— А вы оперная певица? — на жутком английском спросил таксист, поглядывая на нее в зеркало.
— Нет. Почему?
— Вы похожи на оперную певицу.

Может, с точки зрения турка, пышноволосые блондинки и похожи на оперных певиц, но такого в свой адрес Ленка еще не слышала. Вообще этот таксист был затейник: когда она села в машину, он с диким акцентом поздоровался с ней на нескольких языках:
— Гутен морген. Гуд морнинг. Добрый утро. Салям алейкум! — и весело переспросил, откуда она и какой язык предпочитает.

Вообще-то, она предпочла бы, чтобы он заткнулся. Самолет был утренний, проснулась ни свет ни заря, поплелась на завтрак, где, полусонная, вместо кофе с молоком попросила кофе с чаем.
— Coffeе with tea? — встала в тупик официантка.
Ленка развеселилась, поправилась, официантка тоже засмеялась. Кофе рассеял дремоту. Есть так рано не хотелось, она поковыряла свой любимый брецель — густо посыпанный крупной солью крендель, поднялась. Пора было ехать в аэропорт.

Утренний Мюнхен был прекрасен: свеж, зелен, наряден. Его не портила даже болтовня таксиста, рассказывающего ей, что надо еще обязательно приехать сюда на Рождество, потому что именно на Рождество здесь абсолютный зер гут.

— Приеду, приеду, — пробормотала Ленка. — Денег только подкоплю и приеду.
Ленка приезжала в Мюнхен на шопинг. Никакие музеи или, спаси господи, оперы ее не интересовали, а вот магазины здесь были — полный аллес! Ленка обожала с утра до вечера торчать в примерочных, выбирать, оценивать, трогать, наслаждаться прохладой, тихой музыкой, ароматами — тем, без чего немыслимы дорогие магазины. Русскоговорящих продавщиц здесь было много, русских в Эскадах и Гуччи любили — именно русские, как говорили раньше, делали этим магазинам план.
Ленка любовно погладила нежную кожу новенькой сумочки — розовой, дорогой — и счастливо вздохнула.

Виталий прислал в аэропорт водителя, домой добрались быстро, без пробок. Ленка не спеша, взвешивая на руках невесомые обновки, распаковала чемодан и завалилась в ванну с пахучей пеной. Виталий позвонил, предупредил, что задерживается, — очередная делегация в гостях.

Господи, как было бы хорошо, если бы все так и было, а его рядом не было, привычно уже подумала Ленка.

Не то чтобы она не любила мужа. Она просто искренне не понимала, что он делает рядом с ней — красивой, яркой, молодой. В студенчестве он так трогательно за ней ухаживал: читал Есенина, поглаживая ее по коленке. Она и повелась. Хотя всегда хотела выйти замуж за парня, похожего на Брэда Питта. Но Брэдов на всех не хватает — вон, даже Энистон не удержала мужика! Ну и Виталий был совсем не Брэд Питт. Длинный, какой-то нескладный, в очках и брюках, которые он имел обыкновение подтягивать чуть не до подмышек. Такой пионер из детской сказки о потерянном времени, который потом превратился в пенсионера. До пенсии Виталию было, конечно, еще далеко, но он рано облысел, стал страшно консервативен и в своих брюках под грудью производил уже комическое впечатление. Когда-то перспективный студент, он, к счастью, оправдал Ленкины надежды в части материальной, работая одним из управляющих в серьезной компании, с деньгами все было в порядке, и Ленка мирилась с присутствием скучного мужа рядом, находя удовольствие в шопинге, массажах, встречах с подружками, которые откровенно завидовали ее благосостоянию.

Детей у них не было. Сначала было не до того: Виталий занимался карьерой, она — домом. Потом уж и не получилось. Но Ленка не тужила: обабилась бы сейчас, не до Мюнхенов и Парижей было бы… Да и не скрепили бы дети их с Виталием союз таких разных людей, случайно оказавшихся рядом. Им и поговорить-то не о чем. Виталий пропадает вечерами — то преферанс у друзей, то мероприятия с приезжающими коллегами, водит их без конца то в театры, то на концерты… Поначалу звал ее, но ей это было неинтересно, в преферанс она играть не умела, в театре скучала, все казалось там каким-то искусственным. Так и устроились: он сам по себе, она сама по себе. Главное, деньги общие.

Примерно через месяц после Мюнхена в воскресенье Виталий остался дома. Слонялся по квартире с каким-то странным видом, пока она не прикрикнула:
— Папуля, ты что, потерял что-то?
— Да, — решился он.- Поговорить надо. Я, Лен, ухожу от тебя.
— Опять у Валеры преферанс? — не поняла она. — Ну так иди.
— Нет, не преферанс. Ухожу я. Вообще ухожу. Я полюбил другую женщину.

Тут до нее дошло. Она посмотрела на него: длиннорукого, нелепого в домашней трикотажной рубашечке, заправленной, как положено, в немодные брюки и подтянутой выше пупа.

— Господи, вот насмешил, — расхохоталась она. — Кто ж на тебя позарился, Аполлон ты мой?
— Зачем ты так? — скривился муж. — Ты меня никогда не любила, Лена. А она любит. И я ее люблю.
— Любишь? Есенина ей прочти! «Как хороши, как свежи были розы…» — Ленку понесло.
— Лена, не ерничай! Розы — это не Есенин, — поправил Виталий, любивший во всем порядок, даже в выяснении отношений. — Давай расстанемся по-хорошему, без скандала. Давай сядем и все обсудим.

Сели.
— Она кто? — спросила Ленка. — Где ты ее выкопал? На преферансе?
— В театре.

Ленка смотрела непонимающе. Как можно знакомиться в театре?
— Она оперная певица. У нас было мероприятие, и она там пела, и мы с ней познакомились, и, в общем… Давай разведемся, Лен.

Ух ты. Оперная певица. Таксист-то как в воду глядел. И как же теперь она, Ленка? Что скажут подружки?
— А как же я? — вслух спросила Ленка. — На что я буду жить?
— Я уже все продумал, — оживился Виталий, обрадованный тем, что, кажется, обходится без скандала. — Это же я ухожу, и ты как бы сторона пострадавшая, поэтому я квартиру тебе оставлю. Ну, а в доме мы с Иришей будем жить. Так все и устроится.
— Квартира — это хорошо. А жить я на что буду?
— Ну, Лен, ты ж понимаешь, теперь нам с Иришей деньги нужны, она беременная… Ну, не знаю, на работу выйдешь, ты все же экономфак закончила…
— Ага, закончила, — зло сказала Лена.- Сто лет назад. И не работала по специальности ни дня. Вообще не работала, как ты помнишь. Рубашки тебе гладила и борщи варила. А ты, ишь, е. рь-пионер нашелся, заделал ребенка певичке и законная жена побоку?

Борщи, положим, Ленка варить так и не научилась, они пришлись к слову, потому что Ленка вдруг поняла: рушится мир, так славно отлаженный и устроенный. Бог с ним, с Виталиком, пусть катится ко всем чертям, ко всем оперным певицам мира! Но она не должна, не может жить по-другому! У нее образовались свои привычки, которые требуют немалых денег. В конце концов, она отдала этому костлявому уроду лучшие годы своей жизни и не собирается оставаться у разбитого корыта.

— В общем, так, — голос Ленки даже зазвенел от решимости. — Сейчас я тебе скажу, какая сумма в месяц меня устроит. Согласен — расстанемся мирно. Нет — буду судиться долго и громко. Мало не покажется. Я твои доходы знаю.

Ленка взяла ручку, блокнот и калькулятор. Язык цифр оба понимали хорошо.
Кажется, в Мюнхен на Рождество она все-таки поедет.