жизни. Я — лентяй. Когда мы встретились с Геллером, и он предложил мне написать музыку к фильму «Чек», я оттягивал все до последней минуты. Написать-то я, конечно, могу. В этом сложного-то ничего нет. Но сама мысль о том, что мне потом надо будет брать… Знаешь, что такое партитурный лист? И все это расписывать для всех… Лучше меня трахните в задницу. Естественно, я тянул все до последнего дня, а потом просто написал ему список своих песен и сказал: отсюда мы возьмем это, отсюда — то. На этом моя музыка к фильму закончилась. А так, если бы кто-то сидел рядом и расписывал партитуру, пожалуйста. Я с удовольствием.

— Тигран Кеосаян использовал в фильме «Бедная Саша» твой «Полонез»…

 — Сын того Кеосаяна, который снял «Неуловимые мстители»?

— Именно. Приятно было услышать свое произведение в кино?

 — Что песня моя в кино… Ты знаешь, я не думаю, как это — здорово или нет. Я в этот момент думаю совершенно о других вещах. Что вот мама моя посмотрит, и ей будет приятно.

— Кстати, как мама относится к творчеству сына?

 — Мама хорошо относится. Теперь хорошо. Потому что по идее я занимался не тем, чем должен был. Родители хотели видеть меня преподавателем, дирижером, не знаю кем еще. А тут вдруг эта сомнительная профессия — рок-музыкант. Как ни крути, а это профессия… Но теперь она, видимо, убедилась, что не так все плохо с ее сыном. И уж тем более, когда я позвонил ей и сказал: мама, я играл с твоим любимым певцом Эдуардом Хилем, — лед растаял.

— Она в Дзержинске до сих пор живет?

 — Йес, мэм.

* * *

 — Ты начинал работать учителем пения. С учениками бывшими не общаешься, когда приезжаешь в Дзержинск?

 — Ну как не общаюсь… Хочешь пива? Извини, уже сколько лет-то прошло. И потом, каким образом я могу с ними общаться? У меня же были с первого по седьмой класс, их очень много… Хотя на концерты приходили люди, у которых я преподавал. Хочется верить, что они вспоминают меня незлыми тихими словами.

— Интересно, как выглядел учитель Сергей Чиграков — начинающий длинноволосый хиппи с феньками на руках?

 — Да нет, конечно. Ни фига подобного. Преподаватель… Ну ты же знаешь, он должен соответствовать званию, которое тебе «дадено». Типа белая рубашка, галстук…

— Мне даже сложно представить тебя с таком виде…

 — Почему? Так было. Отутюженные брюки, начищенные туфли… А на переменах, когда я всех выгонял из класса, я закрывал кабинет, сидел и херачил рок. Потом все эти ребята входили, я говорил: доброе утро! И мы учили: «Летите, голуби, летите, та-тара-тара-тара-та».

— С чего начался потом весь твой хипповский период?

 — Нет, на самом деле это был перерыв. Он был до работы в школе и был после. А школа… Это была необходимость. Я женился, и мне нужно было чем-то кормить семью. Я пошел туда работать.

— Ты общаешься со своей супругой?

 — С первой? Конечно. Слава богу, у нас сохранились очень хорошие отношения.

— Сын живет с ней?

 — Жалко.

— Скучаешь?

 — Ну, конечно. Мы видимся с ним раз в год. Ну два от силы.

— Можно тогда о твоей теперешней семье несколько слов…

 — Ну, а что бы ты хотела узнать? И потом, все ли можно писать, вот в чем дело. Думаешь, кому-то это интересно? Хотя… Это как раз, наверное, и интересно. Всем наплевать на мои аккорды на гитаре, всем интересно, с кем я спал… Я переспал очень со многими. Как любой пацан. Но это было до женитьбы.

— А, например, с поклонницами, которых у тебя огромное количество, заводишь романы?

 — Нет. Нельзя переходить какую-то грань. Я очень люблю и поклонниц своих, и поклонников, ко всем отношусь хорошо, но это будет уже перебор. Это равно как отвечать на письма, понимаешь? Очень много записок приходит на концертах с предложениями позвонить или написать. Напишешь одному — и тебе конец пришел. Поэтому я предпочитаю в это не ввязываться.

— Совсем недавно ты переехал на новую квартиру. С чем это связано? Достали поклонники?

 — Да нет, конечно. Растет благосостояние. На самом деле я просто занял денег и купил квартиру. У меня же ребенок подрастает, ей нужна своя комната. А потом, я замучился от того, что у меня никогда не было кухни. Теперь она есть.

— Готовишь сам?

 — Нет, я не умею. Наверное, я просто избалован женщинами… Сначала мамой, которая готовила, потом первой женой, которая готовила, потом второй женой, которая готовит. А вот так кинь меня на кухню одного — и я ничего не смогу сделать. В лучшем случае почищу картошку. Ты умеешь варить картошку?

— Конечно.

 — Ха, конечно. (Передразнивает.) Что значит «конечно»?

— А что в этом сложного?

 — Скажи мне, сложно ли сыграть разложенный ля минор на гитаре?

— Для меня — да.

 — Вот. А для меня — нет. Так что каждый занимается своим делом. Кто-то готовит, я не умею. Кто-то погружается под воду на 40 метров — я не могу. Максимум на пять.

— Сереж, а дочка слушает твои песни?

 — Дочка моя слушает все. И мои тоже. Ей все равно, лишь бы оно звучало. Вот чтоб подергаться, перед зеркалом постоять. Она моя копия. Я тоже стоял перед зеркалом, когда был маленький, держал в руках воображаемую гитару и играл.

— Ты как-то рассказывал, что Дашка помогла тебе написать «Полонез». Что это за история?

 — Ну более того, я, собственно, считаю, что это ее песня. Все, что я сделал, дописал туда этот ни о чем не говорящий припев: «колокольчик в твоих волосах звучит соль-диезом». Хотя это тоже отдельная история. На самом деле была барышня, дочь моих очень близких друзей, она носила колокольчик в волосах, и он действительно был соль-диезом. А вот вся фишка — «давай разроем снег и найдем хоть одну мечту» — это ее.

— Она же совсем маленькая была…

 — Да, ей тогда было три с половиной, что ли.

* * *

 — С 17 лет ты работал в ресторанах и в одном из интервью как-то сказал: «У меня тогда была „крыша“, и меня никто не трогал. И играл я для бандитов местного масштаба». Что за «крыша»?

 — Да какая «крыша»… «Крыша» — более современное понятие. Хотя, наверное, была.

— Что, было от кого защищать?

 — Конечно, потому что город Дзержинск в то время был поделен на бандитские сферы влияния. И большое значение имело, на какой улице ты живешь и за кого ты бегаешь. Не под кем, а за кого. Ибо каждый раз, когда, допустим, седьмой микрорайон собирался идти драться на девятый, собирались все. И отмазки не канали. Конечно, все это очень неправильно, не та форма утверждения, но это я сейчас понимаю. А тогда другой не было. Ну как в деревне, чем еще заняться? Провинция, маленький город. Все утешение — пойти набить кому-нибудь морду.

— Тот период ты назвал блюзовым периодом своей жизни. Как бы ты назвал этот?

 — Блюз-блюзовым. Потому что сейчас… Ты знаешь, я молчал три года. Между нами говоря, я ничего не писал. Вообще. Единственное, что я написал за это время, — цикл стихов под названием «Бл…ские стихи». (Это ты можешь написать, это слово хорошее.) Там, по-моему, двенадцать стихотворений. И ничего вообще. Миллион нот музыки и ни одной строчки. А сейчас, знаешь, как окошко открылось, и все выливается. Я пишу, и мне так кайфово от этого… И оказывается, я три года не улыбался. А сейчас хожу, улыбаюсь, я всем рад. Я пишу какие-то песни — это так здорово! Я не боюсь чистого листа, не боюсь авторучки. Как сумасшедший беру и записываю.

— В таком случае когда выйдет новый альбом? Поклонники-то ждут.

 — Да пусть себе ждут. На то они и поклонники, чтобы ждать. А мы на то и композиторы, чтобы тянуть время. Я не знаю, когда он выйдет. Более того, я даже не знаю, будет ли это мой сольный альбом в акустическом варианте или будет это альбом с бэндом. Как напишется материал. Сейчас у меня есть примерно половина альбома. Нужно написать еще одну. Но поскольку у меня офигительное настроение, думаю, что это произойдет очень быстро. Я сейчас могу в день писать по две-три песни. Чем и занимаюсь.

— И что, все они качественные получаются?

 — Конечно, нет. Говно большая часть. Но опять же, не мне судить, понимаешь. Вот мы тут вчера сидели с Ди-Ди. Дибров. Я спел ему песню — для меня она вообще лажа. Там дурацкие стихи, ну музыка еще хороша. А стихи совершенно идиотские. Такие, знаешь, как первоклассник, едва изучив азбуку, начинает что-то царапать. А Дибров мне сказал, что это лучшая моя песня после «Перекрестка». Поэтому откуда мне знать, что пойдет в альбом, а что нет? Я так бы вообще одну включил, а остальные все на фиг выбросил.

— Ты сказал, что благосостояние поменялось, поэтому и на новую квартиру переехал. Тогда, может, и машина уже появилась?

 — Нет. Конечно, нет. Поменялось благосостояние в том плане, что люди стали давать мне в долг. Думаешь, я такой миллионер? Нет, конечно. А машины нет. И не будет. Я не водитель. Абсолютный ноль. Я лыжник, бегун, певец, игрец, ткач, хрен знает кто. Только не водитель. Ты что, я обосрусь. А ты водишь машину?

— Да.

 — Так, все. До свидания.

— Подожди, я уже за рулем год не сидела.

 — О! Почему? Страшно? Знаешь, давай выберем что-нибудь одно — или бухать, или машину водить. Я выбираю первое. Бухать с друзьями. Потому что иногда вот даже больно смотреть на пацанов, которые — а ты че не пьешь? Да я за рулем… Твою мать, а че приезжал тогда?

— И часто ты бухаешь с друзьями?

 — Знаешь, на самом деле я не такой уж алкоголик, как об этом пишут и рисуют. Нет, конечно. Ну как часто… Да как все. Ни больше, ни меньше.

— А пиво перед концертом — это обязательный ритуал?

 — Никогда в жизни!

— Ага. Сказал он мне, держа в руках бутылку…

 — Хочешь?.. На самом деле я терпеть не могу пить перед концертом, потому что это предательство — выходить на сцену пьяным. Это неверный вариант. Но вот такое у меня, по-моему, второй или третий раз. Ну я похмеляюсь, ничего не могу с собой сделать! Давайте я выйду и помру прямо на сцене. Это будет лучше? Нет.

— По какому принципу вы составляете список песен для концерта?

 — А нет никакого списка песен вообще. И никогда не было. Были какие-то бумажки, типа — сколько играем? Два часа. Сколько песен за это время? Ну примерно 14. Раз, написали. Но это не значит, что я их буду петь.

— А заявки публики часто исполняются?

 — Почти всегда. Только «Фантом» достал, а так нормально. Я раньше с этим боролся и не пел «Фантом» вообще из принципа. А потом я въехал в одну фигню, что «Фантом» можно играть с самого начала. Освободился — и работай дальше совершенно спокойно.

— Сереж, скажи, пожалуйста…

 — Пожалуйста.

— Как бы ты охарактеризовал себя в двух словах? Какой ты?

 — Не знаю. Наверное, веселый. Во всяком случае, мне хочется в это верить. Опять возвращаясь к тому, о чем я уже говорил: я практически забыл, что это такое. Сейчас начинаю к этому возвращаться, и мне нравится это состояние — быть веселым. Давно забытое и, оказывается, такое кайфовое. Как пионерское лето босоногое. Класс!

— Что с тобою произошло?

 — Не знаю. Почему вдруг опять начали писаться песни? Бог дал — Бог взял.

— Может, новое вдохновение, новая любовь…

 — Я ужасно влюбчивый человек. Ужасно. Влюбляюсь на дню по четыре-пять раз.

— Супруга не ревнует тебя к поклонницам?

 — Конечно, нет. У меня ведь с ней жизнь. Я с ней живу, я пишу ей песни, 99 процентов песен я посвящаю, естественно, ей. За редким исключением, когда я посвящаю их друзьям. Так что, думаю, не ревнует. Мы прошли через очень многое. Помню, когда я переехал в Харьков, прихожу домой с репетиции, смотрю, Ольга у меня вся в слезах. Я говорю: «Что случилось?» Она: «Ты где был?» Я говорю: «На репетиции». Она: «Неправда». И рассказывает, что какая-то барышня ей позвонила и сказала: «А вы знаете, где ваш муж?» Она: «На репетиции». Та: «Неправда, он сейчас у меня в ванной моется. И вообще у нас скоро будет маленький». И через это мы тоже прошли. Через все. Ревнует ли она меня к девчонкам, которые стоят в подъезде? Нет. И правильно делает.

— Это правда, что тебя очень успокаивает вода?

 — Да. Вода снимает все самое плохое и взамен дает хорошее. При всем при этом я не умею плавать.

— Может, поэтому ты и живешь в Питере?

 — Конечно. Думаю, что это одно из слагаемых.